Дотянуться до моря

Я даже слегка вздрогнул от неожиданности.

— В каком смысле? — переспросил я. — Как ты себе это представляешь?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Просто… Ты такой большой, красивый, сильный. Наверное, Пьотер был похож на тебя. Ты первый мой мужчина, с которым я была не по принуждению, и не за деньги… То есть, с тобой я тоже за деньги, но — не совсем. Вернее, совсем даже не за деньги. Ты мне так нравишься… Мне так хорошо с тобой, мне никогда ни с кем не было так хорошо. Я понимаю, у тебя жена, она белая и наверняка очень красивая. Сын… Я тоже могла бы родить тебе сына, у него была бы очень светлая кожа, как у моего брата Уски. Он был очень красивый, и наш сын тоже был бы очень, очень красивый. Ты мог бы снять мне какое-нибудь жилье, и мы бы встречались раз или два в неделю, как ты сможешь. Или, может быть, тебе нужна прислуга? Наверняка у тебя большой дом, я могла бы жить где-нибудь в дальнем углу, делать всю работу по дому, и твоя жена, белая госпожа ни о чем не догадывалась бы. Мы с сыном очень сильно любили бы тебя, и ты никогда не захотел бы нас прогнать.

Она говорила все это, и ее сияющие глаза были устремлены куда-то вдаль из этой темной комнаты с круглой кроватью под балдахином. Но вот взгляд ее потух, словно кончился в ее мозгу прекрасный, волшебный фильм.

— Конечно, это только мечта, — вздохнув, сказала она. — Сказка, как говорила мама. Извини.

И она тихо заплакала. Я притянул к себе ее коротко стриженую мелко-курчавую голову, поцеловал ее странно пахнущую дымом макушку и тоже заплакал. Я плакал о том, что рядом со мной сейчас не та, кого люблю я, а совершенно неведомая мне еще три часа назад чужая, черная женщина, которой по какой-то саркастической усмешке судьбы за полтора часа знакомства мне удалось внушить такое чувство, что вот уже она совершенно искренне любит меня, готова рожать от меня детей и вообще идти за мной на край света без раздумий, сомнений и качаний. А мне это ее большое, честное, светлое чувство — до лампочки, потому, что: «…открыт Париж, но мне туда не надо».

— Why are you crying? — воскликнула Джой, вытирая мне щеки. — Why are you so sad? Is it because of my foolish tale?[xi]

— Нет, — стараясь не хлюпать носом, ответил я, отводя ее пальцы от лица. — Это не из-за твоей глупой истории, это из-за совсем другой глупой истории.

Она поняла, белозубо улыбнулась: «Yea, okey».

— Да, окей, — подтвердил я. — Все в порядке. Ну, все, уходи. Go, go home.

Джой застыла, словно я ее ударил, потом молча встала и начала одеваться. Оделась, тихо пошла к выходу. Уже в дверях обернулась:

— Will we meet again?[xii]

Я посмотрел на нее, покачал головой — нет, не увидимся. Она кивнула, словно говоря: «Да, понимаю». Отперла замок, открыла дверь.

— What is your name? — спросила она на пороге. — Как тьебьа зовуд?

— Никак, — ответил я, словно стирая с листа моей памяти последний и единственный штрих, свидетельствующий об этой такой странной, такой волшебной и такой ненужной мне встрече. — No one. My name is no one.

— Оkey, — снова улыбнулась она. — If Im lucky to get pregnant from you and I have a baby boy Ill call him Noone[xiii].

И ушла. Такой она мне и запомнилась — стоящей вполоборота в проеме двери, сбезнадежной улыбкой глядящей на меня своими грустными глазами, в которых расплавом черного перламутра плескались слезы.

Но милая чернокожая девочка, обогнувшую в тщетных поисках счастья половину земного шара, занимала мои мысли недолго. Безусловно, скоро она перестанет быть такой естественной и непосредственной, профессия быстро выбьет из ее курчавой головки романтику и иллюзии. И Джой станет шлюхой — не по названию, потому что много вполне приличного народу женского пола на протяжении последних нескольких тысяч лет существования человечества продают свое тело для того, чтобы выжить, а человечество, стыдливо отводя глаза, с этим соглашается. Скоро Джой станет шлюхой по призванию, то есть сознательно смирится с тем, чем она занимается, найдет в этом некоторые весьма привлекательные моменты (деньги, конечно, да и регулярный секс не только приятен, но и весьма небесполезен женскому организму), простит себя за это, оправдает. И забудет она унаследованные от матери бредни о большом сильном белом мужчине, и о красивом, светлокожем сыне от него. Такая вот картина ее будущего нарисовалась у меня в голове, сразу отступило легкое, но неприятное пощипывание там, где в глубине души у людей обычно прячется совесть, и я забыл о Джой много раньше, чем получил от Ивы эсэмэску с текстом: «Спасибо за вечер. Целую».

Следующие почти три года в моих отношениях с Ивой я сардонически назвал «реконкистой» — «отвоеванием», или «перезавоеванием». Я дал себе отчет в двух вещах — что выкинуть эту женщину из головы, сердца и яиц я не могу, равно как и разобраться в том, почему, не отвергая моих ухаживаний в принципе, она не возвращается к прежнему качеству отношений. А ухаживания мои были очень настойчивы и дорогостоящи. В ту первую осень «реконкисты» я подарил ей на день рождения поездку в Париж, о которой Ива при своей зарплате и неработающем муже могла только мечтать. Из поездки она вернулась восторженно-восхищенная, но на последовавшей нашей встрече снова не позволила перейти черту. Год прошел в нечастых и бесплодных встречах, а на следующий день рождения она получила в подарок от меня бриллиантовое кольцо, привязанное алой ленточкой к огромному розовому букету. Внешне это все очень напоминало предложение руки и сердца; Ива от восторга не дышала, и в ее взгляде явно читалось: «Я на все теперь согласная!» Но мы встречались, наступал вечер, и Ива виртуозно снова избегала постели, и я даже не мог понять, как это ей удается. Я ничего не понимал, бесился, кусал себя за хвост, но поставить вопрос «ребром» не решался, боясь навредить, сломать все окончательно. На следующий год ближе к лету Ива как-то между делом завела разговор о том, что у Дашки нашли какую-то подростковую кожную болячку, и что врачи посоветовали срочно вывезти ребенка в Израиль, на Мертвое море. Я пообещал Иве, что Дашка обязательно туда поедет, раньше, чем придумал, от чего придется отказаться, чтобы выкроить необходимую на поездку и лечение весьма круглую сумму. Ива получила деньги, восторженно благодарила, а на мой вопрос: «Увидимся, когда вернетесь?» многообещающе кивала головой. И ни разу не звонила мне из Израиля, ни в течение недели после возвращения. Я ходил злой, а Марина снова настойчиво и озабоченно интересовалась, что у меня случилось на работе. Наконец, я не выдержал, и позвонил сам. Ива ответила, как ни в чем ни бывало, сразу кинулась взахлеб рассказывать о своих и Дашкиных Израильских впечатлениях, и на мое робко-растерянное: «Может, встретимся?» рассыпалась: «Конечно, конечно! Ты просто не звонишь, я думала — занят…» Я положил трубку со странным чувством, что лекарства от делания-бабами-из-нас-дураков не существует, и вряд ли когда-нибудь будет изобретено.

Эта встреча получилась особенной. Ели, пили, общались легко и непринужденно, как тогда, раньше. От вина даже у меня кружилась голова, а Ива была просто пьяна. «Я хочу пригласить тебя на продолжение вечера», — решительно кинулся в омут я. «А давай!» — безбашенно согласилась Ива. Я привез ее в тот самый эдалт-отель, в котором года полтора назад мне ее заменила черная Джой. «О, здесь можно танцевать стриптиз! — воскликнула Ива, увидев толстый хромированный шест посередине комнаты. — Арсений Андреевич, хотите, я станцую вам стриптиз?» Разумеется, я хотел. Под удачно нашедшийся среди саунд-треков местной аудо-системы стриптиз-гимн «You Can Leave Your Hat On» Ива, сбрасывая с себя вещь за вещью, вдарила зажигательный танец вокруг шеста. Я смотрел с замирающим сердцем, готовый к тому, что в любой момент со словами: «Ну, побаловались, и хватит!» шоу закончится. Но когда с Ивы слетел лифчик, я понял, что буду очень большим дураком, если сегодня не доведу дело до логического завершения. Я оторвал Иву от шеста, бросил на кровать, в изголовье и изножье которой я заранее приметил металлические цепи с толстыми кожаными ремнями на концах, — номер был оборудован в стиле BDSM. Пока я звенел пряжками, фиксируя ремни на Ивиных запястьях и лодыжках, она с нескрываемым интересом наблюдала за мной. «Кажется, Арсений Андреевич, вы собираетесь меня изнасиловать? — пьяненько усмехнулась она. — Что ж, я не против». Я натянул цепи, растянув Иву на кровати наподобие апостола Андрея, распятого на Х-образном кресте. Вожделение просто клокотало внутри меня, — никогда еще передо мной не было столь возбуждающей картины. Я мгновенно скинул с себя одежду, но вот незадача — на Иве оставались трусы, и чтобы снять их, нужно было расковать ей ноги, как минимум — одну. Я не захотел даже на секунду рисковать полным контролем над ситуацией, и просто сорвал тонкие стринги с ее бедер. «Купишь новые, — промурлыкала Ива, закрывая глаза. — Две пары». Я налетел на нее, как цунами 2004 года на тайский берег. Лишенная возможности «помогать» мне своими телодвижениями Ива была особенно хороша, и я делал с ее беспомощным телом что хотел, она только стонала и вскрикивала. Но через полчаса, не открывая глаз, она внятно произнесла: «Хочу сзади». Это никак не представлялось возможным выполнить, не расстегнув оковы, и полагая, что теперь-то птичка вряд ли куда-нибудь денется, я снял с нее ремни. Но, перевернувшись, Ива потребовала снова привязать ее. Когда все кончилось, и мы лежали рядом, приходя в себя, Ива сказала: «Оказывается, быть беспомощной — очень сексуально. Мне понравилось. Хорошо, что потенциальные насильники-маньяки не знают этого обо мне!» Когда я привез ее домой, мы еще долго сидели в машине и целовались взасос, «как тогда», я тискал под блузкой ее грудь, а ее пальцы хозяйничали у меня в брюках. У меня в душе был май, цвел жасмин, и было мне от силы семнадцать лет. «Я люблю тебя», — сказал я ей на прощанье. Ее губы уже открылись в ответ, но именно в эту секунду зазвонил телефон. «Да, Абик, — ответила Ива в трубку совершенно будничным, серым, рабочим голосом. — Задержалась в офисе, потом с Наташкой выпили по чашке кофе и паре рюмок коньяка. Я уже почти у дома, буду через пять минут. Ставь разогревать ужин». И — все, мне на прощанье достался только воздушный поцелуй. Но все равно я был совершенно счастлив, и даже Марина с иронией заметила: «Прям летаешь. Уладились неприятности на работе?» Но летал я недолго.