Восстание против современного мира

Таким образом, в более древнем индоарийском мировоззрении только каста брахманов, состоявшая из высших существ, могла возвышаться над всеми прочими, поскольку управляла силой ритуала, или Брахмана, понимаемого в этом контексте как изначальный жизненный принцип. Сами «боги», в том случае, если они не являются олицетворением обрядовых действий (то есть существами, вызванными к действию или обновленными этим действием) —это духовные силы, склонившиеся перед этой кастой. [167] Согласно дальневосточной традиции, человек, обладающий властью, также обладает достоинством «третьей силы между Небесами и землей». [168] В Древнем Египте жрецы, знавшие специальные священные заклинания, могли угрожать уничтожением даже «великим богам». [169] Титулом фараона было слово кемотеф («бык своей матери»), подчеркивавшее, что как человек он обладает изначальной сущностью: он влияет на божественное сильнее, чем оно влияет на него. Одна из формулировок, произносившихся фараонами перед выполнением ритуала, звучала так: «О, боги, вы в безопасности, если в безопасности я сам; ваши двойники[170] в безопасности, если мой двойник находится во главе всех существующих двойников; все живы, если жив я сам». [171] Формулировки славы, силы и тотального отождествления излагаются душой «в виде Осириса» в ходе ее испытаний; эти испытания, в свою очередь, можно уподобить различным уровням солнечного посвящения. Схожие традиции увековечены повсюду в александрийской литературе, где бы ни говорилось о «священной расе людей без царей», расе «автономной и нематериальной», которая «действует, но не подвергается действию». [172]Считалось, что эта раса обладала «многовековой священной наукой», которая подобает «властителям духа и храма», и общалась только с царями, принцами и жрецами; эта наука связана с ритуалами фараонов и позже стала известна в Западном мире как Ars Regia[173] .

В высших формах сияющей арийской духовности —в Греции, в Древнем Риме, а также на Дальнем Востоке —роль, исполняемая доктриной, была минимальна: обязательны для исполнения и необходимы были только обряды. Ортодоксальность определялась благодаря обрядам и практикам, а не догмам и теориям. Кощунство (sacrilegium) и нечестивость(ασέβεια) состояли не в «неверии», а в пренебрежении обрядами. Это тождественно не «формализму», как современные историки, в большей или меньшей степени находящиеся под влиянием протестантского менталитета, попытались бы заставить нас думать, а скорее чистому закону духовного действия. В дорическо-ахейском ритуале отношения с божественным основывались не на чувствах, а на убеждениях, характеризуемых формулой do ut des («даю, чтобы ты дал»). [174] Даже боги, руководившие похоронами, не удостаивались весьма «религиозного» отношения; они не любили человека, и люди в свою очередь их тоже не любили. Сущность их культа заключалась в их успокоении: люди предпринимали меры, не дававшие богам осуществить невыгодные для людей действия. Искупление (expiatio) само по себе изначально имело характер объективной операции, как медицинская процедура по предотвращению заражения, не имея сходства ни с наказанием, ни с актом раскаяния со стороны души. [175] Формулировки, использовавшиеся каждой аристократической семьей и даже каждым древним городом во взаимоотношениях с силами, управлявшими их судьбами, прежде использовались их божественными праотцами, чтобы победить духовные силы (нумены). Таким образом, эти формулировки были просто наследием мистической области; они были не излияниями чувств, а сверхъестественным эффективным оружием —при условии, что в течение обряда не менялась ни одна техника [176] .

Где бы традиционный принцип ни применялся во всей своей полноте, в его иерархических различиях можно найти трансцендентную мужественность, которая находит свое наилучшее символическое выражение в синтезе двух качеств римского аристократического класса —а именно, копья и обряда. Здесь же можно найти существ, которые являются «повелителями священного» (reges sacrorum), они внутренне свободны и часто освящены олимпийским бессмертием. По отношению к невидимым и божественным силам эти существа выполняли туже центральную функцию и ту же роль, что вожди выполняют среди людей. С этой «вершины» к тому, что в настоящее время общепринято рассматривается как «религия» и «жречество», ведет вниз очень долгий путь или процесс деградации.

Мир «анимизма» представляет собой падение и разложение мира «сил» и нуменов. Этому разложению и деградации было суждено усилиться из-за отхода от мира, в котором «души» были воплощены в вещах и стихиях, к миру, в котором боги воспринимались как личности в объективном смысле, а не как образные аллюзии на нечеловеческие состояния, силы и возможности. Когда эффективность обрядов исчезла, у человека появилась мотивация для наделения мифологической индивидуальностью тех сил, с которыми он прежде имел дело, следуя простым техническим взаимоотношениям, или которые он понимал самое большее как символы. В дальнейшем человек постигал эти силы в соответствии с собственными образами, что ограничивало человеческие возможности; в них он видел персонализированных созданий, которые были более могущественными, чем он сам, и к которым нужно было обращаться со смирением, верой, надеждой и страхом, не только чтобы получить защиту и успех, но также освобождение и salus (в двойном значении здоровья и спасения). Мир, находящийся над реальностью, основанный на чистом и абсолютном действии, сменился смутным миром, находящимся под реальностью —миром эмоций, воображения, надежд и страхов; этот мир становился всё более «человеческим» и бессильным по мере того, как он следовал различным этапам общего упадка и деформации изначальной традиции.

Только после встречи с этим упадком становится возможным разграничить царскую и жреческую функции. Даже когда жреческий класс правил без отклонения от чистого традиционного духа, как в случае Древней Индии, он носил гораздо более «магический» и царственный, нежели религиозный, характер, в обычном смысле слова «религиозный».

Когда мы говорим «магический», мы имеем в виду не то, о чем большинство людей думает, услышав термин «магия», который почти всегда дискредитирован предубеждениями и фальсификациями. Мы также не ссылаемся на тот смысл, которое этот термин приобретает, когда речь идет об эмпирической науке sui generis, типичной для древности, которая была довольно ограничена по своему масштабу и эффективности. Магия в этом контексте обозначает особое отношение к духовной реальности самой по себе, отношение центральности, которая тесно связана с царской традицией и инициацией.

Далее, не имеет смысла подчеркивать отношения между магическим отношением, чистым обрядом, обезличенным, прямым, нуминозным восприятием божественного, и образом жизни диких племен, которые, согласно иудейско-христианскому менталитету, все еще не осведомлены об «истинной вере». В большинстве случаев дикарские племена должны рассматриваться не как нецивилизованная стадия человечества, а как деградировавшие формы остатков весьма древних рас и цивилизаций. Даже несмотря на то, что вышеизложенные частности можно найти среди диких племен выраженными в материалистических, темных, шаманских формах, это не должно помешать нам распознать их смысл и важность, которую они получают при возвращении к своим истокам. Таким же образом «магия» должна пониматься не на основе подобных убогих и деградировавших остатков, а на основе форм, в которых она сохранялась в активном, светлом и сознательном виде. Эти формы совпадают с тем, что мы назвали «духовной мужественностью» мира Традиции. Неудивительно, что большинство известных современных «историков религии» не имеют ни малейшего представления об этом понятии: путаница и предубеждения, которые можно найти в их более чем документальных работах, в высшей степени плачевны.

[167]

См. Н. Oldenberg, Vorwissenschafilige Wissenschaft, Leipzig, 1918; С. Бугле(С. Bougie, Essai, cit., pp. 251, 75) отметил, что в индийской традиции «религиозные действия по определению понимались в свете магической процедуры или квазимеханической операции, хороший или плохой исход которой всецело зависел от человека, исполнявшего ее; в этом контексте мораль не играла никакой роли», откуда видно, что брахман действовал не опосредованно как представитель кого-то другого, а в качестве той самой личности.

[168]

Чжун юн, XXIV, 1; XXIII, 1; XXXI, 1, 3,4.

[169]

См. De Mysteriis, VI, 7. Порфирий (Письмо к Анебо, 29) безошибочно противопоставил этот тип отношения богобоязненному религиозному почитанию, возникшему в некоторых чертах греко-римского культа.

[170]

Очевидно, имеется в виду ка. См. также гл. 8. —прим. перев.

[171]

См. A. Moret, Du caractère, cit., pp. 232-233. Это объясняет, почему первое поколение египтологов, ведомых религией набожного типа, усмотрело в признаках привилегий фараона признаки антихриста или князя мира сего —princeps huius mundi (J. A. de Goulianof, Archéologie Égyptie