Страница 21 из 34
Нас окружает непроходимая чаща тропического леса всевозможных цветов и оттенков. Из общей путаницы особенно эффектно выделяются огромные «марбы» с красноватыми стволами, темно-коричневые «меранти» и серебристо-белый «туаланг», обвитые бесчисленными лианами, которые перекидываются от ствола к стволу.
Целые стаи обезьян играют в вышине над нашими головами. В их числе есть и «поющие» обезьяны с блестящей черной шерстью, своеобразное пение которых далеко разносится под зеленым лиственным сводом, и светло-серые гиббоны, и обезьяны «ай-ай», оглашающие воздух пронзительными криками, которые переходят временами в невообразимый глухой рев.
Картины окружающей нас природы отличаются богатым разнообразием и полны движения. Солнце быстро и незаметно поднимается все выше и выше, и я удивляюсь, когда Мустафа говорит мне: «Туан, у нас есть с собой готовое кушанье», — деликатный намек на то, что пора обедать.
Отдохнув немного, мы опять трогаемся в путь. Короткий тропический день быстро проходит, пока мы неутомимо двигаемся к северу. Однако, следов носорога нигде не замечается.
Время проходит незаметно; вот уже четыре часа, вот пять часов, и нам пора позаботиться об устройстве ночлега. Скоро мы отыскиваем подходящее место для него. Оно находится неподалеку от воды и в то же время не слишком сыро. Удостоверившись, что на нас не могут обрушиться с высоты засохшие сучья, что вблизи нигде нет муравейника и, следовательно, все условия подходят для ночлега в первобытном лесу, мы приступаем к постройке «пондока», т.-е. шалаша из листьев.
Носильщики со вздохом облегчения положили наземь свою ношу и разошлись во все стороны на поиски строительного материала: им надо раздобыть длинных кольев для самого шалаша, широких листьев для крыши, тонкого тростника для скрепления постройки, смолы и сухого хвороста для костра.
Через полчаса наше первобытное пристанище готово; оно состоит только из наклонной крыши, устроенной с одной стороны, и спереди совершенно открыто. В речке мы наловили мелкой, но вкусной рыбы. Скоро запылал костер, а в котелке, подвешенном над огнем, весело закипел рис.
Ночь в первобытном лесу! Костер тихонько потрескивает; искры пляшут и кружатся огненными хороводами, исчезая в ночном мраке, окутывающем беспредельную зеленую сень. Дрожащие отблески падают на неподвижную листву и освещают ее мягким золотистым блеском. Все спит. Лишь время-от-времени кто-нибудь из спящих встает и подкидывает в огонь свежего хвороста.
На небе занимается заря. «Р-и-ианг!»— раздается в предутренней тишине резкое свиристенье рианга — тропического насекомого, — и при этом звуке в девственном лесу пробуждается жизнь. Остальной животный мир вторит ему на тысячу голосов, наполняя воздух аккордом разнообразных звуков.
В нашем уединенном пондоке также начинается движение. В то время, как малайцы приготовляют завтрак, состоящий из вареного риса, сушеной рыбы и чая, я спешу на реку, чтобы освежиться купаньем. В этот ранний утренний час вода в реке холодна, как лед, но глоток горячего чая быстро согревает кровь. Проходит еще четверть часа, и наш маленький караван снова отправляется в путь. Итти не совсем приятно, так как все кусты и трава обильно покрыты росой, и одежда наша насквозь промокает. Все мы радуемся поэтому, когда солнышко поднимается выше и высушивает ночную сырость.
Мы уже давно находимся в пути, подвигаясь по удобной слоновьей тропе, но все наши поиски остаются безуспешными, и потому мы решаем прейти прямо через пайю и пробраться до ближайшего «паматана», — возвышенной полосы земли, расположенной среди болота, — в надежде, что там, быть может, отыщутся следы носорога.
Мы спускаемся с невысокого пригорка и подходим к краю болотистой водной поверхности, как вдруг раздается оглушительный рев, при звуке которого мы останавливаемся, как вкопанные…
В первое мгновение ни один из нас не может сообразить, из чьего исполинского горла вырвался ужасный звук, ко затем МустаФа шепчет мне на ухо:
— Мавас бесар сектли[6])!
Тут я припоминаю, что несколько лет назад я слышал этот звук, который мавас издает лишь в редких случаях, и мы неслышно подкрадываемся ближе к болоту. Шаги наши не производят шума, — Мустафа, как житель первобытных лесов, путешествует босиком, а у меня — мягкие резиновые подошвы.
Несмотря на это, животное, повидимому, услышало нас. В вышине над нами слышится шум ветвей. Мы поднимаем голову и неясно видим на самой вершине огромного дерева какую-то темную рыжеватую массу неопределенных очертаний.
Это и есть мавас.
И, вдруг, где-то совсем близко от нас опять слышится тот же страшный рев. Он доносится из болота, из чащи водяных растений. Значит, другой мавас спустился с дерева, очевидно, взбешенный присутствием людей.
Мустафа стережет первого оранг-утана, я отправляюсь в пайю. Моментально заменяю пули со стальными колпачками, приготовленные для носорога, опасными пулями дум-дум, и пробираюсь в болото. То по колена, то по бедра погружаюсь в тину и ил, испускающий удушливые испарения. Корни растений образуют в трясине такую путаницу, что я не могу стать твердой ногой на дно. Со всех сторон торчат листья «клоби», от шипов которых я не успеваю второпях уберечься, и они целыми дюжинами вонзаются мне в голову и руки.
Я должен быть готов каждую минуту к нападению «лесного человека».
Судя по голосу, это должен быть огромный экземпляр, и мне становится страшно в моем беспомощном положении, Мавас, как известно, нападает на целые отряды людей, бросая в них с вершин деревьев сучьями, и даже сам отваживается бросаться на неприятеля, вооружившись дубиной. Горе мне, если первый выстрел будет неудачен! Я знаю, как велика опасность, потому что несколько лет назад на меня напал тяжело раненый оранг-утан, при чем жизнь моя подверглась тогда большой опасности…
Я подхожу к стволу огромного дерева, на котором, кажется, сидел мавас, но ничего не могу рассмотреть. Пробираюсь дальше, но зверя по-прежнему не видно. Раздосадованный неудачей, возвращаюсь обратно на сушу, где, между тем, собрались мои спутники, и узнаю от Мустафы, что мавас, сидящий на вершине дерева, до сей поры не пошевельнулся. При внимательном осмотре я убеждаюсь, что отступление ему отрезано, потому что вверху нет ни одной достаточно крепкой лианы, по которой ему можно было бы перебраться на другие деревья, — значит, мавас от нас не уйдет.
Теперь вся трудность заключается только в том, чтобы найти около дерева такое место, откуда было бы ясно видно тело животного, чтобы его можно было убить одним выстрелом.
Стреляя наугад, можно испортить всю шкуру и, сверх того, подвергнуться опасности нападения со стороны раненого зверя. Поэтому я приказываю малайцам положить свою ношу и пробраться с двух сторон в болото, прокладывая дорогу сквозь колючие кусты с помощью парангов, чтобы дерево можно было обойти кругом и, отыскать удобное место для выстрела.
Малайцы осторожно окружают дерево, а я сам подхожу прямо к стволу.
В эту минуту в вышине слышится треск. Дубина толще руки, брошенная со страшной силой, с шумом летит сквозь листву и падает в болотную воду, брызгающую во все стороны, около одного из малайцев, который оказался на волосок от смерти.
Теперь нельзя терять ни минуты: надо скорее покончить с животным. Мустафа кивает мне. Подбегаю к нему так быстро, как позволяет болотистая почва, и вижу, как в вышине к суку тянется рыжая рука, — рука, принадлежащая настоящему гиганту, величина которою кажется прямо чудовищной. Несколько ниже сквозь листву мелькает огромное бедро обезьяны.
6
«Огромный оранг-утан»!