Страница 14 из 21
– Я… Я!!! – я театрально показала глазами на запертую дверь – Я устала слушать, что я гожусь тебе в мамки, что выгляжу старше тебя на десять лет, что меня даже не узнает (я зарыдала) любимая тётя Люба…
– Да от кого ты это могла услышать? – Качалова искренне недоумевала.
– Даже у стен есть уши! И мне не надо ждать неделю, чтобы понять, как тут ко мне относятся.
Я несла чушь и отчетливо это понимала, но объясняться времени не было.
– Итак, если ты мне подруга, то сейчас мы поедем в парикмахерскую, и я хочу выйти оттуда помолодевшей! Такой, как ты! Ну а ты, если не забыла наши школьные развлечения, – (в моих устах это звучало почти угрожающе: «наши школьные раз-з-з-звлечения») – тоже изменишь себя как-нибудь. Ну, скажем, выкрасишься в брюнетку!
– Мой Бог, но зачем?
Вот тут уж я почти совсем вышла из образа:
–Ты дура, что ли, Качалова? О чем мы с тобой говорили? – я закашлялась и вовремя спохватилась, – О смене имиджа, о том, что наш возраст требует перемен, что муж устал от однообразия, и ты боишься супружеских измен.
– Ч-ч-его я боюсь?
– Измен!
Я выразительно показала глазами на стены, потолок, запертую дверь, а потом, приблизив губы к уху Качаловой, зашептала: «Чем, по-твоему, можно объяснить наше дурацкое желание радикально изменить имидж?»
Качалова согласно закивала головой, потом хитро прищурилась и выдала тираду, которая заставила меня задуматься о не том, что у балконных дверей есть уши, а о сильно непростом характере Качаловой:
– Ты права, Викуся! Я немедленно еду в салон. Если судить по тебе и твоему Сереже (правда, я пока еще не до конца поняла, что у вас произошло), мы, женщины, должны постоянно меняться. А то глядишь, и мой Ромео заведет себе новую Джульетту. Моложе, стройнее, красивее… Вот на кого ты похожа? Тебе, как и мне, 33, а выглядишь ровесницей моей мамы! Но ты не расстраивайся. Мне тут и про себя такое мерещилось… Хоть в Кащенко записывайся. Поэтому я сейчас попрошу Нину, чтоб связалась с моим стилистом, и мы с тобой поедем на Тверскую. Жорж превратит тебя в принцессу, честное слово. Ну а из меня он сделает… Он сделает… Хотя, это в принципе, не важно. Поживем – увидим.
Я хотела рассердиться, но потом махнула рукой и показала Качаловой знаками «один-ноль». Ведь эта несостоявшаяся первая леди разделала меня под орех. И это, заметьте, при том, что я о причинах ее переживаний знала почти все, а она о моих проблемах могла только догадываться…
26 сентября (понедельник, вечер)
К салону на Тверской мы подъехали почти в семь вечера. Так получилось, что пока я распаковывала чемодан и отпарывала у некоторых вещей фирменные лейблы (на случай любознательной прислуги), пока Нина (интересная дама в спортивном костюме) созванивалась с салоном, пока Таня решала, в чем пойти, а Нина подглаживала выбранные для выхода « в люди высокой моды» наряды, время пролетело незаметно. Я для себя отметила, что за все это время Качалов позвонил Татьяне лишь один раз (я почти все время находилась рядом). Мой Сережа в прежние времена (то есть еще пару дней назад) названивал мне каждый час, интересуясь всякой ерундой, а точнее, звонил, потому что просто хотел услышать мой голос. Разговор же Качаловых был краток и касался в основном меня: приехала ли, устроилась и (судя по некоторой заминке в Танином ответе) надолго ли решила остаться у них дома. Несколько минут волнений мне доставило выяснение адреса салона красоты. Согласитесь, на Тверской их, элитных, не так много. А я, в силу прежнего образа жизни, посетила почти все, и был велик шанс, что мы можем угодить туда, где госпожу Толкунову отлично знают.
Добирались мы до салона почти в том же порядке, что и с вокзала на Старозачатьевский. Я – на джипе с Николаем и водителем, Татьяна в Мерседесе с двумя охранниками. Но, в отличие от первой поездки мне даже удалось немного поболтать с охранником. В частности, он успел мне рассказать, что родом он из Новороссийска, славного черноморского города, печально знаменитого для современной молодежи тем, что в 1986 году там потерпел грандиозное крушение круизный теплоход «Адмирал Нахимов». Николай так ярко живописал страшные последствия крушения, число жертв, рыдающих родных, сутками ожидающих известия о пострадавших на пристани, что мне стало очень неуютно. Ну, неужели у человека, который провел детство и юность в таком замечательном городе, среди бравых моряков, тенистых аллей, запаха магнолий и соленого моря самым ярким воспоминанием о малой родине стала чужая человеческая трагедия?
Подсознательно я ждала от Коли вопросов к себе и пыталась лихорадочно вспомнить хоть что-то о тех городах, которые по легенде должны быть мне родными – Нижневартовске и Запорожье, но, как на грех, кроме Днепрогэса с его плотиной и Запорожской казачьей Сечи в голову ничего не лезло. Но, слава Богу, Коля вопросов не завал.
У салона «Паризьен» наши две машины остановились практически одновременно.
«Сидеть. Не выходить» – бросил мне Николай через плечо и проворно выскочил из джипа. Из соседней машины вышел еще один охранник, и они вдвоем скрылись за тяжелой дубовой дверью салона. Через пять минут серьезная Колина физиономия показалась из-за двери, а его коллега проворно подскочил к Мерседесу и открыл заднюю дверцу. В сопровождении второго охранника показалась Татьяна. Я невольно залюбовалась ее стройной, точеной фигуркой в строгом черно-фиолетовом маленьком платье, миниатюрными ножками, обутыми в светло-салатовые туфли на шпильке. Шелковый шарфик фисташкового оттенка небрежно охватывал руку Качаловой, прикрывая забинтованное запястье. Татьяна замешкалась у двери, обернулась и махнула мне рукой – выходи, мол. Тут же Николай дал мне вторичную отмашку и что-то коротко сказал Татьяне, вероятно, попросил ее не задерживаться в проходе.
В холле салона нас уже ждали.
Церемония знакомства была предельно короткой:
– Это Жоржик, мой любимый мастер-волшебник.
–Это моя лучшая подруга Вика. Пусть Викусей займется Ксюша или Николя. Я ее больше никому не доверю…
Тут же подсуетилась приветливая администраторша в белоснежной прозрачной блузке, не столько скрывающей, сколько подчеркивающей аппетитную налитую грудь, представила мне Николя, моего стилиста и предложила нам по стаканчику свежего яблочного фреша и худосочному птифуру, лежащему на кружевной салфеточке. В «Паризьене» все были сама любезность. Жаль, что мне не довелось бывать тут раньше…
Наша охрана расположилась на белых кожаных диванах в холле, мгновенно заняв собой все пространство, а мы с Таней и с недопитым соком в руках отправились в святая-святых – VIP-кабинет салона. В отличие от общего зала там стояли всего два удобных парикмахерских кресла, небольшой диванчик и журнальный столик с кипой рекламных проспектов. Над зеркалами тускло мерцали два плоских экрана. Таня походя объяснила мне, что пультом переключения мы можем выбирать либо телепрограмму, либо включать видеокамеру и тогда на экране будет видно то, что в данный момент делает мастер у нас за спиной. Указанный пульт, свой белоснежный бриллиантовый мобильник, точную копию моего, только с хрустальной подвеской, и маленькую, украшенную черным бисером сумочку, Татьяна положила на полочку у зеркала.
Пока я рассеяно листала каталог причесок, выбирая «новый имидж» (уж очень мне не хотелось менять собственную прическу, выстраданную годами экспериментов), Татьяна, извинившись, вышла с Жоржем и Николя посекретничать (как она выразилась). Я усмехнулась, так как легко вычислила предмет секретничанья. Моя новоиспеченная подруга, скорее всего, хотела попросить моего мастера каким-либо образом скостить мне десяток годков. Честно скажу – я бы не отказалась, если перемены будут не очень радикальными и мне не предложат обрить голову наголо.
Тем временем мастера вернулись и, достав из огромного шкафа целый арсенал каких-то баночек, тюбиков, кисточек и т.п., начали дружно щебетать над льдисто-прозрачными пиалами, творя «божественный» оттенок авторской краски. Они только такие слова и употребляли: «божественный», «волшебный», «неповторимый», «восхитительный». Иногда мне кажется, что в школе парикмахерского искусства, где учат таких вот Николя и Жоржиков, кроме умения щелкать ножницами и орудовать феном им обязательно преподают специальную лексику, которая ничего общего не имеет с обычной человеческой речью. Ну не понимаю я, как обычная стрижка может быть божественной, а обесцвеченная перекисью голова – волшебной. Хотя многим этот щебет, наверное, нравится….