Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 16

В двухэтажном особняке за огромным забором отсчитывают время привезенные издалека, диковинные, похожие на башню часы, но движение времени здесь — иллю­зия. Да и что может измениться, уйти впе­ред там, где задыхается все живое, где все застыло в оцепенении.

«Жизнь истекла, прошла мимо них...» Для обитателей дома окружающий мир так же загадочен, непознаваем и пугающ, как и тысячелетия назад. Не оттого ли разгово­ры о роке, преследующем семью, законо­мерно возникают на страницах романа?

Даже если и решаются обитатели дома на какие-то решительные поступки, они закан­чиваются или бессмыслицей, или трагеди­ей. Попробовали Нико с Александром вос­стать против заведенных в доме порядков (они взорвали свинью, любимицу деда) — и Александр остался без руки, попыталась внучка Кайхосро Аннета уйти из дома в поисках любимого человека, в поисках иной судьбы — и попала в руки к жестокому отупевшему насильнику.

«Бессмысленная, излишняя доброта лишь разжигает зло». «Излишняя доброта — тоже болезнь». «Это доброта твоя проклятая нас погубила...» Люди, населяющие дом Макабе­ли, или не понимают и не принимают добра, или бесконечно страдают, проявив его. Все гаснет здесь, все достойное человека пре­вращается в свою противоположность. Став инвалидом в результате своего естественно­го порыва, Александр становится и убеж­денным мизантропом, философом и певцом жизненного зла: «Уродство — это жизнь, случайно рожденная или случайно спасшая­ся; отец его — рок, и рок — его мать, оно неизбежность, непредвидимая потому толь­ко, что предвидеть его люди не хотят, по­тому, что оно их не устраивает!»

Это свободно льющееся повествование вряд ли может быть признано скрупулезным и многомерным исследованием прошлого. Эта семейная хроника несет слишком мало традиционных примет жанра: вместо чет­кой расстановки персонажей, за которыми легко угадываются социальные силы и со­циальные тенденции,— столкновение жесто­ких страстей, клубок противоречий, коре­нящаяся в подсознании людей задавлен­ность собственным существованием на земле, мрачный голос крови...

Если романист хотел убедить читателей, что уступки злу, страх перед действитель­ностью, равнодушие, неспособность к гу­манному поступку не только мало укра­шают людскую природу, но и ведут к нрав­ственной деградации человека, передава­ясь в известной степени по наследству, то такая цель, безусловно, достигнута. В ро­мане живут тревога и высокая требова­тельность к человеку. Мировоззренческая теорема может доказываться и «от про­тивного».

Это не значит, что роман однотипен и однопланов.

Да, связь романного действия с конфлик­тами и проблемами огромного окружающе­го мира, видимо, пунктирна. О реформе 1861 года сказано между прочим. О строи­тельстве железной дороги в окрестностях Уруки отрывочные сведения, не сведения — противоречивые слухи, которыми обмени­ваются урукцы. О Нико, втором внуке Кай­хосро, уехавшем в город, тоже нет внятных известий. Стал студентом, попал в террори­сты, осужден и сослан...

И тем не менее перед читателем роман немалой социальной наполненности.

При всей своей предначертанности и фатальности происходящее с родом Макабе­ли — отражение общего порядка вещей. Мысль о том, что проклятие семьи — отра­жение проклятого и неправедного окружающего мира, далеко не сразу внушается читателю, она зреет постепенно, исподволь, она вспыхивает тогда, когда становится не­переносимым зрелище человеческих стра­даний и исковерканных судеб.

Немногочисленные «выходы» из особняка Макабели в иные миры убеждают в том, что огромная страна — тот же дом без любви, милосердия и сострадания, только многократно увеличенный в размерах. Нико первым в роду понимает, что в его доме ничего не изменится, пока не будет корен­ным образом перестроено все здание цар­ской империи.

После мрака и удушья поразительный свет заливает страницы романа — это изо­бражается житье-бытье каторжников, ссыль­ных, обреченных на ежедневные мучения врагов царского самодержавия. Именно так: мрак обеспеченной, как будто бы спокойной и ничем не нарушаемой жизни — и свече­ние бытия, полного тяжелейшего труда, болезней и неотвратимых потерь. Потому что там, среди сибирских снегов люди да­рят друг другу сострадание, любовь, веру в духовное величие человека и понимание чужой души — все то, чего так не хватало под крышей двухэтажного особняка в гор­ном селении. Александр, поехавший через всю страну, чтобы повидать брата-революционера, совершает великое паломничество за добром и истиной.

Перелом в сознании героя, его принци­пиальная переориентация почти не иссле­дуются. Важно яростное, отчаянное отталки­вание Александра от прежней жизни. Ро­маниста интересует его новый путь.

Величественна нелепая черная фигура однорукого верзилы, упорно бредущего по глубокому снегу к поселению каторжан; преодолены не только огромные пространст­ва,— преодолена многолетняя инерция без­радостного и бессмысленного существова­ния.

Рок, преследовавший Макабели, оказался побежденным только тогда, когда потомки Кайхосро нашли в себе силы сломать пан­цирь себялюбия и ужаса перед жизнью, увидели зависимость своей судьбы от су­деб других людей, исторических судеб свое­го народа.

Помните, в доме Макабели часто звучали слова о бессмысленности добра, обыкновен­ной доброты, об их расслабляющем влия­нии на человека. Когда же в романе гово­рится: «Неужели же доброту нужно расходовать так же бережно, как хлеб, воду и соль, и излишек ее так же вреден, как неумеренное потребление хлеба, воды, огня или соли?» — эти размышления вос­принимаешь не только как знак духовного прозрения настрадавшегося человека, но и как знак, символ бесконечной способности человека вообще к нравственному возрож­дению, к восстановлению его души из пеп­ла неверия.

От горького страдания за людей к созна­тельному стремлению коренным образом изменить их жизнь пришел герой Отара Чиладзе. Оценим принципиальное значение этой эволюции.

Повествование о событиях трехтысячелет­ней давности подернуто неизбежным ро­мантическим флером. Писательская работа в сфере античного мифа — признак крепну­щего национального самосознания, попытка установить прямые связи национальной культуры с культурой мировой, общечело­веческой.

Роман о семье Макабели — это поиск но­вого социально-исторического контекста, в котором находится народ, давший писателю язык и мироощущение.

Отар Чиладзе не годится в утешители. Его взгляд на человека зачастую бывает скептическим. Это скепсис философа, ибо, проводя своих героев через жестокие испы­тания и потрясения, писатель проверяет пределы нашей, человеческой душевной и нравственной стойкости. «И всякий, кто встретится со мной...» — философский ро­ман, убедительно доказывающий, что кро­потливая переделка мира на справедливых началах и весь путь человека к обновлению нераздельно слиты в могучем потоке чело­веческого бытия.

Как раз в дискуссии о грузинском исто­рическом романе мне уже приходилось касаться проблемы выбора и пути в миро­восприятии современного литературного ге­роя («Литературная Грузия» № 2. 1980).

Трудно уйти от мысли, что как раз уси­ленное внимание грузинской прозы к дол­гому, протяженному во времени пути чело­века сквозь меняющуюся действительность определило общесоюзное звучание книг, написанных в Грузии. Точно так же некото­рое время назад в сознание широкого чита­теля уверенно вошла проза Прибалтики с ее озабоченностью проблемой нравственно­го выбора...

Могу только повторить: меньше всего хо­телось дать какую-то «формулу» современ­ного литературного процесса. Литература — слишком живое дело, чтобы можно было свести его к набору любых, даже очень изысканных схем. Просто хотелось пораз­мышлять об особенностях взгляда на дейст­вительность, проявленных в заметных про­заических публикациях последнего времени.

И еще, об этом тоже шла речь: одна «мо­дель», на которой художник рассматривает взаимоотношения своего героя со своей средой и своим временем, ничуть не совер­шеннее другой. Вряд ли кто-нибудь возь­мется сравнивать по художественной линии повесть «Белый пароход» с романом «И дольше века длится день». Но ведь идет время, что-то же меняется в нашей трактов­ке привычных нравственных вопросов...