Страница 13 из 23
К 1957 году, когда в Алжире разразилась полномасштабная война, срок военной службы Бурдье подошел к концу. Но, охваченный желанием «объяснить» окружающий мир и понять anthropos Алжира, Бурдье, покинув армию, остается в стране. Он получает место преподавателя в Университете Алжира и начинает готовиться к «интеллектуальному крестовому походу». «Простое желание наблюдать и быть свидетелем происходящего привело меня к… бурной деятельности», – объяснил он[122]. Методы Бурдье шли вразрез с философией и любой другой кабинетной дисциплиной, вроде экономики. На автобусах он добирался до самых удаленных уголков Алжира; перемещался по стране, присоединяясь к французским военным колоннам или тайно, вместе с алжирскими друзьями. Он растворялся среди местного населения и тихо наблюдал, иногда задавая вопросы[123].
Такая жизнь была сопряжена с опасностью. Сельская местность была наводнена бунтовщиками и французскими солдатами. Иногда пожилые алжирцы, выбрав укромное «место, где нет опасности быть услышанными, рассказывали о пытках, которым их подвергали солдаты французской армии»[124]. А французские офицеры описывали, как алжирские экстремисты перерезают горло французским детям и женщинам и ставят мины на обочинах. В горах Бурдье видел, как мужчины прячут оружие под длинными белыми широкими рубахами, джелабами, «пламя в горах, вдоль всего побережья» и «двери кафе, защищенные проволочной сеткой от разрыва гранат»[125].
Но Бурдье не сдавался. «[Мое] равнодушие к опасности не имело ничего общего с героизмом, но скорее было связано с чрезвычайной удрученностью и беспокойством»[126]. Как и Малиновский, Бурдье стремился увидеть реальную жизнь народа. Он хотел понять, какую ментальную карту используют алжирцы для упорядочивания своего мира.
В высоких горах Алжира масса разрозненных наблюдений наконец сложилась в полноценную теорию. Бурдье, проводя много времени с кабилами, народом группы берберов, обнаружил, что у них есть четкое представление об идеальном способе строительства дома. Их жилища всегда были прямоугольными, входная дверь смотрела на запад, а напротив двери устанавливался огромный ткацкий станок. Пространство внутри дома кабилы разделяли на две части с помощью низкой внутренней перегородки. Половина дома, в которой располагался станок, как правило, была немного выше, больше и светлее и использовалась для приема гостей и официальной трапезы. Мужчины спали здесь. Вторая половина была меньше, темнее и ниже. Здесь жили животные, спали дети и женщины и хранились предметы обихода вместе со всеми «влажными, зелеными или мокрыми» вещами.
Кабилы сочли странным вопрос Бурдье о том, почему они так организуют пространство в домах. Для них подобный способ систематизации помещения, объектов и людей являлся обычным. Они с детства привыкли к такой организации своего жилища и не считали это странным. Если бы кто-то предположил, что кабилам стоит хранить влажные, зеленые и мокрые предметы там, где спят мужчины, они бы рассмеялись и поморщились так же, как и жители небольшого американского города сильно удивились бы, если бы им предложили хранить шампунь в машине или поставить холодильник под кроватью. Для мира кабилов данная норма была естественной.
Но Бурдье, наблюдавший за жизнью кабилов со стороны, понял, что она не является чем-то предопределенным.
Однако архитектура дома отражает и другие аспекты жизни племени. Мужчины занимают лучшую часть помещения, так как в кабильской культуре мужчины имеют более высокий статус, чем женщины. Общественное пространство дома отгораживается от личного, а «мокрые» и «плодородные» виды деятельности, согласно религиозным представлениям, отделяются от «сухих». План кабильского дома отражал социальную и ментальную карту, и это создавало едва заметную, поддерживаемую совместно всеми членами сообщества взаимосвязь пространства, мышления и тела. Организация дома кабилов, с одной стороны, зависела от культурных норм, в частности как женщины должны взаимодействовать с мужчинами, а с другой – закрепляла эти нормы, и в конце концов они воспринимались как абсолютно естественные.
Но в этом кабилы не уникальны. Подобная взаимосвязь прослеживается во всех человеческих обществах. Перенесемся в Нью-Йорк и войдем в здание городской администрации – величественный Сити-Холл. Став мэром, Блумберг обнаружил, что планировка правительственного учреждения отражает местные представления о том, как люди должны работать. Расположение сотрудников противопожарной безопасности в специально выделенных секторах отражало идею о том, что эти работники были особой командой. Но справедливо и обратное: именно то, что пожарники сидели отдельно от других подразделений, придавало им ореол исключительности – и подобное разделение казалось оправданным. Способ организации пространства зависит от нашего взгляда на мир, но и определяет его. То, как мы конструируем учреждения, находит отражение и в нашей системе классификации. Все мы являемся творениями своей среды в физическом, социальном и ментальном смыслах, несмотря на то что мы, как правило, этого не замечаем. Привычка, как известно, – вторая натура.
В 1961 году Пьер Бурдье покинул Алжир. К тому времени французские войска, применявшие жесточайшие методы подавления восставших, вызвали широкомасштабное сопротивление населения. К слову сказать, агрессивная политика французской армии была настолько непродуктивной, что после того, как американские войска вошли в Ирак пятьдесят лет спустя, в Пентагоне офицерам показывали фильм «Битва за Алжир» в качестве предостерегающего рассказа о том, чего не нужно делать на Ближнем Востоке.
Сопротивление было столь мощным, что французское правительство решило свернуть военную операцию. Разгневанные этим французские колонисты стали мстить представителям французской интеллигенции, противостоящим войне, и Бурдье пришлось бежать, опасаясь за свою жизнь.
Он вернулся в Париж на достойную академическую должность и работал с известным социологом Раймоном Ароном[127]. Постепенно Бурдье приобрел репутацию антрополога и эксперта по Алжиру. Не будем забывать, что в это время как раз развивалась полевая антропология и ученые изучали экзотические, незападные культуры, вроде берберского народа кабилов. Но Бурдье снова отказывается быть как все.
В 1959 году, еще работая в Алжире, он навестил свою семью во Французских Пиренеях и был поражен тем, что увидел. Отстраненно взглянув на родной город, ученый понял, что у жителей французской сельской местности столько же правил, стереотипов и социальных карт, сколько и у кабилов. И для французов их правила казались естественными, если не очевидными. Но для человека со стороны ситуация выглядела совсем иначе.
Итак, у Бурдье появился смелый план. Он пригласил во Францию, в свой родной городок, Абдельмалека Саяда, студента факультета социологии из Алжира. Они тесно сработались в Алжире, проводя совместные исследования: Саяд, будучи местным жителем, понимал, как функционирует алжирская культура, а француз Бурдье мог заметить стереотипы алжирской культуры, которых Саяд был не в состоянии различить. Бурдье предположил, что такой же подход может сработать и в обратную сторону: Абдельмалек, как человек другой культуры, сможет выявить странности, которые игнорируют французы.
Это была совсем не та антропология, какой ее представляли викторианцы, вроде Джеймса Фрэзера. Начнем с того, что Бурдье перевернул колониальную систему отношений, поставив жителей французской деревни в один ряд с кабилами. Но Бурдье был убежден, что лучший способ понимания любого общества – это использование подхода «Мы – Они» и смена точки зрения. Таким образом, Саяд и Бурдье повторили то, что они уже проделывали в Алжире: они бродили по холмам юго-восточной Франции, наблюдали за повседневной жизнью людей, общались с ними, проводили измерения. Иногда, чтобы увидеть местную культуру глазами настоящего «своего», Бурдье брал с собой отца. В других случаях он специально ставил себя в позицию «чужого». «Самым явным признаком превращения [из „своего“ в наблюдателя] было активное использование мною фотографий, карт, планов местности и статистических данных», – объяснял он позже[128]. Но, меняя взгляд, он обретал новое уникальное представление об anthropos Франции. Это произвело неожиданный освобождающий эффект и на личность самого ученого. Двадцать лет назад Бурдье негодовал, чувствуя себя исключенным из круга снобистской французской элиты. Теперь он осознал, что детский гнев обернулся неожиданной пользой – он научился замечать культурные стереотипы. Вместо того чтобы просто желать разрушения этой иерархии, теперь он хотел понять ее.
122
Bourdieu, Sketch for Self-Analysis, p. 40.
123
Отличное представление об этом периоде жизни Бурдье дают фотографии, сделанные во время его работы в Алжире и собранные его бывшим студентом, Крэйгом Колхауном: Pierre Bourdieu and Craig Calhoun, ed., Picturing Algeria (New York: Columbia University Press, 2012).
124
Bourdieu, Sketch for Self-Analysis, p. 48.
125
Там же, 53.
126
Там же, 47.
127
Раймон Клод Фердинанд Арон (фр. Raymond Claude Ferdinand Aron, 1905–1983) – французский философ, политолог, социолог и публицист. Один из основоположников критической философии истории (гносеологического направления в философии истории, выступившего против позитивистской интерпретации истории).
128
Там же, 61. См. также: Bourdieu, the Batchelor’s Ball, p. 3.