Страница 2 из 5
Но все ли там битвы велись корысти ради? В числе лавок, струящих из окон свет на мостовые Чипсайд, была сто лет тому назад (к каковому времени и относится наш рассказ) одна, где торговали колониальными товарами. На пороге ее красовалась грубо вытесанная фигура негра с султаном и передником из дивных пестрых перьев. А на витрину пошли обильные дары Востока и Запада.
Вон ту потемневшую пирамиду сахара, помеченную эпитафией: "Только 6 1/2 пенсов", - создал, отдавая свой труд, быть может, самую жизнь, бедный раб. Эта коробочка с надписью: "Крепкий Черный Семейный Чай, только 3 ш. 9 п.", прибыла из страны Конфуция. Вон та темная груда с табличкой: "Покупайте наш натуральный товар", - это кокосовые орехи, млечный сок которых подкрепляет обессилевших путешественников приводит в недоумение натурфилософов. Словом, заведение, о коем идет речь, было - Колониальная лавка.
Посреди лавки и всего великолепия сидел некто, о ком, судя по его наружности (задача нелегкая, ибо он повернут к нам спиной), можно было сказать, что он недавно достиг того благословенного возраста, когда Мальчик расцветает в Мужчину. О Юность, Юность! Счастливая и прекрасная! О свежая, благоухающая заря жизни, когда роса сверкает на цветах, еще не успевших сникнуть и увять под пламенным солнцем Страстей! Погруженный в мысли или учение, безразличный к шумной суете, сидел этот юноша поистине беспечным стражем доверенных ему богатств. Толпы теснились на улице - он их не замечал. Солнце изливало на город лучи - ему только надо было, чтобы они освещали страницу. Какой-нибудь проходимец легко мог бы стянуть его сокровища - он не видел и не слышал проходимца. Покупатель мог бы войти - но он был занят только своей книгой.
А покупатель и в самом деле вошел; нежная ручка в нетерпении постукивала по прилавку; лукавые глазки смотрели на юношу, быть может, любуясь его мужественным сложением, которого не могла скрыть бедная ж слишком тесная одежда.
- Гм! Сэр! Послушайте, молодой человек! - воскликнула покупательница.
- "Ton d'apameibomenos prosephe", - продолжал тот усердное чтение, и голос его задрожал от избытка чувств. - О, что за язык! Какое богатство и благородство, какая звучность! "...prosephe podas"! {[Ему отвечая], промолвил быстроногий [Ахилл] (греч.).}
Тут покупательница разразилась смехом, таким звонким и мелодичным, что усердный чтец не мог не обернуться и залился краской, только сейчас ее заметив.
- Хорош приказчик, нечего сказать! - смеялась она. - Со всей этой вашей тарабарщиной и разными французскими словечками! Что же, мне вечно дожидаться, что ли?
- Прошу извинения, очаровательная дева, - отвечал он с изысканной вежливостью, - но я читал не по-французски. То был божественный язык слепого барда. Чем могу вам служить, сударыня? - И спрыгнуть с высокого табурета, расправить фартук и стать перед нею послушным приказчиком, уж более не поэтом, было для него делом одного мгновенья,
- Я могла бы свиснуть эту коробку винных ягод, - любезно проговорила девица. - А вы бы и не подумали обернуться.
- Они прибыли из страны Гектора, - промолвил юноша. - Угодно изюма? Он некогда зрел на островах среди Эгейской синевы. Очень мелкий сорт, и цена умеренная: четыре с половиной пенса за фунт. Быть может, вы пожелаете отведать наши сорта чая? Мы не тыкаем всем в нос свою рекламу, как некоторые, но продаем не дороже прочих.
- Ведь вот какой молоденький, и сколько у вас всяких чудесных вещей! воскликнула девица, кто знает, не нарочно ли продлевая разговор. - Служи я на вашем месте и стой за прилавком, я бы целый божий день ела винные ягоды.
- Было время, - ответил юноша, - и не столь давно, когда и я так думал. Думал, я в жизни не наемся винными ягодами досыта. Но мой старый дядюшка позволил мне есть их сколько влезет, и, видит бог, я ими пресытился.
- Ясное дело, вы, мужчины, всегда так, - сказала прелестница.
- О нет, не говори так, прекрасная незнакомка! - воскликнул юноша, и лицо его зарделось, а орлиные очи запылали огнем. - Винные ягоды приедаются, но Красота - никогда! Винные ягоды портятся, но Разум - вечен. Мне на роду написано, сударыня, единоборство с Возвышенным, с Идеальным. Душа моя жаждет Фантастических Видений. Я стою за прилавком, это правда, но я денно и нощно размышляю о подвигах героев, раздумываю над мыслями мудрецов. Что бакалея для того, кто исполнен высшими стремлениями? Много ли сладости в мускате для того, кто вкусил от Поэзии? Идеалы, сударыня, мне кажется, это и есть Действительность, а грубая Существенность - не более как иллюзия и галлюцинация. Но прошу простить меня, чем я могу вам служить?
- Да я зашла взять чайной крошки на шесть пенсов, - отвечала девушка нетвердым голосом, - но - ах! - я готова бы слушать вас вот так всю жизнь!
Только чайной крошки на шесть пенсов? Дева, ты унесешь с собою еще нечто. Тебе понравился его голос? Сирена! А в твоем голосе что за волшебство? Он ловко свернул пакетик и положил его на девическую ладонь. Девушка заплатила за покупку и, подарив его прощальным взглядом своих сверкающих очей, пошла прочь. Она медленно переступила через порог и в следующий миг уже затерялась в толпе. Был полдень на стогнах Чипсайд.
Джордж де Барнуэл остался один.
том II
Мы избрали следующую эпизодическую главу, отдав ей здесь предпочтение перед всеми остальными, в которых излагаются самые события жизни Джорджа Барнуэла, поскольку оные большинству читателей хорошо известны.
До этой сцены (которая относится к началу второго тома) история, вкратце, такова:
Злодейка Милвуд приходит в колониальную лавку каждый божий день - то за сахаром, то за винными ягодами, то за мускатным орехом.
Она и Джордж Барнуэл обмениваются клятвами любви и верности на всю жизнь.
Страсть оказывает на Джорджа бурное действие. Грудь его распирают благородные стремления. Гений лезет у него изо всех пор. Он, и к месту и не к месту, без конца рассуждает о Добре, о Красоте, Идеале и т. п. и вообще настолько добродетелен и красноречив, что это просто уму непостижимо, в каковом отношении с ним могут сравниться разве только Девере, или П. Клиффорд, или Ю. Арам, эсквайры.
Вдохновленный злодейкой Милвуд и Любовью, Джордж грабит кассу и уходит в широкий мир, украшением коего ему суждено служить. Он далеко опережает всех щеголей, всех острословов, всех ученых и всех сластолюбцев своего века - неопределенного периода времени между правлениями королевы Анны и Георга Второго. Обедает у Керла возле Сент-Джонс-гейт, на дуэли за Монтегью-хаусом протыкает грудь полковнику Чартерсу. Оказывается замешан в интриги шевалье де Сен-Жоржа, которого однажды принимает в своем роскошном Хэмстедском особняке, а в другой раз, прикинувшись приказчиком, - в Чипсайдской колониальной лавке.