Доминант

Итак, охота. Да. Не думаю, что Оля будет тянуть. Она ж не вся заинтересована интеллектуально в продвижении проекта, чтобы удовлетворить своё любопытство, что же из этого получится - определённая её часть получила полторы тысячи евро. Завтра, максимум после завтра, я даже не хочу думать, что это может затянуться больше, чем на три дня, я получу от неё номер телефона той девушки, женщины, и я очень, очень хочу думать, что мне сразу попадётся то, что мне надо.

Я не стану эту девушку сильно изучать без неё самой, так я обеспечу себя редким удовольствием совместного переживания от познания друг друга. Но я выведаю о ней, что будет необходимо, чтобы вовлечь её в то, что составит в дальнейшем мой и её источник радости, удовольствий и наслаждений. Я буду накручивать вокруг неё круги, чтобы дождаться, когда она попадёт в те обстоятельства, в которых её поведение станет предсказуемым, предложение максимальным, а цена вопроса минимальна. Конечно, любая девушка хочет партию, каждая свою. Одним от своей второй половинки требуется двенадцать часов в сутки физической близости, другие хотели бы иметь рядом безропотное подтверждение, что она не больная на голову или что-то в это роде, и у которых, тем не менее, начинает болеть голова, как только количество слов, услышанных в течение дня от «любимого», начинают переваливать за пятьсот. Все мы разные, но в чём-то однородном нуждаемся. И всё тут. И мне нужна партия. Но только по пятничным и субботним вечерам, иногда в дневное время. Это зависит от занятости, погоды, времени года и прочее, над чем лучше не задумываться, чтобы оставаться в здравом уме и при памяти.

И есть ещё кое-что. Есть свидетели моего падения. Они никогда не забудут моей ситуации, и в этом смысле я постоянно буду мало того, что испытывать неловкость, я не смогу ими руководить. Всякий раз, когда я буду приказывать совершить действие, которое им будет казаться абсурдным, они будут вспоминать «провальный» период моей жизни. Или я его буду вспоминать, а они чувствовать это, и ничего хорошего думать по этому поводу не будут. В общем, в моей команде есть люди, которые будут знать моё уязвимое место. А если я не могу избавиться от этого места, значит…

Так я думал по дороге в офис после того, как расстался с Ольгой, которая не дала мне сказать красивую, заготовленную речь в защиту всего человечества.

Проходя по коридорам своего офиса, я написал сообщение Борису, чтобы он зашёл ко мне не раньше, чем через пятнадцать минут, но как только сможет. Менеджер по развитию появился через пятнадцать минуты.

- Присаживайся, Борис. Разговор может быть долгим, а может и нет, как пойдёт.

Борис присел.

- Что ты обо мне думаешь? – спросил я его, усевшись напротив, потому что до этого ходил от стены к стене, ещё и ещё раз спрашивая себя, стоит ли связываться с Борисом, потому что задуманное сомнений не оставляло, а вот Борис... Но мне кто-то нужен, и всегда будет нужен, на кого я смогу положиться. Конечно, не в последний момент, когда каждый не может не думать только о себе.

Даже сейчас, какой я ни есть, со всем багажом знаний, а уж в возрасте Бориса и подавно, да хоть бы мне времени на раздумье дали полминуты, но на такой вопрос я б ответил: «В смысле?».

- В смысле? – спросил он.

- В смысле? – переспросил я. – Да вот взять, хотя бы, когда я обижаю людей.

Мой первый вопрос и его первый ответ были похожи как е2-е4 и е7-е5, самое распространённое начало игры в шахматах. Зато второй мой вопрос исключил его пассивное участие в разговоре. Я для себя попытался представить его позицию. Если он не дурак, а он не дурак, то он должен уже понять: либо он остаётся в игре со мной, либо покидает её окончательно, причём вычеркнутым из неё он окажется ещё до того, как покинет мой кабинет. Я бы, отвечая на такой вопрос, апеллировал бы примерно к тому, что для всех хорошим не будешь.

Борис на мгновение сощурил глаза.

- Я знаю, что такое принятие решения. Я знаю, что такое развитие бизнеса – иногда тебе необходимо усилить одну область за счёт ослабления другой. Некоторым не хватит и жизни, чтобы понять, почему, если всё стремиться к совершенству, их деятельность в какой-то момент оказывается ненужной или требует изменений. Я не видел, чтобы вы кого-то обидели. Я видел, как вы увольняете, но эти люди либо сами напрашивались, либо это было необходимо, чтобы, убив - в кавычках - одного, дать жизнь другим двум. Это не обида.

- А если мне взбредёт уволить тебя сейчас?

Не дай бог не ответишь прямо, а начнёшь утомлять уточнениями, подумал я. Я ненавижу, когда люди на прямой вопрос реагируют уточняющими вопросами. Это, как было с моим необразованным другом, по юности, когда мы с ним катались в общественном транспорте. Я, чтобы насмеяться и потешить соседей по троллейбусу или автобусу, начинал спрашивать у него математические примеры: сколько будет семь плюс четыре или три плюс восемь, или семь и два? Он, шестнадцати лет отроду, реально не владел этими знаниями на рефлекторном уровне, потому что просто перестал ходить в школу во втором классе. Именно в этом возрасте у него не стало родителей, а два старших брата, один из которых сам был несовершеннолетним, не могли повлиять на него, потому что сами не были наделены необходимыми знаниями о жизни и располагали сомнительным набором ценностей. Каждый мой вопрос: например, два плюс четыре - встречался с его уточняющим вопросом, и у нас получался примерно такой диалог, сопровождаемый мои диким весельем:

- Тёма, сколько будет семь минус четыре?

- Что-о-о?

- Семь минус четыре?

- Три.

- А два плюс девять?

- Что?

- Два плюс девять, говорю? – я начинал веселиться.

- Ну, одиннадцать.

- А девять минус шесть?

- Чего-о-о? – он повышал голос, будто раздражался, но на самом деле пытался действовать беспрецедентно, наивно полагая, что этим можно скрыть своё невежество.

- Я говорю, девять минус шесть?!

- Ну, три-и..

Таблицу умножения я у него даже не спрашивал.

- Девятнадцать минус одиннадцать?

- Что-о-о? – ещё громче.

- Слышишь, а давай без переспрашивания? Сколько – девятнадцать минус одиннадцать?

- Девятнадцать минус одиннадцать?

- Блин, без переспрашивания! Отвечай сразу!

- Восемь, - при этом пытался, главное, сохранить спокойствие и создать видимость отсутствия усилий в производимых им вычислений.

- А корень из девяти? – и вот тут я закатывался смехом, а от него следовало всенепременное: «Да пошёл ты!».

Надо сказать в его защиту, что при всей его неотёсанности и грубости, усматривающихся в нём разительней, чем у всякого другого беспризорника из нашего круга, такая ситуация оказывалась для него удручающий. Его лицо, тёмное и так от въевшейся грязи, делалось темней ещё сильней, а выражение беззаботности и веселья сменялись на сокрушение и мрачную задумчивость. Мне становилось жалко его в такие моменты, и единственное, что я мог сделать для него тогда, это просто быть рядом, чтобы он видел, что у него есть друг, что он не один. Пусть он с несчастливой судьбой, невезучий, необразованный, бесперспективный, одинокий (ведь что для него были его братья - так, попутчики), неказистый, маленький…но у него есть я - друг.

Это я позже понял, насколько разными будут у нас пути…

С тех жалких попыток моего друга отвести внимание от своего тупого ума, да таких же презрительных способов моих образовывающихся однокурсников в ВУЗе, пытающихся «уточняющими» вопросами спровоцировать публичное обсуждение и решение задачи, я возненавидел терпеть всякого рода наводящие уточнения при гипотетических вопросах. Мне повезло оказаться среди тех, кто рано начинает воспринимать проблемы по жизни никак препятствие, а как вызов. Поэтому, когда я стал учиться в институте и столкнулся с неведомым мне до этого стадным тупорыльством, я с ещё большим удовольствием и рвением устремился, приступая к какой-либо задачке, не роптать и спорить по поводу её условий, а тупо моделировать ситуацию, дополняя её своими измышлениями, и решать поставленную задачу. И никогда не оказывался неправ.