Страница 57 из 73
— Вареник… — в шею ткнулся прохладный нос, вызывая толпу мурашек по коже. Я невольно дёрнула плечом, лишь чудом не заехав им по подбородку Кощею. А тот лишь тихо фыркнул, предложив. — Пойдем, покатаемся?
— В четыре утра? — я удивлённо покосилась на парня. Но тот лишь мягко улыбался, продолжая меня обнимать.
— В четыре утра? — я удивлённо покосилась на парня. Но тот лишь мягко улыбался, продолжая меня обнимать. И я не знаю, что меня дёрнуло, я просто кивнула в ответ, соглашаясь на более, чем странное предложение…
Прозвучи они от кого-нибудь другого.
Красавец харлей встретил нас чёрным матовым блеском и мягким светом фонаря, поймавшего мотоцикл в ловушку светового пятна. Кощей привычно прошёлся кончиками пальцев по эмблеме, погладил руль и, вновь чему-то улыбнувшись, сел на байк. Поправил перчатки без пальцев, поддёрнул рукава кожаной куртки и лукаво сощурился, поджидая меня. Я же чувствовала себя непривычно в просторном мужском свитере, поверх тонкой майки, простых джинсах и кедах.
Без куртки, которую он всегда натягивал на меня, без шлема и какой-то ещё защиты, садиться на мотоцикл почему-то было страшно.
— Ром…
— Садись, — покачав головой Кощей, обрывая любые мои возражения. И повернул ключ зажигания. — Поверь, так надо, Вареник.
Вздохнув, я только головой покачала, устраиваясь позади него и прижимаясь сильнее к широкой, надёжной спине. Утыкаясь носом с мягкую кожу, вдыхая аромат сигарет, капельки коньяка и немного бензина, смешавшегося с запахом дорого мужского одеколона. Мягкие, рычащие звуки мотора разорвали рассветную тишину двора. И прежде, чем я успела подумать о том, сколько народу мы могли перебудить таким образом, байк рванул с места, унося нас вдаль.
Это была не первая поездка и не последняя, как я втайне надеялась, где-то в глубине своей души. Но в этот раз всё было по-другому. Острее, от того, как дерзко и резко пробирался ветер сквозь ткань, обжигая кожу, оставляя расплавленные метки на теле. Дерзче, от осознания, насколько тонка грань между наслаждением свободой и скорость и безумным падением вниз. Интимнее, от понимания, как нелегко с кем-то разделять на двоих такое особое, недоступное большинству удовольствие. Горячее, от прикосновения к мягкой, выделано коже, от ровного, пряного тепла, распространяющегося от байкера по всему моему телу, пьяня и кружа голову.
И роднее. Словно ещё на одну преграду вдруг стало меньше, словно нет разделяющей нас одежды, нет ничего вокруг. Кроме убаюкивающего, мерного рычания двигателя, резких порывов ветра, ещё по ночному холодных и от того ещё более желанных. И нас двоих. Меня и чёртова, упрямого байкера-разгильдяя.
Байк уносил нас всё дальше, рядом мелькали дома, сонные улочки и редкие прохожие. Машины сигналили вслед, но Ромка даже не думал сбавлять скорость, двигаямсь в ему одному ведомом направлении. И я не стала спрашивать или гадать, закрывая глаза, слушая, как успокаивается собственное сердцебиение, как отпускает напряжение, сводившее с ума, как становится легче дышать. На самом деле легче дышать.
По щеке скатилась слеза. За ней ещё и ещё. Прячась за воротник одежды, холодя разгорячённую кожу, смывая накопившуюся усталость и напряжение. Оставляя после себя робкую, ещё не задушенную всем происходящим надежду. Бережно охраняемую и так нежно лелеемую неисправимым, невыносимым Кощеем…
Байк уносил нас подальше от города, всё дальше от проблем, рутины и надвигающейся бури. И я сидела, прижимаясь к пусть худощавой, но надёжной мужской спине, крепко обнимая его за талию, пробираясь пальцами под футболку, согревая ледяные руки об горячую, обнажённую кожу. Знать не хочу, чего добивался сам Ромка, но одного он добился точно. Мне стало легче.
Намного легче.
Время потеряло свой ход для меня. Может быть, прошёл час, может быть два, а может не прошло и тридцати минут. Вот только, когда Кощей проезжал мимо уже полюбившегося местечка на набережной, солнце медленно поднималась над горизонтом, окончательно и бесповоротно обозначая начало нового дня. И дома, где нас встретила только мирная тишина и тихо мурлыкавший на пороге кот, я с удивлением поняла, что время давно перевалило за половину седьмого утра. Два с лишним часа свободы от обязательств и проблем пролетели незаметно, оставив после себя приятную опустошённость и сонливость, навалившуюся внезапно и как всегда не вовремя.
Скинув кеды, я уткнулась носом в плечо Ромки, ничуть не возражая, когда меня притянули к себе, обнимая и помогая мелкими перебежками, чередующимися с лёгкими, почти невинными поцелуями, добраться до дивана, в кои-то веки свободного от немаленькой тушки моего добровольного адвоката. Кажется, сегодня тот оккупировал комнату мелкой, устроившись там вместе с ней. И даже не сопротивлялась, когда байкер уложил меня на него, укутав в плед и оставшись сидеть на полу рядом, переплетая наши пальцы, теребя кончик растрепавшейся косы. Всё равно спорить с ним бессмысленно и бесполезно, а засыпать рядом стало уже почти привычно и так знакомо.
Рядом с ним меня не мучили кошмары. Рядом с ним я могла дышать. И нет, это не влюблённость, кому я вру? Это та самая, проклятущая, так ненавистная мне после брака любовь. Которой мне хотелось сдаться без боя только рядом с ним. Странно, не правда ли?
— Спи, — тихо шепнул Рома, наклоняясь и оставляя лёгкий поцелуй на кончике моего носа. Тихо засмеявшись, когда я невольно поморщилась, поведя носом. — Всё будет хорошо, Вареник. Точно говорю.
— Угу… — сонно улыбнулась, прижимая крепче к груди наши переплетённые пальцы и позволяя уставшему мозгу наконец-то, хоть немножко отдохнуть.
Что бы проснуться через три часа и осознать, что в квартире кроме меня и посапывающей под боком дочери нет никого. Вообще. Только чашка остывшего кофе на стол, прижимающая записку с одной лишь фразой, ставшей самой настоящей мантрой за эти дни «Всё будет хорошо» размашистым, узким почерком. Но в душе всё равно кольнуло неприятное, подзабытое ощущение потерянности, быть брошенной в такой момент мне не понравилось.
И крепче прижав к себе Марью, я уткнулась носом в спутанные волосы ребёнка, закрыв глаза. Надеясь, что он вернётся. Одна я не смогу пройти через это во второй раз, просто не смогу и всё…
Следующее пробуждение вышло не таким приятным и грустным одновременно, зато определённо эпичным. И не ограничилось банальным «Кучи мутики», сопровождаемым ударом пульта по голове, а разнообразилось басовитым, почти цензурным:
— Мляту… Тьфу! Блины-оладушки, мать вашу матушку! Варька, подъём!
Иногда я всерьёз начинаю задумываться о профессиональной пригодности Ярмолина, как преподавателя. Правда, ровно до того момента, пока не вспоминаю, что учит он великовозрастных детей от восемнадцати и старше, которым вряд ли грозит узнать для себя, что-то новое в области обсценной лексики. Хотя…
— Варвара, подъём! — выскочивший в зал как чёрт из табакерки юрист был растрёпан, взъерошен и полон энергии, как тот бедный заяц из рекламы батареек. — Руки в ноги, ноги в руки… Короче, подняла свою царственную пятую точку с дивана, забыла все годы рабства и рвём когти раздавать люлей нехорошим дядям… Маня, ты этого не слышала!
— Так точно, дядя Ектол! — хитро улыбнулась мелочь, невинно хлопая глазками. Но в отличие от вышеупомянутого дяди, я в эту святую наивность не поверила от слова совсем. Марья это такое чудо чудное и диво дивное, что фраза «всё, что вы сказали может и будет использовано против Вас» характеризует моего ребёнка лучше всего.
Хмыкнув, я потрепала зевающее чадо по волосам и поднялась, тихо вздыхая. Оттягивать неминуемое было не в моей компетенции. Суд ждать не станет. И чем больше я медлю, тем больше вероятность, что я потеряю последний шанс на то, что бы отвоеваться свою дочь и поставить окончательную точку в отношениях с бывшим мужем.
— Ну что, Ваше Царское Величество… Будем одеваться? — широко зевнув, я вопросительно глянула на задумавшуюся Манюню. И совсем не удивилась, когда в ответ мне выдали категоричное «Нет», тут же попытавшись совершить побег.