Страница 70 из 89
"Я готовился к отъезду и, кроме того, смертельно устал после долгих допросов, касавшихся пяти различных убийств, которые все были совершены в течение одной недели разными шайками бандитов, и тут королевский гонец мистер Кэррингтон привез мне приказ от его светлости герцога Ньюкаслского явиться к его светлости на другое утро в Линкольнс-Инн-Филдс по важному делу; я попросил передать, что прошу извинения, но не могу явиться, так как хромаю, и вдобавок к своему нездоровью совершенно измучен тяжелой работой.
Однако его светлость на другое же утро снова прислал ко мне мистера Кэррингтона с вызовом; и хотя состояние мое было ужасно, я немедленно поехал; но, к моему несчастью, герцог был очень занят и, после того как я прождал некоторое время, прислал ко мне какого-то человека, который сказал, что уполномочен обсудить со мной меры, которые я могу предложить для прекращения убийств и ограблений, каждый день совершаемых на улицах; я обещал изложить свое мнение его светлости в письменном виде, после чего он сообщил мне, что его светлость намерен представить мой доклад тайному совету.
Хотя во время этой поездки я жестоко простудился, тем не менее я принялся за работу и дня через четыре послал герцогу самые лучшие предложения, какие мог придумать, изложив все обоснования и доводы в их пользу на нескольких листах бумаги; и вскоре герцог через мистера Кэррингтона сообщил мне, что мой проект получил полнейшее одобрение и все условия приняты.
Главным и самым существенным из этих условий было немедленно выдать мне на руки 600 фунтов, и с этой небольшой суммой я намеревался уничтожить шайки, орудовавшие тогда повсеместно, и привести гражданские дела в такой порядок, чтобы в будущем подобные шайки не могли возникнуть или, по крайней мере, сколько-нибудь серьезно угрожать обществу.
Я отложил на время поездку в Бат, несмотря на настоятельные и многократные советы моих знакомых докторов, а также горячие увещания моих ближайших друзей, хотя недомогание мое привело к сильнейшему разлитию желчи, при котором воды Вата, как известно, почти всегда действуют безотказно. Но я был полон решимости уничтожить этих негодяев и головорезов...
Через несколько недель Казначейство выделило деньги, а еще через несколько дней после того, как в руках у меня оказались 200 фунтов из этой суммы, вся шайка была разогнана..."
Далее он пишет:
"Должен признаться, что личные мои дела в начале этой зимы были в весьма скверном состоянии, потому что я не захотел лишить общество и бедняков тех денег, которые, как подозревали люди, всегда готовые украсть все, что только можно, я присвоил; напротив, улаживая, вместо того чтобы разжигать ссоры между привратниками и просителями (что, как ни стыдно мне это признать, делалось далеко не всюду), и отказываясь брать у людей шиллинг, если наверняка знал, что он последний, я уменьшил свои доходы, составлявшие около 500 фунтов самых грязных денег в год, почти до 300 фунтов, значительная часть которых попадала в руки моего клерка".}
Рассказывая про упомянутую выше ссору, произошедшую во время последнего плаванья Фильдинга в Лиссабон, когда здоровяк капитан упад на колени и просил прощения у больного, Фильдинг пишет, как всегда искренне и мужественно, и глаза его словно бы загораются прежним огнем: "Я не мог допустить, чтобы этот достойный и пожилой человек хоть мгновение оставался в такой позе, и тотчас простил его". Я считаю, что Фильдинг, с его благородной душой и бесконечной щедростью, очень похож на тех достойных людей, про которых можно прочесть в книгах об англичанах, потерпевших крушение или попавших в беду, - на офицера, очутившегося на африканском побережье, где от болезни погибла вся команда и сам он горит в лихорадке, но, бросив лот уже костенеющей рукой, измеряет глубину и выводит судно из устья реки или отплывает прочь от опасного берега и умирает в мужественной попытке спастись; на раненого капитана, чье судно идет ко дну, но он не теряет мужества, смело глядит в глаза опасности и находит для всех ободряющее слово, пока неумолимая судьба не настигает его и героическое суденышко не идет ко дну. Такое отважное и мягкое сердце, такую бесстрашную и смелую душу я счастлив узнать в мужественном англичанине Генри Фильдинге.
Лекция шестая
Стерн и Гольдсмит
Роджер Стерн, отец писателя Стерна, был вторым сыном в семье Саймона Стерна и Мэри Жак, наследницы Элвингтона, близ Йорка *, и принадлежал к многочисленным потомкам Ричарда Стерна, архиепископа Йоркского, жившего в царствование Иакова II. Роджер служил лейтенантом в полку Хэндисайда и участвовал в войнах, которые вела во Фландрии королева Анна. Он женился на дочери известного маркитанта, - "заметьте, он был у него в долгу", - писал его сын, излагая отцовскую биографию, - и продолжал скитаться по свету со своей подругой; она повсюду следовала за полком и без конца рожала бедному Роджеру Стерну детей. Капитан был человек вспыльчивый, но добрый и простой, пишет Стерн и сообщает, что в Гибралтаре его родителя проткнул шпагой однополчанин на дуэли, которая произошла из-за гуся. Роджер так и не оправился окончательно от последствий этого поединка и в скором времени умер на Ямайке, куда призвал его полковой барабан.
Лоренс, второй его ребенок, родился в Клонмеле в Ирландии в 1713 году и первые десять лет своей жизни вместе с отцом побывал во всех его походах, попадая из казармы в обоз, из Ирландии в Англию **.
{* Семья его была из Суффолка, но один из ее отпрысков поселился в Ноттингемшире. Знаменитый "скворец" был действительно изображен на фамильном гербе Стерна.
** "Там, в этом приходе (в Анимо, Уиклоу), я буквально чудом уцелел, упав под вертящееся мельничное колесо, откуда меня выудили невредимым; эта история кажется невероятной, но во всех тех местах Ирландии, где сотни простых людей стекались посмотреть на меня, знают, что это правда". Стерн.}
Один из родственников его матери, живший в Маллингаре, приютил ее с детьми у себя на десять месяцев; другой побочный потомок архиепископа предоставил им на год жилье в своем замке близ Кэррикфергуса. Ларри Стерна отдали в школу в Галифаксе, в Англии, в конце концов его усыновил некий родственник в Элвингтоне, и он расстался со своим отцом-капитаном, который шел своим путем, пока не наткнулся на рокового гуся, оборвавшего его карьеру. Воспоминаниям о походной жизни мы обязаны самыми живописными и чудесными местами в сочинениях Лоренса Серна. Охотничья шляпа Трима, шпага Ле Февра и плащ милейшего дядюшки Тоби - все это, несомненно, воспоминания мальчика, который жил среди приверженцев Вильгельма и Мальборо и отбивал ножкой такт под звуки флейт Рамильи во дворе дублинских казарм или играл порванными знаменами и алебардами Мальплакэ на плацу в Клонмеле.