Страница 127 из 155
Зато уж, наверное, ты любил свою жену Марину? Нет, ну, конечно, любил. Нельзя прожить с человеком почти четверть века, не любя его. Правда, ваша стремительная, меньше, чем через три недели после знакомства, помолвка была вызвана — по крайней мере, у тебя — не искрометностью внезапного чувства, а более прозаическими причинами. Целый год, предшествующий встрече с Мариной, у тебя был роман с Наташей — женщиной, почти на десять лет старше тебя, матери двоих детей. Это были странные отношения, но когда ты был с ней, ты был счастлив. Потом ты уехал на две недели в отпуск в Крым, а когда вернулся, Наташу словно подменили. Оказалось, что за это время кто-то умудрился перезавоевать — если не сердце ее, то как минимум тело. Ты хотел забыть ее, но не получалось, в тебе бушевала ревность. А, может, досада, что бросил не ты, а — тебя? Как бы то ни было, ты кипел, страдал и добивался. Ты встречал ее с работы и дарил букеты, стоившие гораздо больше ее месячной зарплаты. Но все было бесполезно, и не потому, что Наташа любила другого. Нет, просто, случайно с кем-то переспав, она восприняла это, как знак к необходимости порвать неестественную и совершенно бесперспективную связь с тобой. Но ты этого понять не мог и не хотел, и чтобы вернуть себе эту женщину, ты предложил ей… руку и сердце. Наташа долго смотрела тебе в глаза, ничего не ответила, но эту ночь она снова повела в твоей постели. Утром ты снова был счастлив, но потом пришли мысли о том, что ты будешь всю жизнь делать с женщиной настолько старше себя и двумя ее детьми? Неизвестно, как бы ты поступил, если бы Наташа предложила «ответить за базар», но она этого не сделала. Отношения начали стремительно умирать, а через две недели ты встретил Марину, и понял, что от добра добра не ищут.
Так любил ли ты ее? Так, как других до (и после) нее, с фонтанами, фейерверками, полыхающим костром чувств и эмоций — точно нет. Это вышел несильно, но долго горящий огонь, подпитываемый постоянно подбрасываемыми в него поленьями совместно нажитых детей и имущества, сучьями решаемых жизненных проблем, ветками прожитых вместе лет. Как человека, мать, хозяйку дома, верную, заботливую, тактичную — конечно, да. Вот если бы еще Кирилл не уродился таким… Но история не дружна ни с какими «если». Кирилл вырос тем, кем он есть, и я чувствовал, что не головой и не сердцем, но каким-то третьим органом чувств возлагал ответственность за это на Марину: увствовал, знал, что это неправильно, но ничего не мог с этим поделать. А теперь в этом странном, неестественном, но тем не менее случившемся соревновании, выборе «за кого ты, с кем ты?» Марина выбрала Кирилла. Наверное, она и вовсе не видела в этом самого выбора, но для меня он был. Безусловно, Кирилл был главным «поленом», горящим в нашем с ней костре, и вот теперь это полено с треском догорало. Еще бы, ведь половину срока вашего супружества ты любил другую женщину! Да, если кого-то ты и любил по-настоящему в этой жизни, то это была Ива. Вот только странно, как ты смог так быстро и бесповоротно разлюбить ее, как бритвой отрезало? Разве так бывает с большой, настоящей любовью? Может быть, все-таки не любовь была это, а банальная месть ее мужу, твоему врагу? И как только объект приложения мести исчез, исчезла и жажда мести, ошибочно принимаемая за любовь? Так любил ли ты кого-нибудь по-настоящему в своей жизни? Способен ли ты вообще на такое великое, вселенское, шекспирианское чувство? А как же быть с Дарьей? Ведь очень похоже на то, что она любит тебя, любит, как любила Сорока, как любила тебя в тот вечер Джой. Ответа не было.
Не знаю, до чего бы я додумался еще это звездной ночью, шагая по бескрайним полям белгородчины, если бы слИваот меня не блеснула гладь воды. Ага, это было то самое маленькое озерцо, которое лежало на моем пути, и значит, цель была уже рядом! Я прибавил шагу, и через четверть часа был в Устянке. Ура, первый этап пройден! Правда, до трассы было еще полтора таких конца с гаком, но лиха беда начало! Я не-ле-галь-но и при этом успешно пересек государственную границу, это вам не хрен собачий! А дома и стены помогают. Ноги гудели, но я решил не останавливаться. Из Устянки начиналась асфальтированная дорога, и шагать по твердому было не в пример сподручнее. Я принялся петь разные песни, сначала про себя, потом тихонько вслух, вполголоса, потом чуть не во всю глотку, как дома в душе. Не удивительно, что тарахтенье мотоциклетного мотора за спиной я услыхал только тогда, когда старый «Урал» с коляской уже чуть не поравнялся со мной. За рулем сидел нахохлившийся дед в танковом шлеме.
— Подвезти? — буркнул он.
— Ага, — ответил я. — Чего без света-то едем?
— Кумулятор дохлый, — объяснил дед. — Светат уже, чего свечку зря палить? Садись, давай.
Я забрался в коляску, укрылся холодным пологом.
— Вы до трассы? — спросил я.
— Дальше мне, — ответил дед. На ту сторону, в Октябрьский. Тебе до трассы? Ну, покимарь, аппарат старенький, полчаса трусить, не меньше.
Я воспользовался советом и сразу отрубился. Когда на перекрестке с трассой М2 старый байкер растолкал меня, была ровно половина четвертого. Сначала я питал надежду, что сразу поймаю попутку аж до самой Москвы, но быстро понял нереальность этой затеи. Только через час на мою поднятую руку остановился «жигуль» с украинскими номерами, согласившийся подбросить меня до Белгорода. Водила объяснил, что местные чужаков не любят, а раз ты голосуешь на трассе — значит, чужой. Что остановится какой-нибудь дальнобойщик, еще менее вероятно, жизнь — не кино «Брат-2», и Россия — не Америка. Выходило, что ехать надо на автобусе, и на автовокзале в Белгороде я вышел. Было 6 утра, автобус отправлялся в 12–40, и все это время я промучался, пытаясь полноценно поспать, в жестком и неудобном вокзальном кресле. Зато в комфортабельном автобусе я оторвался. Правда, в каком-то неспящем уголке мозга всю дорогу ворочалась та самая неясная мысль, к концу маршрута оформившаяся во вполне законченный вовод: обыска ни дома, ни в офисе не было не случайно. Все, что нужно, ищущие нашли на даче и прекрасно знали, что больше нигде ничего интересного нет. Правда, что все это — тщательно спанированная заказуха, было ясно и так, и никакого нового конкретного знания по поводу того, кто он, дергающий за ниточки заказчик, это новое знание не добавляло.
Я прибыл на Курский вокзал в два ночи. Метро уже не ходило, и я взял такси. В Строгино я был в три, потратив на дорогу от Змиёва до Москвы на эдаких весьма своеобразных «перекладных» больше полутора суток. Дарьин телефон все это время был недоступен.
*****
Я отпирал дверь родительской квартиры со странным чувством. Явственно представлялось, что на звук ключа сейчас поспешит в прихожую мама, увидит меня, улыбнется, скажет: «Ну, привет, привет, пропащий!», обернется, через плечо крикнет: «Андрюша, иди, нас сын пожаловал визитом!» Отец с неизменной газетой в руках (раньше «Правда», в последние годы — «Аргументы и Факты») появится в проеме двери, глядя на меня своими добрыми старыми глазами поверх очков, скажет: «Привет, Арсений, сынок! Что ж так долго к нам не заглядывал? Мы с матерью совсем тебя заждались». Но открывшаяся дверь встретила темной пустотой, и видение исчезло. Я разделся, включил свет. Все как всегда, только зеркала занавешены. Я прошел в спальню. Две сдвинутых рядом кровати аккуратно прибраны, застелены покрывалами. На левой спал отец, а на этой, правой, мама. Все так же на прикроватной тумбочке портреты — отца и мой — в старомодных рамках из плексигласа, все так же змеится, перевиваясь и спутываясь, телефонный провод к красному аппарат тут же, рядом с портретами. Я представил, как мама глядела на телефон и ждала звонка. А, может, и не ждала, ведь, похоже, смерть пришла к ней внезапно, во сне… Да неважно, ждала или нет, все равно я должен был звонить маме, когда ей было плохо, или могло быть плохо, а лучше — быть рядом. Но меня не было. Я присел в изножье кровати и заплакал. После слез полегчало, но колючий комок в гуди — то ли чувство вины, то ли стенокардия, — не проходил. На всякий случай я хватанул внеочередную порцию Валиного таблеточного коктейля, и от него ли, под действием ли самовнушения, помогающего даже пустышке-плацебо излечивать наши хвори, боль отступила.