Тень жены Гамлета

– Витолина, Витальевна, – растерянно проговорил Гоша, – Примите мои соболезнования, конечно…. Только из моих людей никто у вас «на хвосте», как вы выразились, висеть не может. Да и нет в нашем гараже ни одного Пежо. Я вас, безусловно, жду…, ждал. Но раз такое дело… Вы мне перезвоните, пожалуйста, когда вернетесь в Москву. Это крайне важно, поверьте.

– Ладно, – я тоже смягчилась, хотя еще толком и не поняла, как реагировать на сообщение о том, что нас преследуют не качаловские люди, – Скажите, Георгий Петрович, а от чего умер Качалов?

– Эх, – как-то по-старушечьи вздохнул-всхлипнул несгибаемый Гоша Великолепный, – Вы ведь не знаете… У нас еще одно несчастье.

– Татьяна? – охнула я.

– Нет, Любовь Павловна.

– Мама Тани? Умерла?

– Жива, слава Богу. Но сильнейший инсульт. Ее уже увезли в больницу. Это же она Сергея Ивановича мертвым обнаружила.

До меня дошло, что я все время, еще в период «дела Качалова» упорно пыталась вспомнить отчество нашего несостоявшегося президента и, наконец, мне его подсказали, но в такой ситуации, что и врагу не пожелаешь.

– Будем верить, что Любовь Павловна поправится. А что с Сергеем Ивановичем? – осторожно поинтересовалась я.

– Пока предварительно констатировали острую сердечную недостаточность. Но у меня есть кое-какие сомнения на этот счет, поэтому я и хотел обязательно увидеться с вами.

– А что, от сердечной недостаточности тоже умирают? Не обязательно от инфаркта? – почти взвыла я, покаянно подумав, как еще пять минут назад уверяла Колюню, что у моего Сережки обнаружится всего-навсего эта самая недостаточность…

– От острой – да, – Георгий Петрович растерянно замолчал, – А что, у вашего супруга в Питере такой же диагноз?

– Да не знаю я! Оставьте меня в покое – я почувствовала приближение истерики – Или, нет! Скажите мне вот еще что… Как себя чувствует Татьяна? Как она весь этот ужас переносит?

– Об этом я тоже хотел с вами поговорить, – голос Георгия Петровича вновь стал глухим и отстраненным, – Видите ли, Татьяна Борисовна ужасно расстроена, она плачет, но…

– Что «но»? Что вы темните?

– После травмы у Татьяны Борисовны легкая амнезия. Так врачи говорят…. Она утром интересовалась, где ее подруга из Запорожья, а когда я ей сказал, что мы с вами всё выяснили и не нужно дальше продолжать играть в «подругу», искренне не поняла, о чем я ей говорю.

– То есть, как это не поняла, кто я такая? Она же сама ко мне в агентство приходила!

– В том-то и дело… Татьяна Борисовна совершенно не знает, кто такая Витолина Толкунова и все время просит позвать к ней ее Вику. То есть вас. То есть не вас, а ту Вику, – Георгий совершенно запутался, – Она даже несколько раз заглядывала к вам в комнату и искала ваш чемодан. Хотя, с учетом вчерашних и сегодняшних событий, любые отклонения от нормы выглядят объяснимыми.

– Так амнезия касается только меня? – я была совершенно ошарашена.

– Именно так. На все остальные вопросы врачей и даже мои Татьяна отвечает без запинки, верно, четко. А по вашему поводу у нее какой-то пунктик, честное слово… Может, вы позвоните ей?

– Хорошо, Георгий Петрович, – я вздохнула, – Я обязательно свяжусь с Татьяной. Бедная женщина! Столько всего в один день навалилось… Только, если можно, я позвоню Тане чуть позже. Поймите меня правильно. Из меня сейчас плохой утешитель получится. Я и сама не знаю, что меня ждет через пару часов. Только бы мой Сережа был жив!

– Удачи, вам, Витолина Витальевна, – голос Великолепного Гоши потеплел, – Вы там тоже держитесь. Вы сильная и славная женщина. Жаль, что мы с вами познакомились при таких обстоятельствах, и я был вынужден вас выдворить из дома. Вы не держите на меня зла. Это работа…

Скомкав разговор, Георгий Петрович отключился. Я тоже нажала на трубке кнопку «отбой» и устало откинулась на сидение. Колюня задумчиво посмотрел на меня. Судя по всему, он либо слышал, либо понял, о чем шла речь в телефонной беседе. Я взглянула в боковое зеркало. Серебристый Пежо все так же неотрывно следовал за нами.

27 сентября (вторник, день)

Попав на улицы Петербурга, да еще из Москвы, понимаешь, что это совершенно другой мир. Глаза радуют устремленные вдаль бескрайние перспективы. И почти отовсюду, во всяком случае с тех прохладно-просторных проспектов, которые я так люблю, видны либо искрящаяся даже в непогоду стрела Адмиралтейства, либо тяжеловесный малахитово-темный купол Исакия, либо что-то еще непередаваемо питерское…. Не перепутаешь… Мир величественных дворцов, мир классической европейской культуры.

Еще со студенческих времен я считала, что Ленинград – это такой особый город, где повсюду сплошные архитектурные памятники. Мне казалась кощунственной мысль о том, что за этими вот витыми решетками, в особняках с облупившейся штукатуркой, но величественных и гордых – могут жить обычной жизнью обычные люди. Что они ходят по мостам и мостикам над каналами и Невой не на экскурсию, а по делам, скажем, по пути на работу. Что их дети не застывают в восторге, увидев дрожащее отражение золоченой колокольни Никольского Собора в Крюковом канале, а всего лишь поеживаются от серой водной ряби и промозглого ветра…

Похожие чувства испытала я и в этот раз, едва наш автомобиль въехал на питерские улицы. Пока мы искали больницу, точнее, госпиталь, в который положили Сережу, мы проехали почти весь центр. И мои мозги, зацикленные только на здоровье мужа, тем не менее, с фотографической четкостью фиксировали до боли знакомые и любимые места – Зимний дворец, Петропавловскую крепость, Спас на Крови, умытые дождем дома Невского проспекта. Конечно, Санкт – Петербург не просто город, а сказка, которую хочется смотреть снова и снова. Но сегодня это была очень мрачная сказка.

Когда мы затормозили у ворот госпиталя, было уже почти пять часов вечера. Преследовавший нас всю дорогу Пежо, внезапно «потерялся» буквально за пару кварталов до нужного нам места. Но почему-то и я, и Колюня были уверены, что наш «хвост» пропал не случайно и он еще обязательно отыщется. Возможно, совсем скоро.

Влетев в приемный покой и вдохнув полной грудью отчаянно унылый, пропитанный хлоркой и сыростью воздух, я забарабанила в окошко «Справочной». Мой верный товарищ и водитель, Колюня, топтался за плечом.

– Прием передач в связи с карантином, только до пяти, – сообщила мне вполне миролюбиво пожилая толстуха, аппетитно прихлебывая чай, похрустывая сухарями и пристально рассматривая нашу огромную сумку. Сахар, которым были щедро обсыпаны сухари, искристыми снежинками украшал толстые пальцы.

– Простите, но я не только по поводу передачи. – Я попыталась выдвинуть вперед Колюню, так как отчаянно боюсь больниц, а потому всегда тушуюсь.

– Ну и, это…, – тетка аккуратно облизала палец за пальцем, – визиты тоже до пяти. Карантин же, сказано, у нас.

– Помогите, ради Бога, – я придержала рукой окошко, чтобы дежурная не смогла его захлопнуть, – В какой палате Сергей Толкунов, кардиология?

– А какая кардиология? Первая? Вторая, или третья? – тетушка явно не торопилась сворачивать беседу и по-прежнему заинтересованно рассматривала нас в амбразуру своего окна.

– Я заплачу! Сколько скажите, столько и заплачу! – Я потрясла перед изумленной дежурной пачкой тысячных бумажек, – Мы из Москвы только что приехали. У меня муж тут.

– А!… Ну раз из Москвы…., – голос дежурной стал каким-то иезуитским, – Мы, конечно, сейчас поглядим… Только вы это… Деньги свои уберите. Нечего ими попусту махать. Не в Москве находитесь. В Санкт-Петербурге медицина бесплатная!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «