Страница 48 из 110
Тебя нельзя мне не найти,
Все сто дор-р-рог я смог пр-р-ройти,
Твой свет меня пр-р-ривел и тьма,
А может, ты сама!
Финал предполагался от лица рассказчика, но Мидир с Мэллином переглянулись и спели вместе, на два голоса, героя и героини:
Над злобой воспарит любовь,
И встречи будут вновь и вновь!
Поверив Истинным своим,
Залог любви храним!
Навеки нас, мой милый ши,
Соединил огонь души!
И пуще глаза своего,
Храним в сердцах его!
Кларсах прозвенел завершающим аккордом, и показалось, что на него отозвался весь мир.
Рычать Мидиру расхотелось. Захотелось оказаться поближе к теплому боку Этайн, а лучше — вот прямо уже в постели. Веки норовили сомкнуться, а новая мелодия кларсаха, напоминающая колыбельную, этому исключительно способствовала. Мидир усилием воли отогнал сонную одурь, подставил лицо прохладному ветру, а затем поглядел на задумчивого брата:
— И как мы будем отсюда спускаться?
— Обычно я спускаюсь тем же путем, что и поднимаюсь, — Мэллин кивнул за перила, а Мидиру стало не по себе от камней, вырисовывающихся отдельными мокрыми бликами.
Сейчас волчий король не мог понять, как он сюда залез. Видимо, чудом. Мидир слишком устал, чтобы пользоваться магией, а Черный замок вредничал и помогать с перемещением не собирался.
Мэллин тем временем продолжал:
— Но сзади есть окно…
Волчий король сжал и разжал кулаки, с удивлением оглядел слегка помятое после его хватки ограждение, глубоко подышал, сосчитал до десяти и обратно.
— Знаешь, Мэллин, право слово, если бы я не был так тебе сейчас благодарен, одним подзатыльником ты бы не отделался!
И, чтобы не отступать от буквы закона, то есть своих слов, отвесил тот самый единственный воспитательный подзатыльник, чему Мэллин внезапно обрадовался.
Путь вниз по лестнице и переходам отнял последние силы.
— А почему ты такой мокрый, мое сердце? — спрашивала Этайн, помогая стянуть прилипшую к телу одежду.
— Не спрашивай! Могу согреться о тебя!
Этайн взвизгнула от прикосновения холодных ладоней.
— И ты очень устал, раз не высушился магией. Где ты был?
— Мы с Мэллином…
— Что? — встрепенулась Этайн. — Подрались? Я слышала какие-то звуки, но они показались мне прекрасными!
— Пели! Мы пели на крыше. Я раньше пел, — с легким вызовом признался Мидир. — Иногда. Очень давно. Я так и знал, что ты будешь смеяться!
— Я не смеюсь!
— А глаза смеются, — упрекнул он, упал на постель вместе с расхохотавшейся Этайн и с головой укрылся теплым одеялом.
— С тебя словно смыло лет сто! Или тысячу! Не-е-ет, они осыпались от рыка… — голос Этайн упал до шепота, как всегда, когда она говорила о чем-то очень важном. — Я так люблю тебя, Мидир, — прозвучало пронзительно и искренне.
Седьмой день стал лучшим подарком Лугнасада. Многое оказалось не тем, чем виделось: Джаред успел подружиться с Аланом, светящиеся птицы ели и не кусались, когда их кормила Этайн, а вредный наследный принц, вечная головная боль волчьего короля, оказался преданным младшим братом. Может, и был таким, просто Мидир не видел, не замечал, будучи погруженным в бесконечные заботы на протяжении не одного столетия? А его замок стал еще и просто домом, где можно открыть сердце, где ждала нежная, любящая Этайн.
========== Глава 20. Вереск и объявление войны ==========
Ведомый больше звериным чутьем, чем разумной мыслью, волчий король настоял, чтобы Этайн не снимала диадему. Поэтому они, накидав побольше подушек в изголовье, дремали полусидя-полулежа.
Вернее, дремала Этайн. Благородный разворот плеч, высокая полная грудь, лунное серебро кожи… По черному сумраку шелка привольно разметались медные кудри. Вот только брови Этайн сводила тревожно, и Мидир не посмел в этот раз заглянуть в ее сон. Лишь поправил розовое, теплое, мягкое, специально для Этайн изготовленное покрывало, заправил прядку за ушко.
— Мой Фрох, — позвал он.
— Я не сплю, нет, любовь моя… — пробормотала Этайн.
Приоткрыла хризолитовые очи, в которых отразилась желтизна его глаз. Мидир спешно спрятал волчий блеск и втянул клыки, злясь на себя за щенячью невыдержанность.
— Какой чудесный сон мне снится, мое сердце… Жаль, — переметнувшись на спину и раскинув руки, с невыносимой печалью вымолвила Этайн. — Как жаль…
— Что, моя прекрасная?
— Что это все не взаправду, — прикрыв веки, еле слышно и очень горько ответила она.
Перед глазами внезапно стемнело. Взмётывались вихри, где-то очень далеко стегали землю молнии сухой грозы, трещали ветки под чужими шагами. Кто-то шел по тем следам, что он не стер, по граням нарушенного случившегося…
Мидир встряхнул головой, отбрасывая непонятное видение. Сжал зубы, выталкивая сказанное Этайн. Отовсюду — из памяти, из постели, из их жизни. Потрясти бы за плечи и вырвать слова любви…
Но тут Этайн закинула руку за голову, второй — потерла висок под обручем. Затем оттянула змейку на шее. Всхлипнула — и злость Мидира тут же исчезла.
Смиряться с чем-то было не в характере Мидира, но теперь он именно что смирялся. Не со своим неистовым вожделением, хотя с ним тоже. Больше — со странным, щемящим чувством, что никак не хотело покидать его сердце. И не с грустью его женщины. Он будет очень терпеливым!
Мидир отвел руку Этайн от горла и переплел ее пальцы со своими.
— Моя красавица, есть такие видения, что длятся вечность.
Согнув пальцы из боязни выпустить когти, спустился тыльной стороной кисти от одного виска по атласной коже, по скуле через теплые губы… Мягко поднялся к другому виску — и складка меж бровей Этайн разгладилась.
Кровь вмиг забурлила, разлила темное, дикое желание от простых слов:
— Люблю тебя, мой волк…
Не «ее сердце», не муж, именно — волк! Он коснулся губами приоткрытых алых губ Этайн, вытягивая из полуяви-полусна. Прижался всем телом, обнял руками наперекрест, скользнул языком по острым граням жемчужных зубов, толкнулся глубже, глубже… Окончательно лишил дыхания и спросил на судорожном вдохе:
— Сейчас — тоже сон?
Ресницы Этайн, затрепетав, распахнулись удивленно. Глаза туманились уже не сном, а поволокой желания.
— Кажется… Кажется, не-е-ет, — в голосе зазвенели колокольчики, возвращая Этайн к нему и его миру из нехорошего забытья.
— Надо повторить. Так кажется или нет?
— Ты само коварство! — простонала Этайн и потянулась к нему.
Он открывал ее для себя и для нее тоже. Гладил и нежил каждый лепесток своего вереска до просьб о милости, до всхлипов и стонов. Кожа горела, пальцы сплетались, как и тела… И когда отзвучал гул второго удара башенных часов, а обруч так и остался на голове его королевы, Мидир ухмыльнулся сыто и умиротворенно.
Но полного покоя не было. Слишком тревожен был сегодня сам воздух, слишком бдительно звезды смотрели с небес в открытые по теплой погоде окна, слишком грозно звенел напряженной тишью сам замок его предков.
Горшок в очередной раз опустел — одинокий цветок упал с засохшего вереска, как последний лепесток увядшей розы в старой легенде. Сегодня это не так сильно задело бывшего бога, нынешнего короля Благого двора.
Вереск, лежавший одиноко и грустно на черном камне, внезапно шевельнулся без ветра. Мидир потянулся к нему, и цветок отлетел: сухой, невесомый, упрямый.
В его замке почти не было магии, тем паче магии, не подчиняющейся волчьему королю, и он насторожился. Выпустил когти, накрыв бутон, но тот внезапно оказался поверх его руки. Потянулся, раскрылся, словно морская звезда, вывернулся, меняя размер и форму, и обнаженная Этайн, благоухающая вереском, потянулась к Мидиру… Ее руки переплелись с его, вытянулись, соединяя сердца. Тут раздался звон часов, опять дважды, Этайн уже не было рядом. Мидир попытался поймать ее, но она рыбкой выскользнула в синюю волну, залившую спальню. Удержать ее было нельзя и отпустить невозможно; солнце слепило глаза, и все же Мидир бросился за ней, понимая, что пути назад нет, что он не вынырнет; но он готов был жить под водой или умереть там, лишь бы с Этайн. Пусть кожу неимоверно щипало, оно того стоило. Мидир ударил хвостом и наконец поймал дерзко смеющуюся рыбу с рыжими плавниками и зелеными глазами…