Страница 62 из 101
Так и здесь. Штейгер привёл меня на место и отрывисто бросил:
- Der Hammer und... (Отбойным молотком и...)
Что именно было und, я из-за шума транспортёра не расслышал, но догадался, что речь шла о лопате. Затем, сделав на пласте зарубку, дескать отсюда и дальше, тем же тоном добавил: Du! Die Kohle hackst! (Ты! Уголь руби!) - и пополз по лаве дальше. Вероятно, не будучи вполне уверен в том, что инструктаж достаточен и верно ли всё понято, он повернулся и посветив мне в глаза своей сильной штейгерской лампой, так же отрывисто бросил: Verstehst du? (Понял ты?)
Теперь я остался один. Правда, везде, справа и слева от меня работают люди и сквозь пыль поблёскивают огоньки их ламп. Но о чём-либо спросить мне всё равно не у кого, так как из-за грохота транспортёра и треска молотков ничего не слышно. При свете моей несильной лампы перед собой я вижу фронт угольного пласта толщиной 70-80 сантиметров, а позади вибрирующий и сильно шумящий транспортёр - рештак. В лаве при таком тонком пласте я могу только сидеть, да и то упираясь головой в кровлю, или, скорчившись, стоять на коленях.
Но вот отбойный пневматический молоток в моих руках задрожал и стал уходить в пласт. Наклонив его, я отвалил первые куски угля. Выковыривать уголь не нужно, так как пласт предварительно прорезан врубовой машиной. Уголь обрушивается легко. Понемногу нахожу более удобные приёмы и положения, но всё же от тяжёлой работы, да ещё в скорченном виде, быстро покрываюсь потом. Хотелось бы раздеться, но вдоль лавы режет струя холодного воздуха, подаваемого с поверхности. Шахта сильно загазована, и воздуха подается много.
"В мои обязанности вошло еженедельное печениехлеба " (стр. 109)
"Офицер очень внимателен. След операционного ножа раннего детства не удастся скрыть никому" (стр. 146)
"... Сашка ухитрялся не только продавать туфли, но и даже торговаться с покупателями " (стр. 163)
"Работа сейчас идет в поистине сумасшедшем темпе." (стр. 165)
Нарубив порядочную груду угля, берусь за лопату и бросаю уголь на транспортёр. Раньше уголь отбрасывал подручный, но мне его не дали, так как рабочих не хватает. Задание большое: каждый, говорят, за смену должен нарубить и отбросить по 20 тонн. Незадолго перед паузой появляется штейгер. Он недовольно качает головой и кричит мне в ухо, что сделано мало, и указывает своим посошком на мои ошибки, то есть на неровности вдоль стены забоя и на кровле. Разумеется, вся его речь до меня не доходит, но суть её я улавливаю, а вернее, догадываюсь. Закончив решительным - Arbeitest du weiter - штейгер исчезает. Хорошо, что обошлось без затрещин, других эта чаша не миновала, - штейгер нашей смены считается злым.
Но вот смена закончилась, и мы все гурьбой уходим. Сначала вверх по наклонному штреку - бремсбергу - нас везут навалом в вагонетках. Затем километра полтора - два нужно идти по горизонтальному главному штреку. Здесь, если нет попутного электровоза, стараемся захватить пустую вагонетку и, толкая её перед собой, попарно идти по рельсе. Так легче идти, чем по скользким шпалам или по неровному грунту, ступая в выбоины и лужи. Вот мы у цели - в большом подземном зале - рудном дворе, откуда нас двухэтажной вместительной клетью будут поднимать "на гора". Но сначала поднимают шахтёров немцев, затем французов, а нас после всех. На рудном дворе холодно, все мы промокли и дрожим. Один наш пытался влезть в клеть вместе с немцами, но те дружно выталкивают его обратно, хотя место есть. Когда клеть трогается, обиженный показывает кулак и обзывает немцев фашистами. В ответ следует гневное восклицание' "Фашьист? Wer ist das Фашьист? (Что значит фашист?)" Нужно заметить, что немцы пока еще не знают этого прозвища, которое мы относим к ним и которое рекомендовал нам И. Сталин{7}.
Наверху при свете дня видны наши негритянские физиономии, на которых сверкают только зубы и белки глаз.
Так пошёл день за днем. Постепенно выработались правильные приемы, появился нужный ритм, и всё пошло гладко. Если бы ко всему этому было достаточное питание, то работу шахтёра можно было бы считать далеко не худшей из тех, которые мне на моём веку пришлось перепробовать.
Информация о мировых событиях у нас есть. Мы подбираем газеты, в которые немцы заворачивают свои завтраки, а очкарик Андрей - аспирант Ленинградского университета - нам их читает в переводе. Разумеется, эта информация, как во всяком несвободном обществе, односторонняя. Но всякая диктатура, как гитлеровская, так и наша, советская, учит читать между строк, хотя и против своего желания. И всякие уловки пропаганды нам знакомы ещё по нашим отечественным газетам. Поэтому мы, в общих чертах, конечно, понимаем, что происходит в действительности.
Сейчас, осенью 1944 года, немцы катятся назад везде, где на них давят.
На подземных работах в шахте, где лёгкого труда, по крайней мере для нас, нет совсем, питание недостаточное. Поэтому имеется и смертность. В пище отсутствуют белки, ничтожно мало жиров и почти нет витаминов. Кроме того, мы не бываем на воздухе и нацело лишены естественного света.
Умирает Бухгалтер. Работать он уже не может и ждёт отправки в лагерь, расположенный где-то поблизости.
Этот лагерь предназначен для больных, ослабших, а, проще сказать, для умирающих. Сейчас Бухгалтер сидит на койке. Лицо его посинело, а глаза лихорадочно горят. Когда он, надрываясь кашляет, то в уголках его рта под усиками появляется кровь. Говорят, что это туберкулёз, которым здесь, увы, болеет не он один. Очень плох Мишка, хотя кашля у него нет, но, по его словам, горит все внутри и трясёт лихоманка. Мишка ещё ходит на работу, но, должно быть, последние дни. Плох и Сергей Рязанский. У него что-то желудочное или язвенное. Здесь это не лечат и по таким скрытым внутренним признакам от работы не освобождают.
Я тоже высох; таким тощим я не был никогда. Живот у меня стал впалым и втянулся почти к позвоночнику. Но мышцы, особенно на руках, стали как железные. Когда я смотрю на себя и на других в бане, то вижу, что все мы напоминаем макеты, разумеется, без разрезов, для анатомического театра. На нас студенты могут наглядно изучать все наружные, рельефно выступающие мышцы, не скрытые больше ни подкожным жиром, ни другими мягкими и дряблыми тканями. Организм полностью перестроился. Вероятно, он использует каждую калорию нашего скудного пайка и посылает её только тем мышцам и органам, которые работают. Другим органам, должно быть, не даётся ничего. Поучитесь жить вот так, люди благополучные. Думать о каких-либо диетах или истязать себя физзарядками вам наверняка не придётся.