Страница 22 из 27
Воспользовавшись передышкой, ибо отец любил главенствовать в разговоре, Люсьен потащил меня в сад. Он хотел узнать парижские новости, ему недоставало столичной жизни. Но мы недолго были одни. Если Майоль рядом, оставаться долго наедине невозможно. Активный, деятельный, он хотел постоянно что-то организовывать, вовлекать других. Едва мы вышли, как Майоль присоединился к нам с корзиной, наполненной инжиром из сада.
— Ешьте, мальчики, — сказал он. — Я их собрал специально для вас. Потом пойдем в мастерскую.
Мастерская располагалась под землей, в естественном склоне земельного участка. Пройти туда можно было через сад. Вход находился прямо перед фиговыми деревьями, божественные плоды которых мы только что попробовали. Комната походила на подвал, стена которого была продырявлена, чтобы туда проникал через фильтр листьев приглушенный свет из сада. Напротив входа в скалистом склоне была видна дверь, ведущая в винный погреб. «Ключ хранится у моей жены», — сказал мне Аристид, подмигивая.
Напротив окна стояла неоконченная гипсовая скульптура. «Я работаю над статуей Дины, — сказал Майоль. — Нужно еще много сделать. У девушки пока нет рук. Я предпочитаю работать с гипсом. Лучше видны детали, и потом можно больше добавить или убрать. Посмотрите: мне удалось поставить левую ногу, просто толкая ее вперед. Я очень люблю этот материал, хотя литейщикам не нравятся большие гипсовые статуи. Они считаются слишком хрупкими. Правда, были случаи, когда мне приходилось восстанавливать мои работы по кусочкам. Теперь я очень внимателен». Не будучи болтуном, Майоль говорил много, но слушать его всегда было увлекательно. Для меня, во всяком случае. Находясь с ним в его мастерской, я чувствовал себя избранным. Внезапно он прекратил говорить и нагнулся, чтобы подобрать с земли длинную острую пилу. Что-то на бедре девушки его явно не устраивало. Он поскреб это место пилой, потом смешал на краю деревянной дощечки немного гипса с водой, чтобы выровнять испорченное место шпателем, потом рукой. Это было волшебство!
Аристид Майоль с пилой за работой над статуей Гармонии. Баньюльс, 1942 г. Снимок Вернера Ланге. (Частная коллекция).
Люсьен, недовольный тем, что не удалось закончить разговор, после посещения мастерской увлек меня на прогулку в порт, уверенный, что отец не отправится за нами. Мне нравились небольшие порты, и я последовал за ним с удовольствием. Тем более, что я никогда не видел великодушно подаренный родному городу Майолем «Памятник мертвым», который находился в порту, на скале над морем.
В городе было действительно очень много людей. Они громко говорили, кричали, повсюду бегали дети. Мы решили укрыться в бистро недалеко от пляжа. Хозяин бистро, приятель Люсьена, принимал сообщения для Майоля, когда ему звонили.
Наступило время аперитива. Поговорить с глазу на глаз с Люсьеном было весьма кстати для меня, ибо я нуждался в его советах. Майоль еще не знал, что я приехал для того, чтобы уговорить его участвовать в выставке Арно Брекера.
Люсьен находил идею хорошей. Он считал, что «старик» будет счастлив вновь увидеть Париж, особенно свой дом в Марли-ле-Руа, который он не видел с начала войны. Люсьен полагал, что помешать может только его мать. Сам я думал, что Клотильда во всем подчиняется Аристиду и, кроме того, как все женщины, любит парижскую жизнь. Видно, я ошибался. Люсьен был убежден, что надо сначала уговорить ее. Если это удастся, победа обеспечена.
Баньюльс, 1942 г. Снимок Вернера Ланге (Частная коллекция).
В это время мы увидели входящие в порт баркасы, полные свежей, только что пойманной рыбы. Как устоять перед таким соблазном? Мы решили пообедать в порту, чтобы быстрее вернуться. После ночи, проведенной в поезде, я устал и думал лишь о том, как бы поскорее добраться до постели.
Хорошо отдохнув, я направился на следующий день с утра к розовому дому. Майоли настаивали, чтобы мы позавтракали вместе. Я вошел прямо в кухню через зеленую дверь, где был накрыт очень красивый стол. Увидев меня, Клотильда воскликнула: «Так это правда: скоро мы увидим Париж?» Люсьен хорошо поработал, мне ничего не надо было делать.
Поскольку Аристид не завтракал, я нашел его позже в зале. Он сидел в большом ротанговом кресле и читал. «Встреча с графом Гарри Кесслером[87], — сказал мне Аристид без обиняков, — была большой удачей в моей жизни. Какой вкус, какой интеллект!»
Человек необыкновенно богатый, скончавшийся за несколько лет до начала войны, Гарри Кесслер собрал в своем доме в Веймаре, городе Гёте, впечатляющее количество шедевров. Кесслер обожал Францию. Восприимчивый к современным художественным направлениям, столицей которых был Париж, он бывал в нем часто и подолгу. Окруженная легендами, таинственностью, фигура графа Кесслера очаровала весь Париж. Он был окружен всеобщим вниманием. Поговаривали, что он внебрачный сын кайзера[88]. Еще больше, чем живописью, граф был увлечен скульптурой. Его часто видели у Родена. В 1942-м мне исключительно повезло — я встретился с Хелен фон Ностиц[89] и слышал ее рассказы о вечерах в Медоне, где она играла Бетховена для Родена и Кесслера.
Майоль был тогда слишком молод и мало известен, чтобы быть принятым в культурную элиту. Но Кесслер, который увидел у Воллара его работы из терракоты, был так впечатлен, что захотел во что бы то ни стало показать их Родену. Он был очень настойчив, и Роден приехал специально для того, чтобы их увидеть (невероятное событие!). Эти маленькие скульптуры Майоля так напомнили Кесслеру Грецию, что он решил подарить молодому художнику путешествие в Элладу, к истокам скульптуры. Об этом путешествии, которое во многом определило его судьбу, Майоль рассказал мне во всех деталях. Прибыв в порт Пирей, он тотчас же почувствовал себя как дома — настолько ему напомнило то, что он увидел, родную Каталонию. Кесслер говорил, что зерна, посеянные в античности, взошли в Майоле. Он считал, что Майоль творит с тем же чувством, что и древние греки. После Греции Кесслер отправил его посетить (вернее, изучить) Англию, а затем Германию.
Закончив рассказывать обо всем этом, Майоль достал из ящика листок бумаги и протянул мне. Эту бумагу он сделал сам для своих сангин и гравюр. Бумага, которая была в продаже, даже самая дорогая, ему не нравилась. Он делал ее сам, по-старинному, с нитями шифона.
— Видите этот лист? — сказал мне он. — Такой же я послал графу Кесслеру в Веймар. Знаете, что он сделал? Он произвел множество таких листов!
Кесслер мог себе позволить все. Ему принадлежал издательский дом, и он, таким образом, имел возможность оценить присланную бумагу. Для производства бумаги Майоля он построил мануфактуру недалеко от Марли, в Монвале. Главой предприятия стал племянник Майоля Гаспар. Кесслер не ошибся, считая бумагу Майоля уникальной по качеству: ее использовали только для наиболее редких и дорогих изданий, например, для великолепного тома «Эклогов»[90] Вергилия, иллюстрированного гравюрами Майоля.
Клотильда прервала эти восхитительные разглагольствования Майоля за бутылкой доброго баньюльского вина. Приближался час завтрака. Заметив, что говорили о Монвале, Клотильда воскликнула: «А, опять эта сумасшедшая история, которая меня раздражает!» Ее рассказ был действительно невероятен.
Граф Кесслер, которому были известны все секреты немецкой дипломатии, знал, что между Францией и Германией скоро будет война[91], и решил предупредить об этом своего друга Майоля. Чтобы не разглашать государственную тайну, он послал в Марли телеграмму из трех слов: «Закопайте ваши статуи».
87
Гарри Клеменс фон Кесслер — немецкий дипломат, борец за мир. Коллекционер предметов искусства, директор музея, меценат, эссеист. Скончался в Лионе в 1937 году. Известен, в том числе, благодаря своему дневнику, описывающему жизнь космополита начала XX века.
88
Речь идет о Вильгельме II.
89
Хелен фон Ностиц (урожденная фон Бенкендорф, графиня Хелен Лина Ольга Вера фон Ностиц-Вальвиц) (1878-1944) была потомком князя Мюнстер-Леденбургского, известного дипломата, и русской княгини Голицыной, прославленной меломанки. Одна из самых великих пианисток того времени. С юного возраста входила в культурную европейскую элиту. Роден сделал три ее портрета. Она вдохновила Рильке на создание многих поэм. Для Хуго фон Гофманстхол это была «самая пленительная и прекрасная женщина Европы».
90
«Эклоги» (известны также как «Буколики») — короткие диалоги между пастухами, иногда с политическими намеками. В четвертой эклоге Вергилий восхваляет, например, новый золотой век — царствование императора Августа.
91
Речь идет о Первой мировой войне.