Дотянуться до моря

— Ну, и чего же юная леди в контексте рассказанного предполагает из-под меня хотеть?

Растерянность мелькнула в Дарьином взгляде. Дальнейшее развитие разговора явно требовало плана действий, которого у нее не было.

— Вам, что, ее не жалко? — вместо ответа спросила она.

Я подумал, что только человек, знавший всю историю наших с Ивой отношений, всю до нюансов, мелочей, деталей имел бы моральное право задавать мне такой вопрос. Перед моим мысленным взором, как полустанки в окне двигающегося с фантасмагорической скоростью поезда, промелькнули вехи нашей с Ивой истории: Ива в розовых шальварах — наша первая встреча. «Поцелуйчик» в полоску голой кожи над поясом джинсов в их супружеской квартире на Шокальского — наш первый секс. Наша первая ночь вместе, сумасшедшая «кровавая» ночь в каюте корабля на Речном вокзале. Последняя встреча нашего «первого захода» на съемной квартире. Случайная встреча в «Арбат-Престиже». Ивино: «Вот только с чего ты взял, что дальше я лягу с тобой в постель?», маленькое несчастное черное существо по имени Джой вместо нее. Реконкиста. Страстная и странная ночь в Турции в минувшие выходные. Ее: «Я е…анутая, Сень?» И: «По крайней мере, пока ты женат, а я замужем. Или, клянусь дочерью, эта встреча станет у нас последней». Мой вчерашний уход — не уход, бег! — из квартиры в Митино от раздевшейся уже Ивы. Сегодняшняя встреча в кафе — будто бы не с ней, Ивой, а с совершенно другой, неизвестной мне женщиной, с которой, знай я раньше, что она ТАКАЯ, никогда бы и ни при каких обстоятельствах. Всего этого Дарья, разумеется, не знала, или знала, может быть, три, пять процентов от этого. Какое же она имеет право задавать мне такой вопрос?

— Нет, — коротко и жестко ответил я, подняв на нее глаза.

Пару секунд Дарья сопротивлялась моему взгляду, потом отвела глаза.

— Что же она вам такое сказала? — пробормотала она.

— Не имеет значения, — нахмурился я. — Уже не имеет. И, кстати — вас, мисс, это в любом случае не касается.

Пожалуй, лучше мне было этого не говорить. Дарья вскинула голову, выдернула из-за спины руки, и оттопыренным указательным пальцем категорически отрицательно помахала передо мной.

— А вот это нет! — воскликнула она. — Это вы, дядя Арсений, не правы! Как раз меня-то это все и касается! Очень касается! И всегда касалось. Я вас с мамой с самого начала помню! Как вы меня с ней на своей машине на дачу возили. И как вы с ней тра… любовью занимались у Софы на квартире.

— Да, ты уже это говорила, — кивнул я.

— Я говорила? — осекшись, округлила глаза Дарья. — Вам? Когда?!

— Недавно, в Турции, — уточнил я. — В ночь с субботы на воскресенье.

При упоминании о турецком инциденте Дарьино лицо вспыхнуло, пошло румянцем, она снова отвела глаза.

— Надо же, не помню, — пробормотала она. — Но, согласитесь, дядя Арсений, важно ведь то, что маленькая девочка помнит свою маму с вами почти так же долго, как и со своим отцом, а не то, что как-то раз в неадеквате она уже пыталась говорить с вами об этом?

Я поймал себя на том, что в Дарьиных умопостроениях явно проглядывается логика Аббаса, и мне сразу захотелось как можно быстрее закончить этот разговор.

— Пожалуй, — пожал я плечами. — Но, думаю, важнее то, что ты собираешься сейчас сказать.

Дарья озадаченно посмотрела на меня, процесс собирания с мыслями отразился на ее лбу рядком смешных морщинок.

— Я хочу сказать, — набрала воздуху в легкие Дарья, — что после стольких лет вашего с мамой… знакомства вы собираетесь сейчас, после смерти отца, ее в таком состоянии бросить, это… это…

Не находя нужного слова, она снова подняла на меня свои — такие мамины — глаза. «Подло? Мерзко? Низко? Гнусно?», — мысленно подбирал я окончание ее мысли, все больше очерствляясь душой.

— Это жестоко, — наконец, выдавила из себя Дарья, и по ее щекам покатились слезы.

Я ощутил, будто мне отвесили пощечину и почувствовал, как горячие струи стыда начали просачиваться мне в душу.

— Это жестоко, — повторила Дарья. — Вы не видели ее состояния. Говорю вам: если бы я не была уверена, что мать вырубилась до утра, я бы сейчас была бы не здесь, а рядом с ней, потому что она может сделать с собой все, что угодно.

«Тем более, что у вас это в роду», — язвительно заметил про себя я.

— Тем более, что она считает, что у нас в роду по бабушкиной линии склонность к суициду, — эхом отозвалась Дарья. — Я очень боюсь за нее. И скажите — вот вы сможете спокойно жить, если мать, например, с балкона из-за вас выкинется?

— Ну, знаешь! — взревел я, от неожиданного прилива эмоций даже приподнимаясь в кресле. — Если бы такое произошло, это точно было бы не из-за меня, а из-за нее самой. Есть вещи, после которых любые отношения становятся невозможными, и твоя мать сама неоднократно эту сентенцию на мне обкатывала. Так что, мадемуазель Дарья, лучше бы вам сейчас ехать к вашей маме, охранять ее от необдуманных действий, пока к ней не вернется способность здраво соображать! Засим полагаю наш разговор законченным.

Я поднялся с кресла и встал рядом с ним, явно, как мне казалось, представляя собой предписание: «Позвольте вам выйти вон!». Но Дарья с другой стороны комнаты следовать приглашению не спешила. Снова я недобро помянул ее отца — Аббас тоже никогда не торопился закончить разговор в невыигрышной для себя позиции, даже если ему уже было указано на дверь.

— Ну, вот как я могу сейчас уехать, дядя Арсений? — дрожащим голоском вопросила Дарья. — Как я могу уехать, если знаю, что еще не приложила всех усилий, всех стараний для того, чтобы помирить вас с мамой? Как я ей буду в глаза потом смотреть?

Я аж поперхнулся от такой постановки вопроса. Это было что-то другое, что-то новенькое; я не понимал, куда девчонка гнет, и это мое непонимание нашло выражение в коротком саркастическом смешке.

— Вот вы смеетесь, дядя Арсений, а ведь я готова на все, чтобы у мамы с вами все было хорошо! — выпалила Дарья, сжав пальцы в маленькие кулачки и даже притопнув для верности ногой.

Это прозвучало настолько уверенно и безапелляционно, и в то же время так наивно и по-детски, что я рассмеялся — снисходительно и во весь голос. И, наверное, было в этом моем смехе столько иронии, столько этого взросляцкого: «Да что у тебя может быть, деточка?», столько этого Станиславского «Не верю!», что для Дарьи это стало последней каплей. Не знаю, собиралась ли она сделать то, что сделала в результате, только сейчас я думаю, что лучше бы мне было не распалять ее этим моим смехом. Да, пожалуй, лучше бы я этого не делал.

— Не верите, дядя Арсений? Не верите? — вскричала Дарья, размахивая руками. — Напрасно, совершенно напрасно! Вы думаете, я такая же, как мать? Как отец? Ни на что не способная? Только на слова и гожусь? Ничего подобного, я — другая! Вы даже не представляете, какая я!

Дарью было не узнать. Минуту назад стеснительно пытавшаяся слиться со стеной, в мгновение ока она превратилась в торнадо, бурю, ураган. Почти выкрикивая слова и бурно жестикулируя, она оказалась на середине комнаты. Ее глаза сверкали, по щекам разлился румянец. Невольно отстраняясь, я сделал шаг за спинку кресла, словно спинка могла защитить меня от этого тайфуна с женским, как водится, именем Дарья. А она, чуть присев и скрестив на уровне колен руки, вдруг стянула через голову платье. Под ним на ней был сиреневый лифчик и такие же трусики. Я часто заморгал, ожидая, что эти предметы сейчас отправятся вслед за платьем, но Дарья сеанс стриптиза продолжать не стала, а решительно двинулась ко мне. В два шага оказавшись рядом со мной, она опустилась передо мной на колени и молниеносно расстегнула мой брючный ремень.

— Дарья! — вскричал я, ощущая себя Ивой, которой в ту турецкую ночь дочь заявила «Я хочу тебя, мама!» — Что ты делаешь?!

— Да замолчите уже, — ответила Дарья, одним вжиком расстегивая мне ширинку. — Лучше в кресло сядьте. Не будете же вы все время стоймя стоять? Знаете поговорку: «В ногах правды нет?»

Она отпустила молнию, и мои брюки свалились на пол. Я был сражен наповал. Могу смело сказать, что ровно до этого момента я еще как-то удерживал ситуацию под контролем, но Дарьин напор бросил меня в самую стремнину ее развития. Вообще мужчина, у которого ноги спеленуты спущенными брюками, находится в очень зависимой позиции, навроде стреноженного коня. Прежде, чем я успел принять решение, что делать дальше, моя задница бухнулась в кресло, причем за недолгое время этого пути Дарья успела стянуть с моих бедер трусы. Еще секунда — и я ощутил себя во власти ее холодных пальцев. Еще столько же она, нахмурив лоб, смотрела на мое хозяйство, как на цыпленка, пищащего на ладони, потом ее голова начала решительно движение к моим чреслам. Ощущая, что мне неожиданно стыдно на это смотреть, я закрыл глаза. И только за мгновение до того, как частично оказаться у Дарьи во рту, что-то отличное от парализованного на тот момент сознания послало импульс моим рукам. Подхватив девушку, как раскрытыми клешнями, кистями рук с оттопыренными большими пальцами под мышки, я со всей силы оттолкнул ее от себя. Конечно, было бы достаточно просто разъединиться физически, разомкнуться, чтобы восстановить возможность вербального управления ситуацией. Но поскольку в это мгновение я был движим чем-то, отличным от разума, то силы я не рассчитал, и мышечного импульса для тельца весом не более сорока пяти кило хватило, чтобы Дарья, описав в воздухе пологую дугу, пролетела полкомнаты, и шлепнулась на пол прямо у того места, где она стояла в начале беседы, гулко стукнув затылком в стену. Последний отрезок своей траектории она проделала, скользя копчиком и лопатками по полу. Устилающий гостиную мягкий ковер спас ее кожу от ссадин, но коварно зацепился ворсом за Дарьино исподнее, в котором на момент падения она пребывала. В один миг брызнули в разные стороны хлястики расстегнувшегося лифчика, скручиваясь пружиной, слетели с бедер трусики, взмыли в воздух и упали на ковер сиреневым, скрученным в восьмерку жгутом. Осознав результаты своего физического воздействия, я вскочил и бросился к распростертому телу. От удара о стену Дарья отключилась, и теперь лежала на полу, неестественно согнув шею, разметав руки и ноги, одетая исключительно в полосатые носочки. Ее нагота брызнула мне в глаза, как яркая вспышка света в ночной темноте, и прежде чем я осознал, что вижу это не в первый раз, я поневоле отвел взгляд. «Пульс!» — подумал я и потянулся рукой к ее межключичной выемке, где проще всего ощутить биение сердца. Если бы сторонний наблюдатель в этот момент увидел нас, то было бы неудивительно, если он представил себе развитие ситуации следующим образом: стареющий полуголый педофил-насильник тянет свои похотливые руки к горлу обнаженного юного создания, распростертого без чувств перед ним, чтобы после сотворенных с ней безобразий, вероятно, задушить. Но, к счастью, подобное развитие событий самым счастливым образом разбилось о то, что раньше, чем пальцы насильника сомкнулись на ее шее, то есть нащупали пульс, юная жертва открыла глаза. «Слава Богу! — подумал я, отдергивая руку. — Жива!» Секунду Дарья осознавала, что происходит, потом резко подобрала колени, руками обхватив себя за плечи. В ее глазах плескалось осознание ужаса поражения.