Гугенот

В ресторане «Берег», сдвинув наполовину опустошенную бутылку «Столичной» и закуску, он рассеянно выкладывал зубочистки вокруг полоски с красным крестом.

Подошла скучающая официантка.

— Желаете еще что-нибудь?

— Нет. Впрочем… — Подорогин сгреб зубочистки. — Месяц назад у вас работал охранник, такой… с «береттой».

— С кем?

— С пистолетом.

— Нам запретили с пистолетами.

— Я не про пистолет.

— Вы нездешний? Я же говорю: нет. — Поджав губы, девица отошла к стойке бара, что-то шепнула бармену.

— Нет, — повторил Подорогин. — Нездешний. Восклицательный знак. — Он воткнул зубочистку в перламутровый ломтик селедки, наполнил рюмку, выпил, не закусывая, и тотчас поднял руку.

Официантка нехотя и настороженно приблизилась.

— Как вас зовут? — спросил Подорогин.

Девица со вздохом переступила с ноги на ногу, оглянулась на бармена.

— Тома.

— Месяц назад, Тома, было тут у вас че пе. Не тут именно, а у входа. Одного клиента вашего…

— Ах, — взмахнула пальцами Тома, — порезали одного. Точно. С концами, по-моему. А через квартал другого в машине взорвали — как только этого погрузили. У нас еще витрина треснула. А что?

— Был еще один.

Тома озадаченно взвесила щепоть с карандашом.

— Где?

— На скотомогильнике.

— Где-е?

— Имени Свердлова. Тоже в машине. Не слыхали?

— Нет. — Официантка поправила передничек. — Вы издеваетесь?

— Да нет, что вы.

— Вы кто?

Подорогин отправил в рот кусок селедки.

— Гугенот, Тома. Единый в трех лицах.

«Мудак», — шепнула Тома и возвратилась к стойке.

Подорогин коснулся пальцем полоски с крестом. «Disinfected» — это не была заявка на «Нижний», который он вознамерился отстаивать с оружием в руках. Его невидимым доброжелателям не был нужен «Нижний». Если дезинфекция в данном случае подразумевала пепелище, так тому и быть. Но какого черта тогда нужно его невидимым доброжелателям?

В трескучих китайских динамиках по углам клокотал Высоцкий. За соседним столиком две средних лет дамы обсуждали в голос чью-то отставку. Подорогин оглянулся: бутылка «Мартеля», шоколад, зеленые маслины. Роскошные золотящиеся шкуры на свободном стуле.

Он взял рюмку, но поставил ее обратно: под локтем одной из дам виднелась полоска с красным крестом. Он посмотрел на свою полоску, засыпанную зубочистками, поморгал и, чуть вытянув шею, снова стал рассматривать красный крест под облитым шелком, елозящим по столешнице локтем. Дама, сидевшая к нему лицом, заметила его взгляд, смолкла. Та, что прижимала полоску, тоже обернулась и посмотрела на него. Тонкая коричневая сигарета подрагивала в отведенной руке. Струящееся золото на запястье. Подтаявшая по оттиску бокала сиреневая помада на губах. Некоей пограничной сферой зрения Подорогин ясно чувствовал смесь испуга и спеси во взгляде обеих женщин, также хорошо он видел, как та, что прижимала полоску, подняла руку и позвала охранника, но не мог отвести от полоски глаз, пока ее не заслонила жесткая, точно погон, ширинка форменных серых брюк:

— Пардон?

Улыбаясь, Подорогин подобрал на колено полу пальто с застрявшим в дыре и торчавшим едва не наружу пистолетом.

Улыбка его была обращена внутрь: он вспомнил, что пока располагался на своем месте, соседний столик был не занят, официантка Тома вытирала его губкой.

— Можно счет? — спросил он.

— То-ома! — лениво позвал охранник.

В «девятке» на стихийном пятачке бомбил против входа в ресторан ждать ему пришлось совсем недолго: обе дамы показались из прозрачного тамбура «Берега» минуту спустя после него самого. Поцеловались. Та, что Подорогина не интересовала, направилась в сторону прокуратуры, а та, что была ему нужна, с большим бумажным свертком под обе руки вышла голосовать на обочину.

— Кузьмич подберет, — зевнул пожилой водитель «девятки».

— Кто? — не понял Подорогин.

Водитель кивнул на белую «Волгу», вырулившую откуда-то позади них и подскочившую к даме. Хлопнула дверь.

— За ней, — сказал Подорогин.

— Слушаюсь, товарищ майор. — Водитель включил передачу, и «девятка» с хрустом скатилась с обочины.

Быстро темнело. В домах зажигался первый свет. От нечего делать Подорогин несколько раз набирал номер «Нижнего». Звонки срывались. Из офиса и бухгалтерии шли длинные, вибрирующие, как проволока, гудки. Спрятав телефон, он наблюдал за дорогой. Через полчаса выехали на окраину. Бесшумный силуэт «Волги» маячил метрах в ста впереди. С правой руки ползло огромное дымящееся взгорье какого-то завода. Водителю, выказывавшему все более явные признаки недовольства и страха, Подорогин протянул пятьсот рублей:

— Остынь, отец. С Кузьмичом обратно и вернетесь.

Однако когда промахнули кольцевую стелу и пост ГАИ, когда с обеих сторон шоссе стал понемногу надвигаться лес, а «Волга» лишь прибавляла ходу, Подорогин не выдержал сам:

— А этот… Кузьмич, он что — и по области калымит?

— Да долбоеб он, Кузьмич, вот что! — гаркнул не то от злости, не то со страху водитель, ворочая подбородком. — С каждой придорожной звездой женихаться! Свистнут на Луну — на Луну двинет! Тьфу!

— Ладно. — Подорогин поплотнее запахнул пальто, взглянул на часы. — Женихаться можно и не отходя от кассы.

Шоссе пустело.

— Курить можно? — спросил Подорогин.

Водитель не ответил.

У «Волги» включились фары и габаритные огни.

Приспустив стекло, Подорогин закурил.

— Отец, на всякий случай: ни ты, ни железо твое меня не интересует. Интересует меня баба справа от Кузьмича. Тебя как звать-то?

Водитель промычал что-то невнятное, закашлялся.

— Как?

— Радован Михеич.

— С меня, Радован Михеич, еще штука. Калымишь давно?

— Год. — Водитель прочистил горло. — Как сына убило. Машина — его.

— В Чечне?

— В Чечне, ага… У бляди замужней. Газом.

Подорогин задержал сигарету у рта.

— Это как?

— Так. Всех троих со стен потом скорлупывали.

— Извини.

— То не полюбовница твоя часом? — Радован Михеич кивнул на «Волгу».

— Нет.

— Не мое, конечно, это дело… — Радован Михеич почесал тыльной стороной ладони нос. — Но и сам ты не знаешь, куда едешь.

Подорогин молча курил.

— … Знакомец мой, — продолжал водитель, — Левушку схоронили уже — рассказывал, что у мужа любовницы его — черного, базарного какого-то разводилы — был заеб. Приснилось ему будто, что жену его, Ленку, завалило обломками дома и будто бы собирает он ее по кускам. И вот после этого сна Гургена как подменили. На Ленку волком смотрит, даже колотить взялся. А знакомцу признался по пьяне: с тех пор как собирал ее по частям во сне, потом — в живой, наяву — вроде как сомневаться начал. Ну вроде как в призраке. Представляешь?

— И что?

— А то, что я вот иногда думаю: может, не по ревности Левушку убило — по промыслу, как говорится?

— То есть?

— То есть попал он — под исполнение сна?

Подорогин выбросил окурок и закрыл окно. Неба и леса уже было не видать. От парящей в морозной полумгле «Волги» оставались только угольки габаритов.

— Что-то я не пойму, отец: ты куда клонишь?

— А вот куда — поворачивать оглобли, пока не поздно.

— А этот, — не нашелся с возражением Подорогин, — Кузьмич?

— А что Кузьмич? У Кузьмича голова между ног болтается.

Подорогин потер темя под шапкой:

— Мое предложение, Радован Михеич: хочешь поворачивать — пожалуйста. Хоть сейчас. Штуку я тебе отдам. На этом и разбежимся. Но если решишь ехать до конца — с меня еще двести баксов… Так как?

— Так. — Сбавив газ, водитель достал из кармана пачку «Примы», выловил и подкурил папиросу. — Так, в общем, мил человек: решаешь ты за себя сам. Я тут ни при чем. Такой деньгой и быка свалить за раз.

— То есть?

— То есть, — выдохнул дым Радован Михеич, — едем!

Через несколько минут «Волга» свернула на боковую однополосную дорогу, идущую через лес. Погодя и вовсе сползли в просеку. Между огромными, терявшимися в высоте мачтами ЛЭП петляла хорошо прибитая колея. Толстенные провода провисли от наросшего льда. Подорогин приподнял локоть: