Дотянуться до моря

— Ну, слава Богу, — сказал на прощание я. — Очень рад, что у моего сына такая бабушка, как вы, Катерина Богдановна.

— Да скажешь уж! — махнула на меня рукой старуха, расцветая в улыбке. — Ну, что ж, спасибо, что заскочил, лучше поздно, чем никогда. А теперь езжай с Богом.

И она осенила меня широким, размашистым крестным знамением.

*****

За всю дорогу от Мерефы до Харькова я не произнес ни слова. Колька, пребывавший в еще более, чем обычно, приподнятом настроении, может, и рад был бы поболтать, но чувствовал, что я не в духе, и тоже молчал. И только въехав в город, мы вынужденно разговорились, потому что нужно было найти, где на неопределенно долгое время оставить Субару. Выяснилось, что Колька знает укромную стоянку в одном из спальных районов, куда сторож за двести гривен согласился пустить нас на постой со словами: «Да пусть хоть год здесь стоит!» Дальше предстояло двигаться на перекладных, сначала до Харьковского автовокзала, потом на автобусе, идущем в Стрелечью, а последний участок дороги через Пыльную до границы — и вовсе пешком.

— Ну, что, выходим? — после обсуждения маршрута засобирался Колька.

— Погоди, — остановил торопыгу я. — Еще одно дело осталось. У тебя паспорт с собой?

— Ну да, взял на всякий случай, — недоуменно ответил Колька. — Не на рыбалку, на границу все-таки идем.

— Давай сюда.

По планшету я определил нахождение ближайшего нужного мне в Харькове заведения, и через десять минут мы подъехали к подъезду с вывеской «Нотарiальна контора». Я снова оставил изумленно взиравшего на вывеску Кольку в машине, и вышел. Вернулся я минут через тридцать, молча сел за руль и вернулся на стоянку. Там поставил машину в дальний тихий уголок у заросшего высоким кустарником забора, и только тогда повернулся к недоумевающему Кольке.

— На, держи, — сказал я, возвращая ему его паспорт и толстую пачку документов в придачу. — Теперь эта машина твоя. Вот, смотри, тут генеральная доверенность на твое имя, на ее основании ты можешь делать с ней, что хочешь. Вот все документы на нее, они российские, но с доверенностью ты можешь переоформить ее по всем вашим местным правилам. Но — чтоб ты понял — я отдаю ее тебе не для того, чтобы ты на ней катался. Считай, что это не машина, а деньги. Ты должен ее продать, и на вырученное решить ваш с отцом жилищный вопрос. Новая она стоила пятьдесят семь тысяч, да еще обвесов, парктроников и прочего барахла в ней на трешку. Короче — шестьдесят. В Москве она сейчас улетит за сорок. Харьков — не Москва, но за тридцатку, думаю, всяко уйдет. Продавайте вашу хавиру, добавляйте деньги за машину, и новый год будете с батей встречать в нормальном жилье. Только чтоб на первом этаже, или с лифтом.

Колька вытаращенными глазами смотрел то на меня, то на пачку документов в своей руке.

— Алё-о! — потряс я его за плечо. — Ко-оль! Ты понял, что я тебе сказал?

— Да, да, понял! — закивал Колька. — Но — как это? За что?

— Да просто так, — скромно улыбнулся я. — За дружбу. Есть, вишь, такая штука — дружба. Только отцу не говори, пока машину не продашь, а то он в таких делах щепетильный, распсихуется.

— О, да! — радостно заулыбался Колька. — Я его знаю!

Он снова, как в первый день, с восхищением осторожно провел ладонью по торпедо машины.

— Батя меня убьет! — оглядывая салон, мечтательно протянул Колька.

— Не убьет, — подмигнул я ему. — Куда он теперь за тобой, на тачанке-то?

— Во, точно! — подхватил Колька. — А что если, прежде, чем продать, я недельку на ней поезжу? Как вы думаете, дядя Арсений?

— Я думаю, что это не очень хорошая идея, — нахмурился я. — А если разобьешь? Или угонят? Ведь страховки на тебя нету.

— Да, черт, что это я? — влепил себе ладонью в лоб Колька. — Это ж не машина, это деньги на квартиру для бати! А я — поездить, поездить! Как маленький!

— Ладно, нэ журысь, хлопэць! — засмеялся я, трепля Кольку по волосам. — Большой ты уже, большой. Больше, чем даже тебе кажется!

Колька благодарно взглянул на меня. Я отдал ему ключи от машины, и он сам поставил ее на сигнализацию. Я с улыбкой понаблюдал, как он долго не мог определиться, в какой карман спрятать ключи, и мы покинули тенистую стоянку. Скоро мы были на автовокзале, автобус до Стрелечьей отходил через пятнадцать минут. Еще через час тряской езды в раскаленном автобусном нутре водитель объявил: «Остановка Глубоковский сельсовет, сворачиваем на Стрелечью. Кому там до Пыльной, выходьте!» Я растолкал закимарившего Кольку, и мы вышли. Обдав нас душным солярочным выхлопом и пересушенной пылью с обочины, автобус уехал. На покосившемся указателе было написано: «Пыльная — 5 км». Я крякнул, поудобнее пристроил на плече сумку, и мы с Колькой двинулись вперед.

Когда мы дошли до Пыльной, было полдевятого вечера, начинало смеркаться. Деревня представляла собой одну единственную улочку, уставленную хатами, по сравнению с которыми домик Сорок в Мерефе казался особняком. Улочка бодро начиналась от развилки дороги, по которой мы пришли, и вдруг, словно испугавшись близости границы, резко загибалась в обратном направлении. Не было видно не души, лишь разнопестрые куры значительно похаживали за плетнями, да перебежала один раз дорогу прищуренная грязная кошка.

— Вот сюда, — указал Колька в узкий проход между двумя плетнями прямо на развороте улочки. — Аккурат здесь тропинка, по которой они за кордон шастают, и начинается.

Я с трудом протиснулся между задиристыми плетнями, и мы вышли к размежеванным огородам. Менее, чем в полукилометре начиналась лесопосадка, между деревьями чернела буква «К» старого деревянного столба.

Вон он, кордонный столб, видите? — зашептал мне в ухо, дергая за рукав, Колька. — Все, это граница. А вон в поле видите холмик? Это погреб ничейный, что-то вроде схрона. Там кто идет через кордон, темноту пережидают. Мы тот раз там долго сидели, а вам часочек переждать, пока совсем стемнеет. Ну, дядь Арсений, я пошел? А то на последний автобус из Стрелечной не успею, батя сильно заругается, если до ночи не вернусь.

Я обернулся к Кольке, посмотрел, и неожиданно для самого себя вдруг крепко обнял, прижал к груди его вихрастую голову. Господи, какое, оказывается, это может быть счастье, иметь все правильно понимающего и делающего взрослого сына, искренне любящего и почитающего родителей! Но — карма, как сказала Катерина Богдановна, моя несостоявшаяся теща. Я отпустил засмущавшегося Кольку, протянул ему руку.

— Ну, давай, Чебан младший! — улыбнулся я. — Спасибо за помощь. С машиной сделай все, как надо, ладно? Батю береги. Все, я пошел.

— Ни пуха, дядь Арсений! — напутствовал меня Колька, крепко пожимая мою руку.

— К черту! — ласково послал его я.

*****

Схрон был даже не погребом, а чем-то вроде блиндажика, сохранившегося, может, даже и с войны. Внутри были вырытые в земле лавки, покрытые перевитыми наподобие плетня ветками, маленький дощатый стол. Свет проникал в схрон только через низкую дверь, и сейчас, после заката, внутри было совсем темно. Я посветил себе предусмотрительно встроенным в айфон фонариком, бросил в угол сумку, бухнулся на лавку. Отвыкшие от пеших эскапад ноги гудели, и возможность отдохнуть перед куда как более длинным переходом представлялась более чем к месту. Я достал планшет, открыл сохраненную спутниковую карту. Пацаны после перехода границы забирали вправо, на восток, к Вергилевке; мне же нужно было держать курс практически на север, в направлении Устянки, откуда начиналась дорога, приводящая на трассу М2. До Устянки с учетом того, что нужно было огибать небольшое озерцо, было километров восемь-девять, и все полями. Дальше до трассы было вдвое дальше, километров 15, но там был шанс поймать попутку. Я настроил навигатор на пеший маршрут, задал взятые со спутниковой карты GPS координаты Устянки. «Маршрут построен! — отчиталась женщина-навигаторша. — Время в пути один час тридцать семь минут».

— Ну, это как получится, — ответил я излишне оптимистично оценивающей мои способности ходока программе, закрыл глаза и моментально уснул.