Адская кошка

– Не может быть! Не верю! – кричал на меня один парнишка, когда я сказал ему, что он должен заплатить некоторую сумму денег, которую приют потратил за его корги,[13] пока тот жил здесь. Он огляделся: в комнате было полно народу, хотя была суббота. А взгляд его был таким, будто чувак хочет собрать банду и поколотить меня. Людей было так много, что я не мог говорить своим обычным ободряющим голосом ди-джея.

– Но, послушайте…

– Да лучше бы ты засунул моего долбанного пса в газовую камеру, чем вернул его мне!

Его визитка тянула на 50 долларов, на руке были часы «Rolex», которые стоили явно больше моей месячной зарплаты.

– Я не думаю, что…

– Да ты фашист!

И я взорвался. Я потерял контроль. Я стал как Лонни. Я ломанулся через стол, чтобы ухватить его за шею. К счастью, он отступил, а я неловко шлепнулся на пол. Мой напарник отвел меня в конференц-зал, где я сидел и вспоминал свое собеседование полгода назад. Я развалился на куски за такой короткий промежуток времени, мое психическое состояние нельзя было назвать нормальным. Но в то же время я понял, что пора сказать себе «хватит». И двигаться дальше. Мне нужно было найти новую цель, более грандиозную, чем эта. И служить ей.

Я стал проводить много времени с Дейзи, координатором нашего питомника. Она обладала особым даром обучать людей, не пытаясь никого переубедить. В отличие от того «обучения», которое проводила та вымотанная женщина-ветеринар, Дейзи искренне любила свою работу, ей нравилось быть послом животных. Она так вдохновенно говорила о работе и идеях, что на ее лице и груди проступали красные пятна. Она представила нашу позицию людям тогда, когда организация, выступавшая за этичное отношение к животным, считалась без пяти минут террористической. Дейзи смогла принести нашу идею стерилизации животных в классы, рассказывала о ней целым организациям, и чтобы всем было понятнее, использовала графики, диаграммы и фильмы. Мы говорили с шестиклассниками, десятиклассниками, общались с теми детьми, которые могли бы придумать что-то новое в трудные моменты в своей жизни. Часто мы с Дейзи говорили о концепции разумного руководства: животные не принадлежат нам, как вещи, как, например, сумки или газонокосилки. Мы их кураторы. Мы их направляем. В те нелегкие дни именно Дейзи сформировала у меня понимание того, почему мы работаем с животными, как нам нужно выстраивать с ними отношения.

Дейзи была слишком правильной, чтобы попытаться объяснить свой уход, прежде чем клубок сплетен поглотил ее. Но как ни крути, когда она сообщила мне, что уезжает, мне захотелось продолжить работу – хотя бы в ее честь. Проблема заключалась в том, что координирование являлось важной составляющей всей деятельности отдела по работе с общественностью, и оно было несколько выше моего понимания, особенно после той моей выходки на ресепшене. Но, как обычно, меня это не остановило. Я понял, что мои намерения, воззрения смогут исправить мою абсолютную неспособность к организационной работе.

Так же, как я начинал работать в ОЗЖ с мыслями: «А что, если…», я втиснулся в одежду сотрудника отдела по работе с общественностью и убедил начальство, что она сидит на мне идеально. Этот костюм подчеркнул мои природные данные. Театр – мое призвание. И я прекрасно сыграл очередную роль: я говорил о благополучии животных, об их стерилизации; охарактеризовал нас, работников организации, как наставников; твердил о нашей миссии в начальных школах, в залах больших начальников и еще где-то. Моя способность налаживать контакт со зрителями на концерте пригодилась мне в беседах со школьниками в классах, с чиновниками, прессой и со всеми остальными, с кем встречался в тот или иной день. Я знал, что они терпят меня и пытаются переварить информацию, и я старался бить в те места, где уже были разломы и бреши. Я четко излагал, разговаривал с ними так, как никто другой до меня.

Но мозг мой отказывался работать организованно. В голове у меня плавали обрывки каких-то идей. Если кто-то или что-то находилось рядом и могло поймать эти обрывки, было неплохо. Но чаще всего я был один, и все мои идеи уплывали в неизвестном направлении, а это означало, что я абсолютно не умею планировать и долго концентрироваться на одном аспекте. Я мог в красках представить себе, например, законченную презентацию Power Point, но вот сделать её я совершенно не мог. Если бы кто-то решил испытать меня и мою способность концентрироваться на одном вопросе, то нашел бы меня в каком-нибудь офисе, где я бы сидел и смотрел на авторучку, и представлял, что именно от нее зависит, будет проект жить или умрет. Но спасибо нашему руководству, они были со мной все это время. Они дали мне отличный органайзер, наняли мне ассистента, пожертвовали временем, чтоб я мог все закончить, и они не закручивали гайки до тех пор, пока я не оставил им другого выбора. Но даже тогда, когда я сделал еще очень немного полезного для Работы с общественностью (я тогда еще с кошками работал), я уже чувствовал себя на своем месте. И тогда я перешел черту.

В ту июньскую ночь, примерно в два часа, я сидел в приюте, дедлайн маячил передо мной. Было холодно, это я определил по пару, поднимающемуся от моей чашки с кофе. Я сидел и думал, что если хочу остаться на этой должности, то должен хорошо выполнять свои обязанности, и не отвлекаться ни на что другое.

В восточной части Колорадо было невыносимо сухо, и казалось, что так будет вечно, но не тут-то было, и мы начали ждать бурю. Дождь барабанил по крыше, а я понимал, что здание приюта расположено в низине, и его может затопить к чертям собачьим, если непогода будет бушевать всю ночь. Я готовил презентацию, но вдохновение куда-то пропало, а я сидел и надеялся исключительно на свою волю, убеждал себя, что каждая прошедшая минута – это потерянные полчаса сна и очередная доза «допинга», которую мне придется принять, чтобы утром быть свежим, как огурчик. Вдобавок ко всему, стоял какой-то шум. В нашем здании всегда было эхо, а в такие ночи, как эта – дождливые, с громом и молниями – все, что нужно было сделать, так это десять шагов в любую сторону и услышать мольбы из разных концов здания. Если бы мне нужно было пописать, то я ловил звук из зоны, где жили собаки-потеряшки; аппарат с прохладительными напитками – зона, где собак готовят к новой семье, ксерокс – кошачья зона. И я просто сидел за своим столом, смотрел на все увеличивающиеся мокрые пятна в углу на потолке, мне было нехорошо от большого количества выпитого кофе (и других стимуляторов) и отсутствия сна. Но больше всего меня волновали коты: эта проблема была вишенкой на торте моего беспокойства.

Они кричали. Они все кричали.

В своем чрезвычайно возбужденном состоянии я начал понимать, почему молодые родители считают до десяти, чтобы не начать трясти свое разбушевавшееся чадо. Я знал, что в приюте было несколько новых мам и их младенцев. Мы взяли несколько котов из другого питомника, потому что там был перебор из-за только что родивших кошек. Кроме того, у нас оставалось много животных, ждущих стерилизации, а также тех, кого сдали бывшие хозяева. Они все кричали: шум непогоды и перепады давления действовали на них удручающе, и чем хуже становилась погода, тем невыносимее было им, а они могли выразить свое беспокойство только голосом. Я чувствовал, что и у меня поднялось давление, оно было такое высокое, что в ушах стоял шум. (А вообще шум в ушах у меня появился давно, после моих концертов). В итоге я был так раздражен и зол, что ударился головой о стол. И тогда у меня созрел план.

Анита Фрейзер из моего родного Нью-Йорка была одним из первых моих наставников на расстоянии. Я только начал работать с кошками, первые шаги мои были довольно робкими, и мне было страшно звонить более опытным людям и спрашивать у них советов, поэтому я запоем читал книги и прокручивал в голове диалоги с теми авторами, чьи мысли мне были близки. Анитра Фрейзер для меня была образцом, своеобразной Мери Поппинс, которая всецело рассмотрела вопрос кошачьего мышления. Она ездила на велосипеде по улицам моего города и консультировала, консультировала. В работе она использовала множество методов, не боялась применять и ноу-хау, к тому же она верила в свое чутье. Одной из концепций, которые Анита выдвигала, была концепция «Кот, я тебя люблю!» Она ходила по улицам Манхэттена, переходя от особняка к особняку, она писала свою книгу «The natural Cat».[14] Она смотрела в глаза кошкам, которые лежали на подоконниках в домах, смотрела не пристально, а по-доброму, и про себя произносила: «Я тебя люблю».

13

Порода декоративных собак.

14

«Естественная пища для котов».