Восстание против современного мира

С относительной и исторической точки зрения элемент европейской рыцарской аристократии формально институализировался обрядом возведения в рыцарское звание, окончательно закрепившимся к XII в. После двойного семилетнего срока служения господину, который длился от семи до четырнадцати и от четырнадцати до двадцати одного года, за время которого кандидат должен был доказать свою преданность, верность и отвагу, он проходил обряд посвящения, как правило, совершаемый на Пасху или на Троицу, [275] то есть в праздничные дни, прямо связанные с идеями воскрешения или «нисхождения Духа». Этому предшествовал период поста и покаяния, затем символического очищения в купальне, после которых —как пишет Реди — «для этих рыцарей... начиналась новая жизнь с новыми обычаями». За этим посвящением —или иногда после него —следовало «бдение с оружием»; посвящаемый проводил ночь в храме, стоя на ногах или на коленях (садиться хотя бы на мгновение было запрещено), моля Бога о помощи в обретении тех качеств, которых ему недоставало, чтобы стать полноценным рыцарем. Как бы то ни было, после ритуального омовения рыцарь, по примеру древних, посвящаемых в таинства, надевал белые одежды, символизирующие обновление и очищение его естества; [276] иногда к этому добавляли еще два предмета одежды: черный как напоминание о растворении смертной природы и красный в память о ждущих его подвигах, ради совершения которых он при необходимости должен быть готов пролить свою кровь. [277] Наконец, освящалось положенное на алтарь оружие, что служило окончанием обряда: считалось, что неофит получил определенное духовное влияние, должное поддерживать «новую жизнь» в рыцаре, возведенном в сан и ставшем членом вселенского ордена. [278] На Средневековье приходится расцвет литературы, в которой все оружие и все предметы рыцарского облачения трактуются как символы духовных или этических качеств, которые должны служить ему материальным напоминанием об этих добродетелях, связывая всякое совершенное им действие вовне с внутренним действием.

Легко найти соответствия этой мистике оружия в других традиционных культурах. Ограничимся ссылкой на японскую воинскую знать, для которой рыцарский меч был священен; его изготовляли в соответствии со строжайшими правилами —оружейники надевали ритуальные одежды и проводили обряд очищения печи. Техника закалки держалась в полной тайне и передавалась от мастера к ученику. Клинок меча считался символом души самурая, [279] а применение оружия также подчинялось строгим правилам, так что процесс обучения владения тем или иным видом оружия (например, луком) также мог иметь инициатическое измерение, например, в связи с дзеном.

В списке рыцарских добродетелей, который приводит Реди, на первом месте стоит мудрость, и лишь за ней следуют «верность, свобода, стойкость и т. п.». [280] Точно также, согласно легенде, Роланд является в первую очередь победителем в теологии, и именно ею он занимается до того, как вступить в сражение со своим противником, Феррагусом. Современники называли Готфрида Бульонского lux monachorum, [281] а Ги де Табари в своем «Ordene de Chevalerie» называет рыцаря «вооруженным священником», который благодаря своему двойному качеству имеет право входить в церковь и наводить там порядок своим священным мечом. [282] Согласно индоарийской традиции, именно в мудрости состязаются представители воинской знати с брахманами, то есть с представителями жреческого сословия (например, Аяташатру с Гаргия Балаки, Правахана Джаивали с Аруни, Санаткумана с Нарадой, и так далее), и одерживают победу, сами становясь брахманами или изначально будучи «теми, кто хранит священный огонь». [283] Это подтверждает внутренний аспект рыцарства и воинской касты в целом в мире Традиции.

По мере заката рыцарства европейское дворянство также утратило свою духовную составляющую, некогда бывшую точкой отсчета для «верности», понимаемой в высшем смысле, став частью обычного политического организма —как это произошло с аристократией национальных государств, пришедших на смену средневековой цивилизации. Принципы чести и верности сохранялись даже тогда, когда дворянин превратился всего лишь в «слугу царя»; но такая верность, более несвязанная, даже косвенным образом, с надчеловеческим уровнем, лишилась света. Качества, сохранявшиеся в европейской знати благодаря наследственности, но не получавшие обновления в своем изначальном духе, претерпели роковое вырождение—за закатом царской духовности неотвратимо наступил закат самой аристократии и последовало наступление сил, относящихся к более низкому уровню.

Как уже отмечалось, рыцарство, как по своему духу, таки по этосу, в большей степени было органичной частью Империи, нежели церкви. Конечно, нельзя отрицать того, что защита веры была призванием рыцаря. Однако в этом в большей мере сказывалась общая склонность, свойственная воинскому сословию, посвящать себя служению надындивидуальному началу, а не какому-то конкретному вероисповеданию в узком, богословском смысле. Углубляясь в эту тему, легко заметить, что рыцарство достигало наиболее мощного расцвета именно тогда, когда было сущностно связано с теми орденами и движениями, которые церковь подозревала в «ереси» или даже подвергала преследованию. Если с традиционной точки зрения учение альбигойцев нельзя признать безупречным, тем не менее, точно так же нельзя отрицать (особенно принимая во внимание Фридриха II и арагонских королей) их связи с одним из течений в рыцарстве, которое отстаивало имперскую идею против претензий Римской курии, и в крестовых походах вполне преднамеренно продвигавшимся в сторону Иерусалима, который понимался как духовный центр, имеющий более высокий статус, нежели папский Рим [284] .

Наиболее безупречным в этом плане был орден тамплиеров (храмовников) —воинов-аскетов, отринувших мирские удовольствия во имя суровой дисциплины, практиковавшейся не в монастырях, но на поле битвы, во имя веры, которую исповедали своей пролитой кровью и победами, а не молитвами. У храмовников существовал свой тайный обряд посвящения, детали которого, благодаря стараниям их обвинителей позднее приобретшие богохульный окрас, также имели особый смысл. Среди прочего, кандидаты на высшее посвящение должны были на первой ступени обряда отвергнуть символ креста и признать, что учение Христа не ведет к спасению. Вдобавок к этому храмовников обвиняли в тайном сговоре с «неверными», в отправлении нечестивых обрядов. Во время процесса над тамплиерами неоднократно, но тщетно заявлялось, что все эти вещи имели исключительно символический характер. По всей видимости, речь шла не о кощунственном святотатстве, а о признании того, что экзотерическая сторона христианства имеет более низкий статус, что, в свою очередь, было необходимо для восхождения к более высоким формам духовности. В общем, как некто правильно отмечал, уже само название «храмовники» подталкивает к мысли о не ком переходе на более высокую ступень. «Храм есть более величественное, более обширное, более объемлющее понятие, нежели Церковь. Храм властвует над Церковью... Церкви разрушаются, Храм стоит, [285]как символ родства вер и вечности их духа» .

Другой характерной чертой рыцарства была их связь с Граалем. [286] Легенда о Граале является одной из тех легенд, в которой отражаются тайные чаяния гибеллинского рыцарства. Но и она отсылает нас к тайным корням, которые невозможно свести ни только к церкви, ни, в более широком смысле, только к христианству. Католическая традиция как таковая не знает Грааля. Более того, основные элементы легенды связаны с дохристианскими и даже скандинавско-гиперборейскими традициями. Достаточно указать здесь на то, что тот же Грааль в наиболее показательных вариантах легенды является не мистической чашей, но камнем, камнем света, светоносным, то есть люциферианским камнем; что почти все без исключения связанные с ним приключения носят в большей степени героический и инициатический, а не христианский и евхаристический характер; что Вольфрам фон Эшенбах для описания рыцарей Грааля использует слово Templeise, а тамплиерский герб —красный крест на белом поле —присутствует на одеждах рыцарей Грааля и на парусе корабля, на котором отплывает Perlesvaux (Парсифаль), чтобы уже никогда не вернуться назад, и так далее. Имеет смысл подчеркнуть то, что даже в наиболее христианизированных вариантах этой легенды сохраняются внеконфессиональные элементы. Предполагается, что Грааль, как светоносная чаша, само наличие которой вызывает некое волшебное воодушевление, предчувствие и предвкушение нечеловеческой жизни, после Последней вечери и смерти Христа была перенесена ангелами на небо, где она и останется до тех пор, пока на земле не появится племя героев, способных обеспечить ее сохранность. Вождь этого племени для этой цели должен создать орден «совершенных» или «небесных рыцарей». «Мифом» и высочайшим идеалом для средневекового рыцарства стали поиск этого земного местонахождения Грааля и присоединение к этому ордену, который часто путают с рыцарством короля Артура. Таким образом, учитывая прямую и непрерывную преемственность католической церкви от раннего христианства, тот факт, что христианизированный Грааль исчезает из мира до возникновения ордена, имеющего не священнический, но именно рыцарский характер, очевидно свидетельствует о зарождении некой новой традиции, отличной от апостольско-католической. Более того, почти во всех текстах о Граале происходит выход за рамки символики «Храма» —символа по сути своей также священнического. На смену ему приходит более ясный символ королевского двора или замка как загадочного, хорошо защищенного и труднодоступного места, где хранится Грааль. Основным мотивом как в легенде о «тайне» Грааля, так и о соединении половинок сломанного меча является возрождение царской власти —это ожидание рыцаря, который возродит павшее царство, отомстит или исцелит раненого, парализованного или только кажущегося живым короля. Косвенным образом эта тема связана также как с имперским мифом в целом, так и с идеей высшего, незримого и «полярного» центра мира. Понятно, что во всем этом цикле, столь близком средневековому рыцарскому миру, действовала традиция, имеющая мало общего с господствующей религией, даже если для того, чтобы ее передать —или скрыть —приходилось заимствовать те или иные элементы. На самом деле миф о Граале принадлежит «королевской религии» —в полном соответствии с тем, что было сказано о тайной душе рыцарства.

[275]

См. Gautier, La chevalerie, cit., p. 251. В праздник Пасхи —день, несомненно выбранный не произвольно, еще задолго до христианства, —многие народы праздновали обряд «нисхождения огня», что очевидным образом свидетельствует о его связи с различными традициями «солнечного» типа. Говоря о двух семилетних сроках, проходимых кандидатом на посвящение в рыцари, стоит напомнить, что тому же ритму следовали при воспитании в Греции (см. Платон, Алкивиад, I, 121e; Аксиох, 366d), что было не лишено глубоких оснований, так, согласно традиционному учению, число семь отражает ритмы развития сил, действующих в человеке и в природе.

[276]

О символизме омовения уже говорилось, что в соответствии с некоторыми ритуалами именно «женщина» (дама» «раздевала» и препровождала рыцаря в купальню. В дальневосточной традиции надпись на царской купальне гласит: «Обновляйся полностью ежедневно —делай это снова и снова, всегда» (Да сюэ, II, 1).

[277]

Эти три цвета, иногда отраженные символизмом трех одежд (например, у Бернара Тревизанского), стоят в центре герметического Царского искусства и имеют то же значение, что и три стадии инициатического палингенезиса (возрождения): «красному» соответствуют «Огонь» и «Солнце».

[278]

См. L. Gautier, La chevalerie, cit., pp. 288-299; G. De Castro, Fratellanze segrete, cit., pp. 127-129; С. Menustrier, De la chevalerie ancie