Яд в крови

Он замолчал и жадно затянулся сигаретой.

— Что тогда? — с нескрываемым любопытством спросила Маша.

Ян медленно загасил сигарету в пепельнице, слез с подоконника, засунул руки в карманы своих форменных брюк и сказал, глядя куда-то поверх ее головы:

— Его нужно умертвить. Как святые умерщвляют плоть. Но одну плоть умертвить нельзя — вместе с ней умрет душа. — Ян криво усмехнулся. — У этого американца великая всепонимающая душа. Хотел бы я знать, как ему удалось сохранить ее такой в этом мире. Если бы я был верующим, я бы сказал, что он — любимец Бога. Увы, я неверующий, а потому не в состоянии найти объяснение этому феномену.

— Я ему так завидую, — сказала Маша. — Но женщине почти невозможно жить одним искусством.

Она вспоминала сейчас этот девятилетней давности разговор с братом, сидя в увешанном разноцветными картонными фонариками и вазочками с гирляндами пахучих желтых розочек ресторане. Словно вечность с тех пор минула, отделив ее прошлое от настоящего глухой непробиваемой стеной. В прошлое вообще нельзя вернуться — кто-кто, а уж Маша это знала, — но можно хотя бы побывать в тех местах, где пережил когда-то сладкие мгновения. Ей этого не дано. Как будто кто-то навесил тяжелый замок на дверь комнаты, в которой хранятся милые ее сердцу реликвии, а ключ бросил в бездонную пропасть.

Да, она совершила опрометчивый поступок, тайком удрав ночью из отеля с совершенно незнакомым ей человеком. Но ведь если бы она сказала руководителю группы, что ее возлюбленный находится между жизнью и смертью, что он зовет ее и она во что бы то ни стало должна быть подле него, ее бы отправили в Москву с первым рейсом Аэрофлота. И никогда в жизни не выпустили бы за рубеж. Но почему?..

Нет, она не станет бередить душу бессмысленными вопросами. «Милый Ян, только бы с тобой все было в порядке, — подумала она, закрыв глаза и пытаясь представить брата. — Ты наверняка не осуждаешь меня. Ты понимаешь: иначе я поступить не могла…»

— Грустим? — услышала она знакомый, слегка насмешливый голос и подняла голову. — Надеюсь, здесь не занято? — Бернард Конуэй уже усаживался на стул напротив. — Ох уж эта экзотическая китайская кухня — трава, проросшие зернышки, капельки росы, лепестки цветов. Как раз для такого эфирного создания, как наша американская Брижит Бардо. Ты не возражаешь, если я закажу себе что-нибудь посущественней? Например, кусок мяса с кровью. Может, выпьем шампанского?

— Спасибо, Берни, но у меня через полтора часа репетиция с оркестром.

— В таком случае я капну нашей южной звезде несколько пузырьков на самое донышко ее бокала, а сам выпью все остальное за ее будущие успехи. Развлекала старушку Джин Линдсей? Ну и как, все поносит своих прежних любовников? — насмешливо говорил Бернард.

— Ты что, нанял кого-то следить за мной? Чем я обязана такой чести? — в тон ему спросила Маша.

— Тем, что я влюблен в тебя по уши и ничего не могу с собой поделать, — сказал Бернард, смело глядя ей в глаза. — Но, клянусь, за тобой никто не следил — я знал, ты непременно обратишься за помощью к Джин. Да только ее советы устарели лет эдак на пятьдесят.

Он откровенно любовался ею, и она, внезапно залившись краской смущения, опустила глаза в тарелку.

— Берни, я просила тебя… — начала было она.

— …Не заставлять тебя страдать. Малышка, я очень хорошо помню твою просьбу. Но пока страдаю я. Ты же предпочитаешь страдать чужими страданиями. Что ж, каждому свое.

— Я замужем и…

— Ну да, меня отдали замуж за другого, и я навек сохраню ему верность. Кажется, так сказал твой великий соотечественник? Не возражаешь, если я закажу себе виски?

Маша обратила внимание, как дрожат пальцы Бернарда с сигаретой.

— Я не могу обмануть Франческо. Неужели ты этого не понимаешь? Не могу, — прошептала она.

— Конечно, не можешь. Типичный средневековый подход к матримониальным обязанностям. Доблестный моряк бороздит океанские просторы, утоляя свою тоску по милой женушке в каждом портовом борделе, в то время как она…

— Замолчи! Ты не имеешь права так говорить!

— Ты плохо знаешь мужчин, малышка. Тем более итальянских. Они все без исключения рабы своего знойного темперамента.

— Франческо чист душой…

— В этом я нисколько не сомневаюсь.

— Господи, зачем ты мне это сказал? — Маша схватила стоявший перед ней бокал с шампанским и залпом его выпила.

— Браво, Мария. У тебя это вышло красивей, чем у Виолетты Валери в первом действии оперы. — Он взял бутылку и налил ей еще шампанского. — Это для бутафории. Больше я не позволю тебе пить. Прости меня. Я не должен был говорить всю эту чушь. Это недостойно мужчины. Прости, ладно?

Маша молча встала и направилась к выходу. У нее кружилась голова и стучало в висках. Бернард догнал ее возле машины.

— Я отвезу тебя. Садись ко мне.

— Уйди, — тихо сказала она. — Ты жалок и смешон. Я не смогу тебя полюбить.

— Мария, что с тобой? Ты так похудела за последние дни. Растаяла, как pa

Аделина говорила что-то еще, при этом отчаянно жестикулируя пухлыми короткими руками, а Маша ковыряла вилкой в тарелке с салатом, делая вид, что ест.

— Мама, да замолчи ты ради Бога, — не выдержала наконец Лючия. — Дай ей спокойно поесть. Знаешь, Мария, а тебе подарили больше цветов, чем этому долговязому пианисту. Я посчитала: ему восемнадцать букетов, а тебе двадцать два. Ну а потом он отдал тебе все свои. После того, как ты спела на «бис» «Грезы любви». Как ты чудесно пела, Мария! Этот болтун Билл Сикорски, который вел трансляцию из зала, сказал, что он прослезился и вспомнил о своей первой любви. Папа говорит, тебе очень идет это бирюзовое платье. Оно, наверное, стоит тысяч пять, если не больше. Ты взяла его напрокат, да, Мария?

— Это подарок фонда Конуэя, — пробормотала Маша.

— Скажите, как вдруг расщедрился старый Джек Конуэй! — воскликнула Аделина и возвела к потолку якобы изумленные глаза. — Мне рассказывали, что его оба сына ездили в школу на автобусе и в стоптанных башмаках, а бедная Марджори Конуэй штопала себе колготки и покупала платья на распродаже.

— Это все сплетни, мама, — решительно заявила Лючия. — Про миллионеров всегда рассказывают всякие небылицы.

— А что, разве не правда, что его старший сын связался с мафией и его застрелили прямо в лоб в каком-то отеле в Далласе? Я сама видела по телевизору, как…

— Все ты перепутала, ма. Вовсе не в Далласе, а в Майами, — перебила Аделину Лючия. — И мафия тут ни при чем — его убил муж той красотки, что потом выступала на суде и говорила, будто у нее был роман и с Бернардом Конуэем тоже. Говорят, Джек Конуэй дал ей чек на пятьдесят тысяч долларов, чтобы она смоталась куда подальше. Мария, а тебе нравится Берни Конуэй? — спросила Лючия у Маши, и та от неожиданности поперхнулась апельсиновым соком. — Шикарный типчик. Вылитый киноактер. И манеры у него шикарные. Мне кажется, он к тебе очень даже неравнодушен.

— Чего мелешь, дурья твоя голова! — воскликнула Аделина и дала Лючии легкий подзатыльник. — Еще, чего доброго, возьмешь и ляпнешь при нашем Франко — он и так бедную девочку к каждому столбу ревнует. Ох уж эти мужья! Помню, Джельсомино приревновал меня как-то к одному педику — мы с ним тогда еще женихом и невестой были — да такой погром в ресторане устроил, что старому Сичилиано пришлось позвонить шерифу. Тот педик слинял, не успел Джо Мэрдок из своего автомобиля вылезти. Это сейчас они обнаглели, а раньше стоило шерифу посмотреть в их сторону, как они…

22

Взбитые сливки (ит.).