Страница 16 из 20
Возможно, в этом суть искусства – отколоть от глыбы мрамора «всё лишнее». Но я давно не ребенок. И не хочу, чтобы погибли все, кроме одного красавца с томогавком или «калашниковым» в руках.
Пусть герои жизни будут живы все. Как было, а было так, что красками не описать.
Сегодня 15 февраля.
За тех, за них, за так, как было в жизни!
СТАРИКИ
Для каждого солдата однажды наступает день, когда война для него закончилась. У всех тот день бывает разный. Кто-то и подумать не успеет, что всё закончилось – и жизни больше нет.
Для Виктора Скрипченко в "афгане" судьба оставила проход сквозь минные поля.
Возвращается, уже из Чарджоу отослал родным телеграмму: «Скоро буду». Позади перевал Сатэ-Кандав, операция «Магистраль», бои между Гардезом и Хостом, всё позади – и ребята в роте, и командир полка Валерий Востротин, и радость, что выжили, и горе, что многих потеряли.
Сначала встреча в Хабаровске, отец, мама, жена, друзья – совсем другая жизнь, и она прекрасна. Но надо обязательно повидать деда – он ждал и ждет. Поехали к нему в город Вяземский, 120 километров от областного центра.
Виктор хотел отправиться в гражданской одежде, по которой так долго скучал, и которая теперь так радовала отсутствием подсумков и карманов для боеприпасов. Но родители настояли: надень военное, парадное – деду понравится.
Приехали, накрытый стол, полна горница знакомых и родных. Выпили, закусили, разговоры, застольный шум, дед – не особо разговорчив и, можно сказать, даже чем-то недоволен. Глянул на его парадную форму, естественно, заметил орден и медали, но чего-то особой радости по поводу наград не высказал.
И вот в разгар застолья дед громко, на всю горницу приказывает: «Ну-ка выйдите все из комнаты, мне с ним надо поговорить наедине». Ослушаться никто не вправе, слово деда – закон. Вышли.
Дед сидит на стуле за столом, Виктор, по военной привычке, встал, как положено перед командиром.
- За кровь? – показывает дед пальцем на орден.
- За кровь, - отвечает внук.
- Был ранен?
- Был.
- Сколько раз?
- Два.
- Куда?
- Первый раз осколками в ногу и руку, второй раз – в ногу выстрелом из гранатомета.
- Почему домой не отправили?
- Походил с палочкой, выздоровел. Потом ребята приварили сиденье к броне, я на нем сидел, когда рота двигалась.
- Ну, и как, понравилась война?
- Не особенно.
- Дурак, это время будешь вспоминать, как самое лучшее, что у тебя было в жизни.
И дед разрешил продолжить застолье: награды заслужили право на то, чтобы их «обмыть».
- Суровым человеком был ваш дедушка, - сказал я Виктору, когда он мне рассказал про эту «проверку» один на один у накрытого стола.
- Но он был прав, хотя тогда я этого не понял.
- Расскажите еще о дедушке, как его звали?
- Николай Петрович Скрипченко, дед Николай, так звали его все в моей семье. Если я о нем расскажу, ты мне не поверишь.
- Поверю.
- Я его помню лет с трех. Помню, сижу у ручейка в ограде, пытаюсь пустить по воде кораблик – палочку или щепку. Он идет мимо, остановился, взял кусок толстой доски, топориком тюк-тюк по ней, и получился красивый корабль. На, играй. У меня по ручью плывет не щепка, а настоящий крейсер. Мастер он был, краснодеревщик.
Помню, что дед не любил ходить по гостям и в дом в гости никого не приглашал, только четырех своих друзей. Они всегда сидели впятером отдельно – без посторонних, без женщин. Сидят, о чем-то говорят, на улице народ какой-нибудь праздник отмечает, все ходят друг к другу, песни поют, а эти – впятером, во дворе, и никто им не нужен.
- Почему? – прервал я Виктора, не утерпев и не дослушав.
- Я тоже, когда подрос, начал спрашивать дедулю, почему? Но ответил он мне, когда я сам войну прошел. Понимаешь, у него, у всей этой пятерки мужиков была совершенно необычная история службы на войне. Забирали их еще до войны, все пятеро – с одной улицы. Все пятеро попали на линкор «Марат», в 41-м этот линкор стоял под Ленинградом. Из матросов сформировали морскую пехоту и - в окопы, защищать город. Мой дед был корабельным связистом, попал в взвод связи.
Тогда было много слухов, что передовые отряды немцев переодеваются в нашу форму, двигаются, например, к мосту, разоружают охрану, захватывают и открывают путь для остальных частей. Его роту поставили охранять один из таких мостов от действий диверсионных групп. Идет колонна, командирам показалось, что это диверсанты, мол, колонна подозрительно организованно подъезжает к мосту. Дали команду открыть огонь, морпехи открыли, а оказалось, что это были свои.
Естественно, начали искать виновных в гибели своих. Допрашивают рядовых, кто приказал стрелять? Командир роты. Задают вопросы ротному, а тот ни в какую: не отдавал такого приказа. Мой дед этому лейтенанту – кулаком в рожу. И его друзья тут, как тут. Всех пятерых – в штрафбат.
Они в этом штрафбате довоевали до 44-го года, в батальоне несколько численных составов сменилось, убиты были все и командиры тоже, но на этих пятерых – ни царапины. А покинуть штрафбат можно было только после того, как получил ранение. Им уже, ну, в порядке шутки, что ли, предлагали: зайдите в лесок, стрельните друг в друга легонько, мы глаза закроем, отправим в госпиталь, а там – дальше будете воевать, как все нормальные люди.
- Согласились? – вновь перебиваю, улыбнувшись после слов «как все нормальные люди».
- Нет, конечно, остались штрафниками. И вот, блокаду сняли, начали восстанавливать Балтийский флот, понадобились экипажи на торпедные катера. Был такой приказ: матросов с нужной специальностью из пехотных частей с фронта отозвать и отправить на флот. Вот тогда про пятерку с линкора вспомнили – не возьмете ли этих «непотопляемых» связистов. О, как раз такие там нужны. А что они штрафники – так экипажи торпедоносцев это же смертники, там штрафникам самое место.
До 45-го года он воевал в составе дивизиона торпедных катеров, участвовал в штурме крепости Пилау, во взятии Кенигсберга. Потом еще долго на минных тральщиках служил.
- Тоже – сапер?
- На воде. Тогда их пути, мужиков в пятерке этой, разошлись, но домой, на родную улицу вернулись все пятеро. А сколько тогда соседей погибло – в каждом доме и не по одному. Может, поэтому, они 9 мая собирались и сидели в нашем дворе отдельно.
- Чтобы не маячить перед другими семьями?
- Наверное.
- Есть у деда награды?
- Орден Красной Звезды, орден Красного Знамени, орден Отечественной войны – все получены тогда еще, на фронте, не из «новых», юбилейных.
- А ранения?
- Нет.
- Поразительно! Не потому ли он спросил о «крови»?
- Может быть. Получить заслуженно боевые награды и не быть ни разу при этом раненным – это в пехоте или на море редко кому из рядовых удавалось. Такое везение – один на миллион.
- Что дедушка после войны делал?
- Мебель. Помню, приехал к нам в город, увидел кресло кровать, таких раньше ни у кого не было. Раскрыл, посмотрел механику. Приезжаем потом к нему в гости, а у него уже точно такое же – сам сделал. Он всё умел, я же говорю, одним топориком мог шикарнейший макет крейсера из доски за пять минут сделать!
- Уникальный дед, - говорю Виктору.
- У меня таких два, - отвечает он спокойным голосом, будто говорит о самых обычных вещах, о двух одинаковых стаканах, например, в шкафу.
- А второй кто? Я готов слушать.
- Вот слушай. Дед Николай – он по линии отца, а по матери – дед Иван. Прядунец Иван Матвеевич. У этого биография похожая, но её начало было с другого конца. Он примерным гражданином в молодости не был: сейчас бы его назвали рэкетиром. Тогда многие нелегально золотым песочком торговали, а он «контролировал», так сказать. Дали ему большой срок, а когда началась война, он стал проситься на фронт. Но статья у него была тяжелая, грабеж, таких из тюрьмы даже на передовую не брали.