Разделенные

— Плохо, — недовольно подытожил названный господином Саалем человек-табуретка. — В лучшем случае он похож на офисного клерка!

Акайо казалось, что офисными клерками местные называют незначительных по рангу, но старательных и исполнительных работников. В империи описание было бы лестным, но здесь к таким людям почему-то относились презрительно.

— Но, господин Сааль, некоторым именно это и нравится… — залебезил вешалка, пытавшийся придать Акайо товарный вид.

— Глупости! — отрезал Салль. — Продай его за неделю, иначе я продам его тебе.

Похоже, это было серьезной угрозой. Во всяком случае вешалка замялся, а Сааль молча уехал, поставив точку в этом свитке.

Продавец вздохнул, провел рукой по голове, взлохматив светлый ежик волос. Здесь у большинства были такие, желтые, короткие и некрасивые.

— Ну, парень, теперь ты моя большая проблема, — он обернулся к Акайо и натянуто улыбнулся. — Я, конечно, мальчиками не брезгую, но ты вообще не мой тип. И Гааки меня убьет…

Акайо почувствовал себя странно. Вроде бы он понимал слова, которые произносил вешалка, но смысл от него ускользал. Из всей дальнейшей длинной речи выяснилось только, что вешалку зовут Лааши Н’Гаар, у него есть жена Гааки и раб им не нужен. Поэтому Лааши приложит все усилия, чтобы продать Акайо за неделю, и просит его тоже постараться.

Акайо отвел глаза от продавца, сконцентрировавшись на видневшимся за рынком домом, выкрашенным в красную и синюю полоски.

Помогать в собственной продаже он точно не собирался.

Вечер наступил быстро. Акайо не мог точно сказать, пытались ли его купить за прошедшие часы, так как удачно погрузился в изучение окружающей архитектуры. Насколько он мог видеть и помнил по больнице, эндаалорцы строили дома в целом выше и прочнее, чем было принято в империи. Он не заметил ни одной бумажной или даже деревянной стены, только каменные. И то… Никто не учил его строительству, но рассматривая далекие дома Акайо все больше и больше сомневался, что они построены именно из камня. Он решил, что здесь снова, как в больнице, машинах и одежде, используется какой-то неизвестный или запрещенный в империи материал, и потерял интерес к этому вопросу.

В империи было запрещено довольно много, но, как говорил в своих речах император, все эти запреты шли лишь на благо, укрепляя страну и сохраняя ее исконные традиции.

— Эй, Акаайо! — он почувствовал слабый укол в шею и обратил внимание на говорившего. Это был Лааши, и сейчас он легонько тянул за поводок. — Рынок закрывается, хватит там торчать.

Акайо спустился с платформы. Другие рабы куда-то делись, вдали разговаривали люди. Часть платформ была перевернула на бок, с их днищем что-то делали. Фыркая и натужно гудя, отъехала большая машина с затемненными окнами. Лааши смущенно подергал себя за нос.

— В общем, ты извини… В каре мест не осталось, да и общий дом под завязку набит. Придется правда, как господин Сааль сказал, тут тебя устраивать.

Акайо пожал плечами, и его продавец, продолжая оправдываться, перевернул платформу, так легко, будто она ничего не весила. Дно выглядело странно, словно ряд дверей, которые можно было открыть внутрь платформы.

Лааши вложил конец поводка в маленькое углубление, и Акайо понял, что, к сожалению, не ошибся.

— Ну вот… — продавец вел себя странно, потирая шею, переминаясь с ноги на ногу, и в то же время разве что не подталкивая Акайо в открывшуюся белую ячейку. — Ты залезай, а я ее переверну обратно. Я в такой раньше спал, до того, как женился. Ничего особенного, удобно даже. Захочешь есть — вытяни трубочку, она прямо перед лицом окажется.

Акайо сглотнул набежавшую горькую слюну и деревянно шагнул вперед.

— Ага, еще чуть-чуть…

Его толкнули, заставляя буквально упереться носом в стену углубления. Резко стало темно, за спиной с шипением закрылись двери. Акайо уперся в них спиной, почувствовал, что падает, и замер. Через мгновение он догадался, что это продавец перевернул платформу.

Тогда он закричал.

Акайо не знал, сколько времени поддавался безумной панике, охватившей его вместе с теснотой. Он не мог даже поднять руку, а при глубоком вдохе касался одновременно всех сторон своей тюрьмы. Вокруг головы было что-то мягкое, не позволявшее разбить ее о стену. Сорвал голос и успокоился Акайо одновременно. По телу все еще пробегали судороги, горло перехватывало сухими спазмами, но разум смог пробиться сквозь животный ужас.

Тут спали и до него. Все те, кого он видел возящимися с днищами платформ, просто ложились спать. Судя по тому, что сказал Лааши, даже продавцы спали внутри собственных прилавков, если у них не было семьи.

Нужно просто заснуть. Закрыть глаза и заснуть.

Подал голос желудок. Акайо вспомнил про трубочку, с помощью которой можно было поесть. Он не мог нащупать ее руками, пришлось искать ртом. К счастью, он не сломал ее, пока бился в панике, пытаясь освободиться из этого ящика.

Через трубочку можно было пить что-то густое и типично для местной еды безвкусное. Сам процесс немного успокаивал, и, даже наевшись, Акайо продолжал жевать ее, пока не провалился в беспокойное забытье.

Он проснулся от ощущения падения, вздрогнул, снова поняв, что не может пошевелится, но не успел испугаться, как створки за спиной разъехались, и он вывалился наружу.

— Эй, эй, ты чего? — Лааши поймал его и теперь улыбался, придерживая. Акайо рывком встал ровно, привычно упершись взглядом вдаль. Продавец хмыкнул, заглянул в бокс и присвистнул.

— Ого! Это ты с кем там подраться решил, с платформой?

Как оказалось, внутри ячейка все-таки была не такой крепкой, как ночью показалось ее пленнику. На обивке остались вмятины и дыры, из которых топорщилось что-то похожее на хлопок, трубка с едой треснула у самой стены и подтекала, от чего вокруг нее расползлось большое влажное пятно.

— Да… — Лааши потрогал развороченную внутренность бокса, будто не доверяя своим глаза. — Когда Сааль узнает, что из-за тебя теперь платформу чинить, он такую цену поставит, что мне тебя в жизни не продать… И не расплатиться.

Вокруг толпились другие рабы, подтянувшиеся поближе и теперь с любопытством заглядывающие внутрь бокса. Лааши растеряно чесал в затылке, и Акайо хотелось умереть на месте. Все равно каким способом, только бы не ощущать этого давящего, обжигающего стыда за то, что его слабость увидели враги. Но он не мог умереть одним усилием воли, и приходилось сохранять видимость спокойствия.

Наверное, именно эта внутренняя борьба и напряженность душевных сил не позволила ему всерьез удивиться, когда широкоплечая женщина, стоявшая в толпе рабов, подошла ближе и дернула продавца за длинный рукав.

— Что тут, часто спят, что ли? — спросила она, хитро улыбаясь. — Платформа и так уже старая, скоро ее на металлолом сдадут. Закрой бокс и все. Ну и дай я подачу питания отключу, чтоб не капало. А мы тебя не сдадим, не боись!

Лааши посторонился, и рабыня, поводок которой был наброшен на шею будто свободный шарф, начала деловито ковыряться в начинке сломанного бокса. Продавец оглядел остальной свой товар, улыбнулся:

— Всегда знал, что на вас можно положиться!

Акайо ничего не понимал. Когда платформу перевернули, он вместе с остальными встал на нее, но так и не решил, что думает о случившемся.

Женщина, посоветовавшая закрыть бокс, оказалась рядом, толкнула локтем в бок:

— Парень, я верю, что ты не знал, что у тебя клаустрофобия. Но вообще ты о таком Лааши предупреждай, а? Он хороший тип, не надо его подставлять!

Акайо присмотрелся к женщине. Черные гладкие волосы. Глаза цвета спелых вишен, формой подобные лепесткам миндаля. Улыбалась она как местные, показывая зубы, но лицо! Лицо у нее было имперской женщины.

— Ну чего ты пялишься? — усмехнулась она. — Пытаешься понять, кайна я или нет? Кайна, конечно. Тут две трети рынка — кайны, потому что в драку лезем, как новорожденный котенок на волка кидается. Женщин мало, конечно, но иногда и нам везет.