Король и Дева

С Альби что-то случилось. Не мелкие неприятности — Бард чувствовал это, и сердце сжимало все сильнее. «Он не вернется», — звучало в сознании. Произошло нечто ужасное, нечто, чего уже не исправить, хоть уничтожь полмира от ярости и боли.

А ведь отец просил присмотреть за младшим: Альби был его любимчиком, но Бард тоже гордился и восхищался братом, не думая обижаться. Даже умирая, отец говорил только о младшем сыне, и не вспомнив про Кольцевой город. Бард и с этим не справился! Он всегда разочаровывал отца. На успехи сына в стрельбе тот смотрел с презрительным снисхождением, как на пустячные забавы юности. Но юность Барда прошла, а увлечение стрельбой — нет. Если речь заходила об охоте, в которой старший сын тоже был мастер, отец говорил о ней лишь как о примитивном навыке разрушения и смерти.

От рассказов о работе в ратуше отец тоже только морщился. Если же первенцу улыбался успех — хвалил сдержанно да не без подковырки: стреляешь, мол, хорошо, а вернуть жизнь сумеешь? Деньги приносишь — хорошо, а на посылках бегаешь — ну ты просто мастер, да ещё у кого! у бургомистра! как будто не знаешь, что он делает с нашим городом, с нашими соседями. Бард поначалу неохотно огрызался: «даже такая власть лучше никакой, а если брат не поест — опять заболеет», а повзрослев, уходил, когда слушать попреки становилось невмоготу. Хуже них было только отцовское молчание.

Мир вращался вокруг него — черный, пустой и холодный.

Теперь не для чего стало работать и не для кого жить. Барду все вдруг стало безразлично: работа, выматывающая душу, этот город, которого не улучшить, пустой успех у женщин…

Слишком много ошибок уже не исправить, а сегодня… Сегодня все будто навалилось на плечи, потянуло к земле гранитной тяжестью, обещая покой. С него достанет и покоя. После этого дня — ему хватит покоя. Он отдал альбом, и тьма, вечно живущая рядом, которая то отступала, то приближалась к нему временами, приняла его в свои ледяные объятия.

***

Ингрид вернулась. Присев около Барда, взяла в ладони его пальцы, прижала к груди. Он лежал совсем неподвижно, с закрытыми глазами, запрокинув лицо к небу без звезд. Не почувствовал ее присутствия, не ответил на ее прикосновения. Был холоден как камень и едва дышал. Ингрид затормошила его изо всех сил: позвала, попыталась поднять, потрясла за плечи, подергала спутанные волосы, пару раз ударила по бледным щекам… Ничего — ни слова, ни звука в ответ.

«Да что же такое с ним творится?» — испугалась она.

Сдернув с себя тонкую накидку, она набросила ее на Барда, опустилась на колени и, откинув со лба растрепавшиеся волосы, продолжила тормошить его.

Но Бард все не приходил в себя. Ингрид никак не могла разрушить стену безмолвия и бесчувственности, которой он отгородился от всего мира. И от нее тоже.

Ей вспомнился давний, известный способ. Она перестала тормошить Барда, отложила альбом, вздохнула… Провела пальцами по колючей щеке, улыбнулась и легла под накидку рядом с ним, задрав повыше его рубашку. Прижалась изо всех сил, обняв его, обхватив руками и ногами. Холод его тела леденил даже сквозь тонкую ткань платья.

Вскоре Бард застонал, закашлялся, медленно и тяжело приходя в сознание. Недоуменно уставился на нее, видимо, не понимая, ни где он, ни что происходит.

«А что я делаю тут: ночью, на ледяном камне, в обнимку с полузнакомым мужчиной?» — пронеслось в сознании, и Ингрид дернулась в испуге.

Тело сработало быстрее мысли: Бард тут же сомкнул руки на ее спине, крепко прижав к себе. У него по-прежнему теснило грудь, но вот так, чувствуя обжигающее тепло, можно было жить и дышать хоть немного.

Ингрид! Живая, горячая Ингрид здесь, на крыше ратуши, рядом с ним… согревает его своим телом?.. Немыслимо, невозможно! От него все только хотят чего-то: службы, денег, страстных объятий… Все, кроме отца и брата. Они любили его просто так — ни за что — не всегда понимая и одобряя. А Ингрид… Бард не знал, что и думать, но обнимал ее, не отпуская. Не понимал с того самого дня, как, разоткровенничавшись, приоткрыл ей душу — и испугался до полусмерти. Испугался, что она увидит в нем страшное, а увидев, отвернется… Потому он и распрощался с ней холодно, почти грубо — пусть девушка сразу поймет: ничего хорошего из себя Бард-помощник бургомистра не представляет. Но Ингрид словно верила совсем в иного Барда.

Сердце болело, что-то мучительно кололо в нем… Сейчас оно замрет, и все кончится наконец. Но Ингрид, перестав вырываться, всхлипнула, положила голову ему на грудь, вжалась мокрой щекой — и боль исчезла. А может, растаял кусочек льда, в который когда-то, давным-давно, превратилось его сердце?

========== Часть 31. Жанна и Торин. Лики судьбы ==========

Жанна щурилась, пытаясь рассмотреть цветные блики. Верно, дневной свет, понемногу угасая, странно преломлялся в витраже окна. Потолок с узкими резными балками вел себя неправильно. Он изгибался, качаясь, как пьяный, то приближался, то удалялся от нее, как только Жанна пыталась вглядеться.

Мысли метались по едва теплящемуся сознанию и не выпускали в реальность.

«Как странно, — думала Жанна, понемногу приходя в себя, — и в гостях у Элронда, и в доме Беорнов я чувствовала себя гораздо спокойнее, чем здесь, среди людей».

А когда она чувствовала себя хорошо среди соплеменников? И спокойно к тому же? В охваченной огнем междоусобицы Франции, где от ее семьи не осталось даже могил? У двуличного епископа? Или, может, во дворце дофина? Тогда как гномы… Жанна думала, что такое бывает только в песнях и балладах, воспевающих честь и доблесть. И преданность. Людям, в основной своей массе, это не свойственно.

Она попыталась сдвинуться и тут же охнула от невыносимой рези в спине, снова чуть было не потеряв сознание. Полежала немного, старясь дышать ровно…

Дождавшись, когда иголочки боли чуть притупятся и потолок перестанет кружиться в безумном танце, Жанна, пересиливая себя, медленно спустила ноги на холодный мраморный пол. Ну сколько можно болеть? Ей казалось, что она провалялась долго, слишком долго. Неоправданно долго. Она не может стать помехой. И король гномов был рядом с ней все время, вместо того, чтобы готовиться к походу… Мало ли что взбредет в голову бургомистру? Она не доверяет ему ни на грош.

А может, размышляла Жанна, вцепившись руками в край кровати, вся ее прежняя жизнь была только прологом к чему-то большему? Что бы ни готовила судьба, ее место здесь, рядом с ее королем. И неважно, останутся ли они живы или погибнут вместе. Другого расклада Жанна себе не представляла. Но так далеко лучше не загадывать…

Улыбнулась и тихонько вздохнула, собираясь с силами. Через боль этих дней, физическую и душевную, через весь прожитый ужас — даже не смерти, а чуть не случившейся потери себя — она помнила близость Торина, слышала биение его сердца рядом со своим, тонула в синеве его глаз, напоминавшей ей глубокое море. И боль стихала… Правда, это означало, что король гномов почти не спал все это время. По ее вине… Жанна в очередной раз досадливо поежилась. Это она его должна защищать.

Попыталась встать, облокотившись о стол, и тут же снова присела, зашипев сквозь зубы и покрывшись холодным потом. Нужно будет держать спину очень прямо, иначе… Увидела рядом Каранлах, потянулась к нему и чуть не расплакалась, погладив ножны. Она знала, кто принес его — тот, кто знал, насколько он ей дорог! Кто всегда был внимателен к ней даже в мелочах.

— Я, кажется, просил тебя не вставать сегодня, — низкий бархатный голос прозвучал очень тихо. И очень неожиданно. Жанна в ужасе дернулась, чуть не выронив меч. — Или мои просьбы для тебя уже ничего не значат?

Засмотревшись на радостно сияющий Каранлах, девушка не заметила, как Торин вошел и замер у входа. Глаза его метали молнии. Море бушевало…

— Тогда можешь считать это приказом!

— Со мной все в порядке, прости, — жалобно сказала она, сокрушенно подумав, что и правда виновата. Но ей так хотелось скорее встать на ноги!

— В том же порядке, что в Ривенделле, скрывая больную руку? — грозно, без малейшего дружелюбия прорычал гном.