Посюстороннее

Да, по призванию я философ, а что сижу за кассой -- ну так это игра случая...

Потусторонний пендель

Приятель был у меня Паша-гей. Он рассказывал, что у него домовой был добрый, ласковый, бывает, проснется маленький Паша -- а рядом спит что-то мохнатое, теплое, вроде кошки. Паша погладит его -- а оно глазками красными блеснет и исчезнет. Паша домового не боялся, боялся только своего бати, который бил его страшно -- да не за ориентацию, тогда еще вообще ничего с этим делом в Пашиной жизни ясно не было, а за то, что бедный Паша часто по ночам писался. Как будто побоями лечат энурез! Ну да что этому бычью объяснять...

И у нас домовой есть, это точно, только он вид имеет не кошачий, а... не знаю какой, но ноги у него явно человеческие, по крайней мере пендели прописывать он умеет.

Как-то раз, лет в шесть, поругалась я с родителями. То ли мультика меня лишили, то ли сладкого...

В общем, разбушевалась я не на шутку.

Отец ко мне подход знал, сказал:

-- Милка, реветь много будешь -- чертенком станешь. Смотри-ка: у тебя уже рожки пробиваются!

-- Где?

-- Да вот! -- Отец принялся ощупывать мою голову. -- Так и есть: два холмика, точно рожки режутся. Когда зубки резались, ты нам спать не давала, а теперь вот рожки...

-- Я не хочу рожек! -- закричала я и бросилась к зеркалу. -- Я их отпилю!

-- Больно будет! -- уверенно заявил папа. -- Это же как палец отпилить! Хочешь, проверим?

-- Нет! Не надо! -- Я долго и старательно изучала свое отражение в зеркале и ощупывала голову.

"Не хочу быть чертенком, -- думала я. -- Уж лучше стать кем-то побольше, покрасивее, например, драконом... Дыхну огнем -- и спалю маму с папой. Зачем они мне, когда я -- дракон? Оставлю только бабушку, она добрая".

Решив так, я принялась раздумывать о том, как стать драконом.

Дальнейший ход моих мыслей сейчас мне совершенно неведом, но додумалась я до странного: запершись в ванной, я принялась готовить волшебное зелье. Суть этого приготовления заключалась в том, что я просто смешивала в старой эмалированной чашке -- в нее мы набирали воду для полоскания рта -- все имеющиеся в ванной жидкости, включая те, что стояли на полочке за шторкой, то есть использовались отцом в сугубо хозяйственных целях. Получившаяся жидкость имела черный цвет и совершенно крышесносный по отвратительности запах. Но я была не из пугливых -- к тому же закалена рыбьим жиром -- да и стать драконом мне ужасно хотелось, я уже представляла, какой у меня будет длинный гребенчатый хвост и мощные крылья такого отливающего золотом зеленого цвета, какой бывает спинка у жуков.

В общем, я поднесла кружку к губам...

Однако сделать хоть один глоток мне было не суждено -- какая-то сила вдруг дала мне, извините, смачного подсрачника. От удара я не устояла на ногах и упала -- прямо лицом на ванну. Падение вышло болезненное -- я разбила губу, драгоценный эликсир расплескался по полу, а на эмалированной кружке появилась выбоина.

Девочки-дракона не получилось.

Конечно, родители ничего не узнали про мое чудо-зелье и просто решили, что я поскользнулась на кафельном полу.

Потом домовой проявил себя тем, что как-то пребольно дал под ребро бабушке, когда она смотрела телевизор, забыв про варящийся на кухне суп.

После смерти бабушки, когда отец стал жить один, у него самого вдруг прорезались рожки. И вовсе не в том похабном смысле, о котором вы сейчас подумали. А в другом -- самом настоящем чертячьем. Отец начал сильно пить. И не драконье зелье, а обычную водку (хотя...).

Мы приходили к нему, прибирались в квартире -- и пытались прибраться в его голове.

И вот как-то раз, когда мы с мамой хором произносили речь о вреде алкоголя, отец не выдержал. Он топнул ногой и рявкнул что-то вроде:

-- Пил, пью и буду пить!

Был он так суров, что мы с мамой решили уносить ноги и бросились к выходной двери.

Туп, туп, туп -- отец проследовал за нами. И вдруг -- бабах! -- он растянулся в коридоре во весь рост. Коридор у нас не такой уж длинный, так что отец упал практически нам под ноги. Пришлось помогать ему подняться. Что за наваждение! Отец был трезв и даже не с похмелья, а споткнуться в коридоре было не обо что -- там даже дорожки не лежало (а смысл класть в коридоре дорожку, когда там все время топчутся в обуви?).

-- Подножка! Чертов домовой поставил подножку! -- кричал отец.

-- Какому домовому понравится хозяин-алкаш! -- ухватились мы за поданную идею, но отец только рукой махнул.

Так мы и ушли от него.

Через несколько месяцев он снова упал в квартире -- даже стекло в серванте разбил. Руку поранил сильно. На ковре с тех пор кровавое пятно -- как в "Кентрвильском привидении". Только пятно мы даже не пытаемся свести. Толку-то!

Мы давно уже в ту квартиру не ходим. Пусть домовой, если хочет, дальше рукоприкладством отца уму-разуму учит -- а мы руки умыли.

У Паши-гея отец тоже один сейчас живет. Кошковидный домовой ему не показывается, тихарится где-то. Сам Пашка за границу уехал и мамку перевез.

Пусть живут с домовыми, эти папашки-черти, раз с людьми не умеют.

Тихо в аду

Иногда идешь по улице -- и входишь в тяжелое, душное облако чужого беспокойства, или вляпываешься в вонючую кучку мелкого страха, или поскальзываешься на небрежно брошенном изумлении -- "а-а-х!"

Я всегда избегала работать с людьми -- слишком много они оставляли вокруг себя эмоций, особенно в общественных местах.

Но были нужны деньги, а тут пришло само собой хорошее место -- книжный киоск в стенах вуза. В мои обязанности входила торговля печатными изданиями, ну и ведение отчетности, на которую я, разумеется, старалась подзабить, так как ее все равно никто не проверял.

Продавцом я была так себе: постоянно что-то путала или вбивала деньги не в тот отдел кассы. Бывало, становилось скучно -- как будто сползала на глаза шапка, закрывала мир. Бывало, какие-то амбиции начинали покалывать в зад: пойди, поищи что получше, чего тут сидеть! Бывало, хотелось чего-то необычного, сосало под ложечкой, манило что-то вдали...

Но в общем и целом было терпимо. По субботам я ходила в церковь. В такую... вроде клуба... Парень там был один славный, такой блондинчик щекастый, все говорил про совершенный замысел бога, про любовь, про всепрощение... Иногда я улавливала приятное дуновение светлого ветерка. Может, с небес? Могу ли я улавливать что-то божественное? Я ведь всегда знала, что я не такая, как все, особенная, но откуда этот дар -- от бога или от дьявола? И что с ним делать? Открыться кому-то я пока опасалась -- а вдруг прогонят?

Однажды утром -- в том особенном полусне, в котором в темное время года обычно пребывают жители наших широт часиков до двенадцати, -- я вдруг столкнулась с чем-то страшным. Несколько покупателей прошло, человек, может, семь или восемь -- и тут оно... Как сосулька-убийца сердце прошила. Дышать нечем. Пальцы заледенели, кажется, согну -- сломаются.

Это кто-то оставил.

Кто-то из этих покупателей, которых я даже не старалась запоминать.

И это сейчас убивало меня.

Но я знала способ спастись.

Я схватила бумагу, ручку и стала писать:

Зимняя звезда

Дребезжит от холодного ветра

Зачем вы мучите меня

Не разжимаете рук,

Не дадите мне улететь вниз

Или вы боитесь, что я выживу?

Отпустите,

Если нет никого, кто бы подхватил меня на руки,

Я лучше стану мешком, полным переломанных костей и крови.

Держать меня бесчеловечно.

Вынесите приговор, если нужно казнить.

А потом разожмите руку

И смотрите на меня сверху,

Я буду вся ваша, мертвая, окровавленная,