Закат

Закат покачал головой, отчаявшись понять ход их мыслей. Замер. Тишина в окружении трех человек, ждущих, когда он свалится, угнетала.

Он закрыл глаза, крепче вцепившись в цепи.

Слабость медленно уносила его из этого подземелья куда-то в иные времена.

***

— Она носит ребенка, мой господин, — докладывает сухонький лекарь, вытирая руки поданным слугой полотенцем. Королева лежит на постели, безучастно глядя в потолок, только губы сжимаются в тонкую нить. Она слишком хорошо помнит историю своей семьи.

— Наконец-то! — Темный властелин поглаживает ее едва заметно округлившийся живот так, как гладят верную собаку. — Если родится дочь — будет очень, очень смешно. Единственный властитель во всех окрестных землях — я.

Подобострастно хихикает складывающий инструменты лекарь, каменеет лицо королевы, вспыхивают старой, вновь разожженной ненавистью ее глаза. Темный властелин хохочет. Он не верит, что она сможет что-то сделать, и все же приказывает:

— В башню ее, под постоянный надзор, — склоняется над женщиной, обводит контур лица, сжимает прядь волос. — Не надейся, дорогая. Ни ты, ни твои дети от меня не сбегут.

Он все-таки помнил неверно. У них был ребенок — или должен был быть. Закат знал, что никогда не брал свое дитя на руки, даже не видел его… Может быть, несчастная женщина не смогла выносить? Или не захотела — зная, каким чудовищем был отец ребенка.

Закат открыл глаза, обнаружив себя висящим на врезавшихся в кисти оковах. В камере остался только магистр, вещавший что-то, прохаживаясь вдоль стены.

— Все истории меняются, ты знаешь? Мы же люди. Мы хотим сделать мир лучше, хотим наконец-то победить раз и навсегда. Если бы судьбе было угодно раз за разом проигрывать одну и ту же пьесу, она бы позаботилась о том, чтобы мы теряли память при возрождении!

— Мы теряем, — отозвался Закат, пытаясь встать. — Немного медленней.

— Да? — Магистр схватил его под подбородок, приблизил свое лицо к лицу пленника. Изо рта у него пахло забродившими фруктами. — И ты уже не помнишь, как пытал и казнил меня?

— Помню.

— И я помню! — Он бросил его, резко отвернувшись. — Каких усилий стоили мне победы, о! Но судьбе не было до этого дела! Ей требовалось, чтобы я снова и снова начинал все заново!

— Как и я, — ноги не держали вовсе, руки тоже будто стали чужими, Закат почти не чувствовал их.

— Ты! Да много ли тебе надо — покорить очередные не сопротивляющиеся деревни и почивать на лаврах!

Закат только покачал головой — магистр правда в это верил. Даже странно, как он сумел создать Орден и не разорить все принадлежащие ему земли.

Резанула шею веревочка оникса, лопнула у самого камня. Они встретились глазами, магистр, подняв ладонь с амулетом, провозгласил:

— Это будет символом твоего окончательного поражения.

Закат отвел взгляд.

Потерять оникс — это было все равно что потерять часть себя. Лишиться возможности узнать еще что-нибудь о своих прошлых жизнях.

Впрочем, зачем мертвецу память. Вряд ли магистр сможет долго сдерживаться и не убивать «сосуд зла», а после Закату станет все равно. Он ведь теперь умрет навсегда.

Как, должно быть, разочаруется магистр.

Его наконец оставили в покое, правда, так и не сняв цепь с крюка. Магистр ушел, пряча оникс в бархатный кошель на поясе, кто-то закрыл дверь, загремел ключами.

Закат закрыл глаза. Однако, они ему льстили. Думали, что он сможет сбежать, даже если подвесить его под потолком.

***

Его разбудил молоденький юноша, долго возившийся с замками на двери. Кипя таким же праведным гневом как и другие, разве что молнии глазами не меча, дотянулся до висящего на цепях врага, начал поить водой из кувшина. Закат попытался приподняться, чтобы им обоим было удобно, выпил все до капли.

— Спасибо.

Мальчик вздрогнул, будто его укусили. Поднес к губам Заката хлеб, невольно чуть отдергивая руки каждый раз и заставляя все сильнее тянуться к нему. Это не было унижением, Закат чувствовал — мальчик просто боялся его. И ненавидел, потому что его так учили. Но хлеб, черствый ломоть, отдал весь, до крошек, позволив собрать их с ладони.

Закат благодарно улыбнулся. Мальчик, насупившись, вышел, тщательно закрыл темницу, убежал куда-то. Закат снова повис на цепях, затем, собравшись с силами, попытался встать, пошевелил совершенно онемевшими пальцами. Побежали по рукам кусачие мурашки, ноги, к его удивлению, удержали. Закат повел плечами, морщась от боли.

Было странно, безразлично любопытно, что дальше будут делать рыцари. Закат подозревал, что на нем используют все, что магистр сможет вспомнить из тех мук, которые Герой пережил в подвалах Темного властелина. Может, и что-то новое изобретет, как с этой пыткой усталостью.

Магистр, пришедший вместе с еще тремя рыцарями, его не разочаровал.

Цепь наконец сняли с крюка, Заката повели куда-то, не дав отдышаться. Он кусал язык, стараясь не стонать от боли в руках и не падать. На пути встречались рыцари, слуги, оруженосцы обоих полов. На пленника смотрели по-разному — кто-то зло, кто-то удивленно. Видимо, еще не все знали о том, что враг побежден — или не все могли признать в полуголом пленнике Темного властелина.

Его выволокли из дверей замка к вкопанному посереди двора столбу. Заставили переступить через цепь кандалов, опуститься на колени, прижавшись спиной к дереву. Кожа мгновенно покрылась мурашками: ранее утро пятой луны — не то время, когда хочется оказаться под открытым небом в одном белье. Запястья и щиколотки стянули за столбом веревкой, почти лишив пленника возможности двигаться.

— Ты простоишь так до третьего рассвета, — огласил магистр приговор. — Пусть все видят зло, которое мы победили!

Закат чуть улыбнулся, понимая, о чем магистр промолчал. Его ведь приковали к позорному столбу. Это делается не только для всеобщего обозрения, но и для того, чтобы кто угодно мог бросить камень в осужденного. А тут, где нет даже помоста, который отделял бы его от зрителей, они могут сделать с ним что угодно.

Магистр удалился вместе со своими помощниками, остальные рыцари вернулись к своим занятиям. Несколько юношей и дев тренировались с мечами, их гоняла красивая женщина с длинной русой косой и страшным шрамом, пересекающим лицо. Сновали слуги, кто к колодцу за водой, кто к воротам, забирать у торговцев продукты. Старик неторопливо чинил тренировочный манекен, пришивая латку на прохудившийся бок, из которого торчала солома. Пара оруженосцев, перешучиваясь, надраивали рыцарские доспехи, их друзья расписывали щиты, обмотав лица тряпками, чтобы не надышаться краской.

Казалось, никому нет дела до пленника.

Только казалось.

Он чувствовал взгляды на коже, ловил то и дело глазами — ненавидящие, холодные. Иногда — испуганные. Совсем редко — жалостливые.

На него старались не смотреть. На него смотрели — все, кто только появлялся во дворе.

Закат повел неудобно вывернутыми руками, чуть поморщился. Время, проведенное в камере, подвешенным на цепях, не прошло бесследно: плечи ныли, стремительно опухая, хотелось размять их, пусть даже через боль, приложить что-нибудь холодное.

На землю перед ним легла тень, Закат поднял голову. Яросвет, гонец, приехавший когда-то в Залесье, картинно откусил от пышной лепешки. Прожевав, откусил еще. Бросил недоеденный хлеб на землю, вызвав изумленное ойканье кого-то из слуг. Спросил чванливо:

— Интересно, как скоро ты попытаешься ее подобрать?

Закат только улыбнулся в ответ. Две луны назад пришедшие мысли оказались пророческими, опыт голодовки ему здесь в самом деле пригодится. Но Яросвет, видимо, не догадывался, что пить всегда хочется сильнее, чем есть.

Лепешку, едва рыцарь ушел, подобрал слуга, отряхнул хозяйственно, спрятал за пазуху. Покосившись на пленника, поспешил отойти.

К вечеру стало хуже. Двор опустел, только дети бегали, дрались на палках вместо мечей и спасали друг друга от Темного властелина. Закат рассеянно покусывал язык — набегавшая слюна смачивала рот, становилось чуть легче. Неподалеку собрались трое оруженосцев, юноша и две девушки прихлебывали что-то из кувшинов, подзуживая друг друга. Проходящий мимо молодой рыцарь фыркнул, подал пример, подобрав с земли камень и швырнув в пленника. Попал в грудь и не сильно, собрался уже отойти…