Страница 39 из 110
— Но тогда кто-то должен будет тебя согреть, — он слегка отвернул голову, стараясь говорить бесстрастно, но вышло глухо и прерывисто. — Любой волк будет счастлив спасти королеву от холода… Но кто же им позволит? Беседка сложена из камня, и хоть увита шиповником и плющом, не дает тепла.
— В отличие от тебя. Возможно, я даже смогу полюбоваться теми цветами… Греясь о твою волчью кожу!
— Если мы не найдем занятия поинтереснее.
— Я не сомневаюсь, мой супруг.
— Хотя цветы могут быть очень привлекательны даже для волка. Их можно нюхать, кусать… целовать!
Мидир, оторвавшись от плеч смущенной Этайн, отвесил полупоклон, сразу после этого предложив ей локоть.
— Насколько я помню, по человеческим законам у нас должна быть какая-то особенная ночь после свадьбы?
Этайн залилась краской внезапно и жарко.
— Года и лугнасадных ночей тебе мало, мой неутомимый волк?
— И дней! — потерся он щекой о ее щеку.
— И дней… — эхом повторила Этайн, млея от ласки.
— Мне всегда будет мало тебя!
— Раз ты вспомнил про наши законы, — отодвинулась Этайн и коснулась пальцем кончика его носа, — то первую ночь я должна была бы провести в объятиях короля. Конечно, в том случае, если бы он счел меня достаточно привлекательной и не стал бы брать выкуп. Ты уступишь ему место в нашей постели?
— Это очень, очень соблазнительно. Надо подумать. Наша казна может сильно пополниться… И все-таки нет. Никакого выкупа!
Мидир отвлекся на смех Этайн, а потом отдал приказание принести в беседку обед. Воган едва ли не впервые беседовал с ним мысленно, в ответ пожелал королю и королеве долгих лет вместе… Мидир мысленно распорядился не искать его. В конце концов, сегодня у него свадьба! Джаред услышал, понял, но промолчал печально.
И веселый бег под дождем, и стягивание мокрой одежды, неожиданно яростная и уже привычно яркая страсть Этайн — всё дополняло и усиливало ощущение праздника…
Грохотала гроза, свежий ветер, пахнущий молниями, врывался в беседку, остужая разгоряченную объятиями Этайн. Она устроила голову на груди Мидира, а он подтянул повыше плащ с теплым подбоем. Женщина счастливо вздохнула, глядя вдаль. Мысли ее витали далеко отсюда.
Мидир не желал делить Этайн ни с кем и ни с чем, даже с её туманными размышлениями.
— О чем задумалась, мое сокровище?
Этайн подняла голову, глянула высокомерно: словно озорница, что расшалилась, но не попалась.
— Мне кажется, будто грозы здесь другие, не как в Верхнем. Они более долгие, шумные, а сквозь грохот слышны слова старых богов, — протянула руки к его лицу, огладила брови, провела по скулам и щекам. — И как вы не боитесь?
— Боимся? Мы?! Моя милая Этайн, среди нас жили даже старые боги. А перворожденные, дети праотца-мага и матери-волчицы, живут и теперь.
Мидир точно знал про Вогана и Хранителя Дома Волка, но внезапно ему привиделся Алан. Темные, почти черные, непроницаемые глаза, иссиня-черные волосы, худое породистое лицо. Невероятное владение оружием и собственным телом. Нет-нет, хотя род Алана так и не найден, начальник замковой стражи явно слишком молод для первой крови.
— Будь уверена, — продолжил волчий король после паузы, — тут грозы не боится никто, даже самый крохотный волчонок!
— Те трое старых богов, что спасли мир? — встрепенулась Этайн. — Зеленый, желтый и черный?
— Не нужно верить всему, о чем болтают, — как можно более легкомысленно произнес Мидир.
Этайн недоверчиво посмотрела на него, обвела пальчиками контур его губ, попалась, покраснела, стоило Мидиру прикусить ноготок, и им снова стало не до разговоров и стихий.
Несколько позже, когда разнеженная Этайн уже спала, вместе с отблеском ветвистой молнии к Мидиру пришли воспоминания о доме, страхе и волчатах.
***
Дом Волка редко сотрясали особенно большие катаклизмы хотя бы потому, что сотрясти его непросто. И на памяти пятнадцатилетнего Мидира это происходило впервые. Старший, Мэрвин, постоянно находился подле отца, и хотя брату было всего пятьдесят, Джаретт доверял ему. И сейчас отправлял старшего на границу возглавить отряд, снаряжая в дорогу наставлениями и экипировкой. Мидиру никто не говорил, что произошло, а подслушать старших ему не удалось, потому что…
— Мидил! Мидил, мне стлашно!
…потому что пятилетний Мэллин стал его персональной заботой. Брат таскался за ним повсюду, дергал за штанину или рукав, поминутно требовал внимания, поминутно задавал вопросы, прижимая к груди лоскутного Фелли, и не был в состоянии соблюдать тишину хоть сколько-нибудь долго.
— Мидил, а почему головы волков такие злые? Вчела ещё не были злые, а сегодня у всех толчат клыки, — и сам оскалился молочными зубками.
Мидир фыркнул. Брат иногда вел себя потешно, хотя большую часть времени был попросту приставучим.
— Это происходит потому, Мэллин, что на нас кто-то хочет напасть. И вот если бы ты тогда возле тронного зала так не перепугался теней и молний за окном, то я бы смог сказать — кто. Ты же волк! Ты не должен бояться.
Мэллин опустил голову, прижал к себе Фелли крепче, одновременно вцепляясь в ладонь Мидира.
— Я волк, но даже вот эти волки, котолые на стенах, они все лавно скалятся. Значит, тоже боятся! И я могу!
Мидир раздраженно вздохнул. В голове брата творится сущий беспорядок. Хотя мысли его казались занятными, но иногда обескураживали. А пятнадцатилетнему принцу Дома Волка полагалось знать ответы на все вопросы.
— Они каменные и волшебные, а ты живой настоящий принц. На тебя все смотрят, ты не можешь подавать своим подданным дурной пример.
Мэллин, поспевающий за широким шагом брата, два раза подпрыгнул, чтобы забежать вперед.
— Неплавда! Они смотлят на тебя и на Мэлвина! А на меня пока можно не смотлеть! Я же маленький, — Мэллин серьезно кивнул, полагая, что аргументы подобрал самые убедительные.
Мидир не сдержался и фыркнул на застенчивую улыбку брата, не понимающего, что смешного он сказал.
Они уже миновали особенно оживленные коридоры, тут попадались только патрули, а внимательный взгляд на Мэллина сказал Мидиру — брат устал. И от этого дня, и от переживаний, и от того, что нет никому дела до самого маленького волка. Королевский статус играл с ними обоими дурную шутку, делая детство одиноким, тогда как любой другой ребенок в Черном замке не мог соскучиться или остаться без присмотра.
Мидир как-то произнес, что так ограждать от жизни собственных детей недальновидно. Отец, после стандартного наказания за дерзость, бросил: принц слишком молод, чтобы король прислушивался к его советам. И Мидир пообещал себе, что для него возраст никогда не будет препятствием к общению. Вот он бы своего сына даже в пятнадцать лет послушал!
Но брат набегался и теперь широко зевал, потирая глаза. А так как в их крыле ши было мало, то можно и подхватить Мэллина на руки.
Брат обрадовался этому нехитрому действию так, словно Мидир одарил его самым сладким куском пирога.
— Вот ты вот, Мидил, настоящий волк! На тебя все смотлят, тебя все боятся, ты даже с папой сполить можешь, — уткнулся носом в шею и проговорил стесненно, едва слышно. — А я пока ласту…
— Вот именно, Мэллин, ты пока растешь, но расти тоже надо в правильном направлении.
Своя ноша не тянула, а обнимать этого болтливого волчонка Мидир втайне любил.
Комнаты всех трех братьев раньше находились рядом, но теперь, когда Мэрвину приходилось чаще бывать в центральной части замка, он перебрался в покои поблизости от королевских, принимал обязанности старшего принца, учился у отца, сопровождая его всюду.
Мидир скучал по брату, Мэллин был слишком мал, чтобы помнить старшего. Он не помнил даже мать, которой они лишились, когда Мэллину не было и трех лет. Воспоминание об уходе Синни причиняло Мидиру боль до сих пор, хотя он никому бы в этом не признался, а Мэллина часто мучали кошмары, а успокивали лишь объятия Мидира.
Он любил маму и не считал её человеческое происхождение пороком. Джаретта пытались убедить в обратном, настаивая, что магический дар сыновей будет несоответствующим тяжелой королевской длани. Отец смеялся и советовал подождать, пока его волчата подрастут, и лишь после этого мериться с ними силами. Но Мидир-то видел, что сомнения нет-нет да и мелькали во взгляде черных глаз их короля, особенно когда он обращался на Мэллина. Младший был самым мягкосердечным из них. Мидир не знал, какими должны быть пятилетние королевские волки, не помня себя в этом возрасте, но в братишке не чувствовалось и намека на величественную строгость отца или абсолютное совершенство Мэрвина. Мэллин лучился мягкими чувствами, плакал, когда хотел, смеялся по велению сердца, а не требованию этикета. И боялся иногда отойти от Мидира слишком далеко, а еще — темноты и грозы.