В мире актеров

Мысль эта возникла в тот момент, когда я выслушивал очередное мнение о фильме, выслушал я их множество, столь же полярных, столь же чуждых друг другу, сколь и непримиримых. Каждое – крик души!

Итак, представьте себе, читатель, молодую девушку, только что возвратившуюся домой из кинотеатра. Глаза ее горят, на лице румянец неподдельного возбуждения.

"Дорогая редакция!

Никогда не писала таких писем, но после просмотра картины "Раба любви" сказала себе: напишу! Нельзя же такое пропускать молча.

Что же это? Даже слов не подберешь! Авторы фильма, по-моему, холодные, бессердечные люди...

Может быть, они и владеют приемами построения фильма, но они никого не любят в своей картине, никому не советуют, хотя режиссер Никита Михалков на страницах журнала говорил другое, говорил, что он испытывает родственное чувство к своим героям. Но разное можно испытывать родственное чувство к Ольге Вознесенской, как ее изображает актриса Елена Соловей, какой-то ненатуральной, деланной, кукольной и, простите, кокетливой чересчур. Я слышала, что сюжет фильма навеян жизнью Веры Холодной, знаменитой актрисы русского дореволюционного кино. Но ведь Вера Холодная, наверно, в жизни была способна на настоящие страдания, а Ольга Вознесенская, как ее показывают актриса и авторы фильма, только изображает страдание.

Мне могут сказать: ведь это мелодрама! Но, по-моему, и мелодрама тоже требует подлинных переживаний. И потом, вы меня извините, в фильме есть неприкрытая пошлость, например, роль киноартиста Канина.

Мне кажется, что авторы безразличны и к миру подпольщиков, они видят тут лишь материал для так называемого "вестерна". И потом, знаете, я не верю, что жизнь раньше была такая ненатуральная, как-то все игрушечно здесь, понарошке. Авторы должны были войти в эту жизнь так, чтобы мы, зрители, этого не заметили.

Еще я хочу сказать, что в "Рабе любви" многое взято из разных заграничных фильмов. Я видела, например, картину знаменитого режиссера Антониони (Микеланджело) "Красная пустыня", там все загадочно, медленно, расплывчато. И тут тоже.

Или вот "Под стук трамвайных колес" Куросавы (Акиры). Там тоже трамвай идет без человека, вернее, человек без трамвая, а тому кажется, что он в трамвае. И в финале "Рабы любви" тоже трамвай идет, неизвестно куда увозя героиню.

Я понимаю, что это символ, но что за ним скрывается, не понимаю!

Простите за сбивчивое письмо, но хотелось увидеть глубокий психологический фильм из жизни артистов немого кино, а вместо этого – разочарование!"

А теперь вообразите москвича или ленинградца рождения этак 1896 года, непременного посетителя художественных выставок, прожившего с искусством свой век.

"Дорогие друзья!

Позвольте мне, старому человеку, кое-что повидавшему в своей жизни, обратиться через ваш журнал со словами благодарности к создателям фильма "Раба любви". Они напомнили мне молодость! Говорю напомнили, а не "воссоздали", как теперь пишут критики. Какой громоздкий глагол – "воссоздать", не правда ли? В нем нет движения. Нет, напомнить, только напомнить! Разбудить дремлющее в душе чувство от пережитого и прочитанного, что срослось за долгие годы в сознании столь неразрывно, что его и не разъединить… Что было? О чем прочитано?

Должен вам признаться, что нередко ловлю себя на мысли:

молодость моя живет во мне не столько в личных моих воспоминаниях, сколько в картинах, звуках и строках.

Я не помню уже, на чем готовили пищу в московских квартирах в 1913 году (представьте себе, не помню – на керосине, на газе ли, и какие были кастрюли). Но я помню льющиеся лиловые платья женщин, огромные шляпы с перьями страуса, а может быть, я и запомнил их благодаря Блоку, воспевшему их в своей "Незнакомке"?

Помню вечера самого модного тогда поэта Игоря Северянина, странно певшего с эстрады свои "поэзы", помню первые московские такси, пышные резиновые груши их клаксонов. Помню открытки с изображением Лины Кавальери – она считалась тогда эталоном женской красоты, – теперь на нее вряд ли обратили бы внимание даже самые пылкие юноши в джинсах! А недавно я побывал в Одессе. Можете себе представить – на развалах загородного базара продавались "открытые письма" времен моей юности и их тексты (что делает время!) не выглядели интимными семейными бумагами, а представали образцами единого стиля!

Всем этим и повеяло на меня с первых же кадров "Рады любви", нет, еще с титров, заключенных в виньетку в стиле "модерн", с первых же звуков потрепанного пианино тапера.

И с первого же появления героини – Ольги Вознесенской.

Я был поражен естественностью молодой современной актрисы в облике "женщины салона" эфемерного времени накануне первой мировой войны, женщины модных обложек, духов "Коти" и стихов того же Северянина, в которых "королева играла в башне замка Шопена..."

Мне, как и многим людям преклонного возраста, кажется, что время в начале века текло не так, как теперь. Наверное, это годы, сложившись, образовали некую фантастическую линзу у нас в сознании, она увеличивает и очищает прошлое. Может быть, эта линза и есть искусство – просветленная оптика времени?

Передо мной словно возникло видение. Появилась капризно обиженная дама с болонкой и двумя девочками в кружевных платьицах. Линии ее изящной фигу, образцово модные туалеты, которые она носит столь привычно, – все создавало этот образ. У нее грациозный голос женщины, нарочно задержавшейся в детстве. Это "детство" признак моды, необходимый "шарм".

Я вспоминаю сцену ее автомобильной прогулки с влюбленным в нее оператором, ее долгий, искусный, музыкальный смех. Вспоминаю ее газовый шарф, красиво и долго парящий в зелени деревьев, как строка старого "жгучего" любовного романса, и сам этот романс, что звучит в фильме.

То ли это смех, смех, то ли это плач, плач,

Это ты, любовь,

Поет душа, возьми ее в ладони.

Успокой...

Где же ты, мечта, где же ты, мечта?..

Но я не стал бы беспокоить вас моими сентиментальными воспоминаниями, если бы из всего этого будуарного, открыточного антуража, из этого декламаторства не возникала вдруг женщина очаровательная, несчастная, талантливая, страдающая от пошлости и позы, но не могущая без них жить.

Игра Елены Соловей поразительна достоверностью стиля, а стиль великое дело! Недаром же сказал кто-то из классиков: "Стиль – это человек".

Так что же перед нами на экране душа или маска "старой фильмы"?