Страница 46 из 110
Голос Мэрвина помнится ясно благодаря Джареду: волчонок брата иногда разговаривает совершенно так же. По счастью, советник куда терпимее и человечнее в самом лучшем значении этого слова.
…Голос брата звенит сталью. Стены лазуритового зала встают перед глазами. Два брата и родители сидят за столом, более — никого.
— Этого нельзя допускать, отец, — сдержанное негодование Мэрвина колет льдом так, что мама вздрагивает. — Лесовики должны знать свое место, они забываются, нанося нам оскорбление одно за другим. Теперь вот Мидир!..
Небрежный жест в сторону младшего брата заставляет поежиться маму и самого Мидира. Отец недовольно ведет бровью.
— Не понимаю, отчего ты поднимаешь этот вопрос не на совете дома, а за обеденным столом, — спокойствие Джаретта отдает равнодушием, а потому звучит жестоко. — Не порти аппетит.
— Не думаю, что это возможно, ты же постоянно проглатываешь мерзкие намеки лесных! — брат демонстративно откладывает вилку и крутит в пальцах нож.
— Мэрвин! — мама беспокоится. — Джаретт! Ну что вы… Вы успеете решить, что делать с любым другим домом, в иное время. Давайте просто…
— Да, давайте просто сделаем вид, что ничего не происходит, — высокомерием от брата шибает во все стороны, как от иных волков злостью. — Будто бы лесовики не подзуживают другие дома, не распускают сплетни про Мидира, не сравнивают меня с ним или отцом!
Нож звучно клацает о его тарелку в полной тишине. Никто не ест и не пьет.
Мидира полгода назад представили Благому двору как наследника дома Волка… Нет, сплетни про второго принца, родившегося с черной аурой разрушителя мира, не новость, но мама расстраивается всякий раз, как об этом говорят вслух. Синни кажется: если что-то повторять, угроза становится ощутимее, прорастает корнями и обретает мощь в реальности. Глупые людские суеверия, но отец ей потакает. Зато мама верит: дар Мидира может как сломать мир, так и спасти его.
— И что ты предлагаешь? — голос спокоен, но еще более жесток: папа не любит, когда мама расстраивается. — Начать войну? — а когда папа чего-то не любит, страдают окружающие.
— Войну? — Мэрвин не меняется в лице, но немного растерян: Мидир-то видит.
— Войну, настоящую, кровавую, между домами, — Джаретт произносит слова медленно, смакуя. Над обеденным столом как будто темнеет.
— А хоть бы и войну! Невозможно терпеть! — брат бросает салфетку на стол раздраженным, злым жестом. — Все должно быть по закону, а закон, это…
— Это решу я: возможно терпеть тебе и всему дому, всему двору, если придется, или невозможно, — отец хмурится, черные глаза непроницаемы. — Ты ничего не решаешь, Мэрвин. Я слушаю тебя, лишь когда твои советы разумны. Этот совет не разумен нисколько.
— Давайте вернемся к еде, — голос мамы дрожит. — Неужели нельзя отложить эти вопросы на десять минут? Неужели хоть раз нельзя мирно пообедать?
— Разумеется, можно, — Джаретт серьезно недоволен. — Надеюсь, твой сын, Синни, тебя услышит. А если не услышит… без обеда ему придется остаться в любом случае. Равно как и без ужина. И посидеть под домашним арестом, чтобы как следует поразмыслить над собственным поведением.
Мидир даже немного удивлен, что сегодня пострадал совершенный Мэрвин, а не он.
Старший брат бросает нож на блюдо, встает и уходит, хлопая дверью. Отец застывает холодным изваянием. Прибор в руке мамы слегка подрагивает. Мидир нарочно громко прокашливается, но Синни все же всхлипывает и закрывает лицо ладонями.
Обед безнадежно испорчен…
…Теперь, когда Мидир миновал порог двух с половиной тысяч лет и почти добрался до трех, он понял, отчего отца раздражали подобные разговоры. Если бы его собственный сын начинал разговоры о войне и крови при матери, сам Мидир смело взялся бы за розги, а то и за каленое железо. То, что было разумным согласно Слову и не требующим объяснения для волков, тяжелым отпечатком ложилось на жизнь Синни. Безгрешный старший брат вдруг показался таким же неоднозначным, как младший…
Мидир потряс головой, избавляясь от лишних мыслей, и понял, что почти пришел. Вот мимо проплыли запертые двери в покои Мэрвина, вот — в его собственные, а третья дверь вела к Мэллину.
Мидир смирил обуревающие его воспоминания и страсти, вздохнул шумно, а потом зашел к брату совершенно бесшумно. За три тысячи лет разлада и пару дней неопределенности эти покои ничуть не изменились. Кровать стояла в глубине комнаты и не с первого взгляда открываясь вошедшему.
Белела спина в тонкой нижней рубашке, вихрились темные пряди брата. В отблеске молнии Мидир присмотрелся, а потом едва сдержал улыбку: в изголовье, за подушками, сокрытый магическим щитом невидимости и безвременья, сидел лоскутный Фелли.
Надо понимать, охранял сны. Интересно, Мэллин хоть помнил, что спрятал там свою игрушку?
Щиты, похоже, старинные.
Мидир подбросил дров в камин, бесшумно прошел к кровати и уселся на край, примяв своим весом перину. Брат недовольно завозился, слегка повернул голову, сонно захлопал глазами, не выражая ни удивления, ни страха, вообще ничего.
— Нет, ну надо же… Знаешь, братец, ты, конечно, красавец, но так и поседеть можно: без предупреждения ходить по снам, — забубнил, отворачиваясь опять к стене: — вот казначей точно поседел бы, он тебя боится жуть как, будто ты фоморский старый бог, этот, одноглазый который, хотя Айджиан мне тоже никогда не нравил…
Мидир хмыкнул, и брат осекся, мгновенно напрягся всем телом и подпрыгнул пружинкой, как мартовский заяц.
— Мидир?! Ты? Так ты?! Ты не?! — огромные, потемневшие от расширившихся зрачков глаза разглядывали его в упор.
— Я не, — Мидир хохотнул, — я ещё как не! Я тебе не снюсь, если ты об этом.
Брат протер глаза для верности еще разок, кулаками, будто одного голоса Мидира, его запаха, его слов было недостаточно.
— Миди-и-ир! — довольная улыбка на заспанном лице брата неожиданно порадовала. Потом стремительно померкла, унося с собой и радость. — Что-то случилось? Что-то случилось с человечкой? — Мэллин обеспокоенно подался вперед, готовый бежать и помогать.
— Что за глупости! — теперь Мидир рассердился, что оставил Этайн в спальне одну и не мог быть полностью уверен в ее безопасности. — Конечно, нет!
— Ага… А тог… А чт… — брат зевнул немного неестественно, обрывая себя, а вот потянулся очень даже правдоподобно. — А ты гулял в грозу по крышам? Очень освежает! Особенно если повыть!
Откинутое одеяло полетело в Мидира, брат вскочил и запрыгал на одной ноге, натягивая штаны. Спальная рубашка сменилась повседневным костюмом, разве что без дублета, да завязки на рубахе не затянуты ни у запястий, ни на воротнике. Мэллин оглянулся на Мидира и довольно кивнул, подхватывая свой кларсах.
— Гулять лучше босиком! Пошли, я тебе покажу, — деловито прошлепал к окну, приоткрыл створку, выглянул наружу, подставив лицо новой вспышке молнии. — Тут недалеко!
— Да стой ты!
Но Мэллин ужом проскользнул в окно, напоминая без слов: он больше не испуганный мальчик, а взрослый воин-волк, не самый слабый и весьма ловкий. Мидир помянул недобрым словом его военную выучку, но поспешил за братом. Еще сверзится.
Едва волчий король высунулся в окно, как тугие струи ливня мигом ударили по голове, пробрались за шиворот. Одежда прилипла к телу, волосы намокли. Мидир проморгался: рядом стоял брат, мокрый, как мышь, и довольный, как сытая виверна. Прижимая одной рукой к груди кларсах, второй указывал вдоль карниза:
— Тут можно пройти только босико-о-ом!..
Мэллина было еле слышно, но, судя по тому, как напряглись вены на шее, брат кричал, хоть и выглядел довольнее некуда.
— Осторожно, мой король! — еще и поклонился!
А в следующий момент рванулся от обозленного Мидира, схватившего воздух вместо брата.
Волчий король, скинув сапоги, начал осторожно спускаться по мокрой черепице вслед за братом, который уже скрылся за краем флигеля, немного выдающегося во внутренний двор.
Отсюда, с крыши, во время бури Черный замок выглядел иначе, чем из окон или из внутреннего двора, и неожиданно уютно.