Счастья не бывает много

– Как же теперь с этим жить? – Инга обхватила руки отца.

Григорий Михайлович не ответил, он чувствовал, дочери надо выговориться.

– Я всё равно немного счастлива, – прошептала дочь.

– Счастья не бывает много, – Григорий Михайлович задумчиво глядел в окно.

– Ты не оправдываешься и не спешишь доказывать обратное, – Инга положила голову отцу на руки.

– В чём оправдываться и что доказывать? – усмехнулся с горечью в голосе отец. – Идёт жизнь. Для нас всех она такая. У других – другая, – Григорий Михайлович выдержал паузу и неожиданно сказал: – Потом, это тебе надо доказывать…

– Мне? – раздражаясь, выпалила Инга и едва не наговорила в этот раз всё, что собиралась многие годы, но отец опередил:

– Да, милая! Мне не надо доказывать, что я отец. Это ты должна доказать, что ты дочь! – Григорий Михайлович тяжело вздохнул и закончил: – Достойная дочь.

Своими словами отец словно развязал узел, и весь бисер высыпался в траву. У Инги на душе неожиданно полегчало, и всё стало прозрачно. Для её понимания то, что сказал отец, было из ряда вон, но именно это расставило всё по полочкам. Определило её место, указало дорогу по жизни. Дочь уткнулась отцу в плечо и заплакала. Заплакала тихими слезами. Отец молча пил кофе и смотрел в окно, не мешая дочери разобраться в себе.

– Вчера у мамы был день рождения, – немного успокоившись, задумчиво произнесла она. – А я забыла.

– Поздравь сегодня, – равнодушно предложил отец.

– Я собиралась к нему вернуться, – дочери было тяжело, и Григорий Михайлович молчаливо участвовал в её настроении. – А ты помнишь, когда у мамы день рождения? – Инга изучающе посмотрела на отца.

– Помню, тридцать первого мая, – быстро ответил тот, и на дочь уставились лукаво искрящиеся глаза.

– Врун, – возбуждённо выпалила дочь. – Если бы я не сказала, вспомнил бы ты! А как зовут её? – неожиданно вырвалось у Инги.

– Ну, да, – с возрастающей весёлостью подтвердил отец. – Помню.

Инга видела, как отца словно подменили, перед ней сидел уже не взрослый мужчина, отец семейства, а мальчишка-озорник, нашкодивший и теперь старающийся скрыть свою проказу. Она увидела во взгляде отца неправду, и от этого защемило в носу. Инге стало обидно за маму, она мгновенно возненавидела отца: «Неужели он и правда не помнит её дня рождения? Бедная мама. Как она могла любить такого человека? – зароились мысли у девушки в голове. – Он даже не помнит её имени!»

– Ладно, – дружелюбно заговорил отец. – Сдаюсь, не помню.

– Виктория Викторовна, – одними губами проговорила Инга и задумчиво добавила: – Ты называл её «Моя любимая Победка».

– Почему? – Григорий Михайлович не смог скрыть удивления, но тут же закивал головой. – Ах, да-да, Виктория, это же победа. Да, мог называть Победка. Да, Победку помню!

– Победку помню, – передразнила дочь отца. – Мне иногда кажется, она тебя до сих пор любит. – Инга укоризненно покачала головой.

От подступившей горечи и обиды за маму эмоции бурлили и перехлёстывали, но неожиданно, откуда-то из неизвестного, потайного уголка сознания выскочило: «И это мой папка?» Слово «папка» прозвучало как-то странно. Его наполнение взбудоражило девушку. Она ощутила его вкус и с интересом уставилась на отца, рассматривая каждую морщинку на лице, каждую черточку. Это простое слово «папка», смело все эмоции и запульсировало в висках: «папка», «мой папка», «папка», «мой папка». И на душе стало покойно и даже светло, и на окружающий мир она посмотрела смелее.

– А когда день рождения у Елены Николаевны, тоже не помнишь?

– Помню, – голос отца прозвучал уверенно. – Двадцать пятого сентября.

– А год? – Инга изучающе смотрела на его лицо.

– Пятьдесят девятый, – не моргнув, отчеканил он.

– Идём домой, – дочь заторопилась.

С прогулки возвращались быстро. Инга словно подгоняла, но и отец шёл широким шагом. Всю дорогу он смотрел на красивый затылок дочери и любовался. Несмотря ни на что он был счастлив. Все эти годы он ждал дочь, он знал – она приедет. Он так и говорил себе: «Если это моя дочь, она приедет, а нет, так на нет и суда нет».

– Елена Николаевна! – позвала Инга с порога.

– Вернулись? – хозяйка вышла им навстречу. – Ужин готовлю. Через полчаса будем кушать.

– Когда у вас день рождения?

– Четырнадцатого апреля сорок восьмого года, – мать догадалась, в чём смысл такого вопроса, и махнула рукой в сторону супруга. – Григорий Михайлович никогда не помнил, когда у меня день рождения.

– Перепутал, – отец смешно развёл руками. – Зато с годом почти угадал.

– Почти угадал, – дочь укоризненно покачала головой.

– С этими годами рождения он нас впутал в такие неприятности на французской границе, – стала рассказывать уже из кухни Елена Николаевна и, когда Инга вошла, продолжила: – Всей семьёй поехали на машине в Германию, а там решили день провести в Страсбурге.

– Мама, а когда это было? – услышав шум, прибежала Люся.

– Ты ещё не родилась.

– А Танька? – не унималась дочь.

– Тане было два года.

– Ух-ты! – воскликнула девочка и устроилась у папы на руках, который, улыбаясь, слушал супругу, готовый в любой момент дополнить.

– Таможенный контроль в Страсбурге прямо в черте города, – шинкуя капусту, Елена Николаевна поглядывала в сторону мужа. – Таможенник посмотрел паспорта и указал, надо, мол, подойти в офис зарегистрироваться. Григорий Михайлович наши документы оставил, а взял только свои.

– Я думал, – поддержал рассказ Григорий Михайлович, – если он посмотрел, этого и хватит. Заходим. Он записал мои данные и просит документы других. Я говорю, лень в машину возвращаться, а что надо, я продиктую. Он спрашивает – имя жены и дата рождения. Я называю. Записал, вернул паспорт, и я собирался уйти, но тут заходит его коллега, женщина таможенница, и говорит, нет, надо документы. Пришлось идти за паспортом Елена Николаевны.

– Григорий Михайлович прибежал, – продолжила супруга. – Говорит, всё, только тебя запишут и едем. Ждём его, ждём, а он всё не выходит и не выходит. Уже тридцать минут прошло, час. Таня маленькая, капризничает. Уже я выхожу из машины и иду его искать, а мне таможенница так мило улыбается и показывает на машину, мол, сидите в машине. Опять ждём. Волнуюсь, что там произошло? Где наш папка? Тут приезжает какая-то машина, из неё выходят несколько человек в форме и к нам. Всё и завертелось. Детей отобрали. Что говорят, я не понимаю. У меня началась истерика. Меня просят пройти в отдельную комнату, а там уже переводчик и давай допрашивать. Понять ничего не могу, но отвечаю. Каким одеколоном пользуется муж, какой зубной пастой, каким бритвенным прибором, и пошло-поехало.

– А меня в другой комнате больше часа, точно так же допрашивают: какие духи у жены, какая помада, в каком магазине она покупает вещи? – весело заговорил Григорий Михайлович. – Откуда я знаю в каком? Говорю я и не знаю, а зачем ей ходить по магазинам? Я всё сам покупаю. Женщина таможенница, как это услышала, широко раскрыла глаза: «Этого не может быть!» говорит. Для их женщин – это нонсенс. И снова меня допрашивать.

– Ага, я помню, – входя на кухню, присоединился к беседе Матвей. – Нас с Таней завели в комнату. Я держу её на руках, а она смеётся. Две женщины наблюдали за каждым нашим движением. Иногда одна из них спрашивала: «Эта девочка кто тебе?» Сестра, отвечаю. «А как её имя?» Таня, отвечаю. Таню спрашивают: «Кто этот мальчик?» А она говорит: «Мотя». Женщины переглядываются и снова спрашивают: «Как его имя?» Она снова отвечает: «Мотя». Тогда меня спрашивают: «Мальчик, как твоё имя?» Называю – Матвей.

– В общем, пять часов нас допрашивали перекрёстно, – вздохнула Елена Николаевна.

– Как всё обошлось? – Инга слушала с интересом.

– Обошлось, – Елена Николаевна горящими глазами посмотрела на мужа. – Если бы наш папа не перепутал мою дату рождения, то и не начиналось бы.

– Зато в каком прекрасном приключении поучаствовали! – весело продекламировал Григорий Михайлович. – Да, доча?