Страница 15 из 62
- Боже, прошу, излечи ее, Боже.
Материнский голос, материнские губы, материнская надежда. Бугорок от кукол Бабушки под матрасом впился ей в спину. Единственная стойкая вещь в этом разваливающемся мире.
Может я и правда другая, пришла вдруг внезапная мысль. Она больше не плакала от инъекций (она перестала плакать после первого визита, когда доктор Гайер с силой сжал ее запястье и сказал не хныкать). Он смог поменять в ней это.
Ты изменишься.
- Бабушка? - Яэль вытянулась на матрасе, приподнялась на правом локте, но поняла, что голос - всего лишь воспоминание. Казарма была полна людей, но Бабушки не было.
Нет. Не так. Она сказала, сможешь изменить. Ты сможешь что-то изменить.
Она вновь упала на соломенный матрас.
Ее разбудил вой. Тот же вой, что она слышала каждую ночь. Звуки горечи, стенаний и потерь из каждой казармы. Они сливались в единую песнь. В первые недели своего пребывания в лагере она представляла себе, что это настоящие волки за колючей проволокой, дикие и свободные.
Но сегодня вой был другим. Песнь, разбудившая Яэль, казалась ближе. Была ближе.
Стены казармы затрещали, и Яэль привстала на кровати. Воздух вокруг нее был чистым и холодным, как вата, которую медсестра накладывала на место инъекции. Она больше не чувствовала мурашек. Не чувствовала пламени внутри себя.
Температура спала.
Спина мамы прислонилась к ее. Яэль могла проследить пальцем каждый ее позвонок сквозь ткань рабочего платья. Они содрогались в такт слезам, вою, всхлипываниям.
- Мама? - Яэль положила руку на ее плечо. - Мне уже лучше.
Ее мать овладела собой, почувствовав прикосновение дочери. Ее всхлипывания прекратились, вновь наступила тишина.
На секунду Яэль показалось, что она во сне. Но ее пальцы на спине матери. Это точно происходило наяву. Она слышала прерывистость ее дыхания. Судороги ее голодных, иссохших мышц. Горевшую кожу.
- Мама? - позвала она снова, затаив дыхание.
Женщина повернулась, глаза уставились на Яэль. Они были... странными. Такого же цвета, как у ее матери (темные, как тени в вечернем лесу). Та же форма... Но они как будто бы принадлежали кому-то другому. Яэль посмотрела глубоко в глаза, но не смогла найти там женщину, подарившую ей жизнь. Женщину, которая вырастила ее и не отпускала от себя в поезде ни на шаг.
- Что ты? - ее мать отпрянула назад, голос был прерывистым.
- Я Яэль. Твоя дочь.
- Нет! - глаза матери забегали из стороны в сторону. - Нет... ты не моя малышка. Ты не она.
Удар, удар, удар. Эти слова, как тысяча игл сразу, вились в ее кожу.
- Мама... - попробовала она снова.
- Не надо! - ее вопль раздался во всей казарме, разбудив всех ото сна. Мириам привстала на кровати и уставилась на товарищей по койке еще сонными глазами. - Не называй меня так! Я не знаю, кто... что ты, но ты не моя Яэль!
Вокруг начали шептаться. Яэль чувствовала на себе множество взглядов. Дюжины, сотни людей уже проснулись.
- Рэйчел! - Мириам схватила мать Яэль ха плечи и начала повторять ее имя снова и снова, как заклинание. - Рэйчел. Рэйчел. Рэйчел. Успокойся.
Каждая часть тела матери Яэль тряслась: голова, плечи. Она отпрыгивала от хватки Мириам все дальше и дальше, пока не уперлась спиной о стену казармы.
- Это не она! Это не Яэль!
Яэль тоже тряслась. Полная яда от криков ее матери. Они проникали внутрь. Это была не лихорадка, а злость. Бессмысленная злость, которой люди наполняют себя, чтобы забыть о страхе.
- Мама, перестань! Хватит! Я это Я! Я Яэль!
Она кричала, пока не заметила на себе взгляд Мириам. Глаза девочки были такими же широкими и округлившимися, как у спрятанных матрешек.
- Я-Яэль? - Мириам осторожно произнесла ее имя. Ее руки все еще покоились на плечах Рэйчел, но все внимание теперь завоевала дочь. - Ты... изменилась.
Яэль проследила за взглядом Мириам и посмотрела вниз на свои руки. Непонятный блеск пропал, ушел вместе с мертвыми клетками эпидермиса ее кожи. На ней больше не было точечных изменений цвета кожи или каких-либо пятен. Ее кожа была мягкая, белая, как молоко. Пальцами она вырвала один из волосков на голове. Он был страшно бледным.
Таким хотел ее видеть доктор Гайер.
- Это не моя дочь! Это монстр! - мама продолжала выть, биться с Мириам. - Яэль мертва! Мертва! Как и все здесь.
Яэль, уверенная, что это всего лишь страшный сон, повернула руку, показывая цифры на предплечье. Все те же числа. Она все еще номер 121358ΔX.
- Смотри, - Яэль попыталась предложить цифры, как доказательство того, что это она. Но глаза матери продолжали бегать. Потерянный взгляд.
- Она не в себе. Она не понимает, чего говорит, - голос Мириам был раздражен до предела стараниями удержать мать Яэль на месте. - Она вся горит.
Лихорадка. Теперь Яэль увидела, наклонившись над лицом матери, насколько ее глаза опустели. Яэль подумала о собственной болезни и о холоде материнской руки, приложенной накануне вечером к ее лбу. Могла ли она передать ей болезнь? Отравить собственную мать своей же плотью? Своей переменой?
- Я Яэль. Я жива, - сказала она матери и Мириам. Трем безмолвным соседкам по койке, которые спустились с матраса и встали в коридоре. Всем сотням женщин, смотрящих на них со своих кроватей.
А еще она сказала это себе. Потому что шепот, раздающийся на десятках разных языков, не давал ей покоя по ночам. Монстр, монстр, монстр. Голос материи был самым громким. Она монстр!
Я Яэль. Я Яэль. Я Яэль, повторяла она про себя. Я особенная. Я смогу что-то изменить.
Но в это слабо верилось.
Мама больше не кричала. На другой стороне казармы Мириам укладывала ее на койку. Мать Яэль свернулась на матрасе. Она всегда была такой маленькой? Такой худой? Лихорадка была настолько больше нее. Она как будто переливалась через края ее кожи. Как дух, пытающийся вырваться из тела.
Одна из молчащих женщин подошла со снегом в руках и протянула его Мириам. Девочка приложила его ко лбу Рэйчел, как она сама совсем недавно прикладывала к Яэль. Но это не помогло. Мама лишь хныкала от холода. Эти странные и незнакомые глаза перестали бегать, они стали унылыми, вялыми.
Мертвыми. Как и все здесь.
Женщины казармы номер 7 перестали шептаться лишь на секунду, и все, что слышала Яэль, - это агонию. Песнь лагеря смерти восстала из каждого угла ночи. Не волки. Просто люди. Плакали, и плакали, и плакали.
Она выла вместе с ними.
ГЛАВА 9 (СЕЙЧАС)
11 МАРТА, 1956
ИЗ ПРАГИ В РИМ
Стая держалась вместе. Связанные единой целью и цепью колес и ревущих моторов. Гонщики двигались, как гонимое пастухом стадо, перебираясь через покрытые травой поля и голые скалы. В городах их встречали кричащие толпы людей, размахивающих плакатами со свастикой, а камеры Рейхссендера норовили запечатлеть спортсменов в идеальном кадре для вечернего репортажа.
Как лидеры соревнования, Катсуо и Лука стартовали первыми. Оба гонщика уже были далеко впереди и казались размером с песчинку. Больше всего на свете Яэль хотелось быть с ними, услышать рев мотора своего мотоцикла и оставить автобан за спиной.
Но этого не могло произойти по трем причинам: Такео, Хираку и Ивао. Они растянулись на дороге, третье, четвертое и пятое место. Именно те гонщики, которых Катсуо собрал у себя за столом, заметила Яэль. Возможно, они спланировали особую тактику. Нет, не возможно. Они точно ее спланировали. В этом не было сомнения. С того самого момента, как они стартовали в Праге, трио японцев сформировало так называемую блокаду. Между тремя гонщиками было абсолютно одинаковое расстояние.
Дорога была закрыта.
Троица передвигалась очень вяло. Мотоцикл Яэль ревел за их спинами, вынужденный ехать всего лишь на третьей скорости передачи (слишком медленно), рука крутилась на регуляторе. Она смогла обогнать Ямато, Долф и Карла, перескочив на шестое место. Но они все еще дышали ей в спину, в тот момент когда Яэль приблизилась к заднему колесу Хираку.