Страница 91 из 99
— Только не в этом круге ада, — решительно заявила она, кивнув в сторону маркизы. Майлз рассматривал ее ожерелье, которое по случайности покоилось как раз над впечатляющей ложбинкой между грудей. На корню пресекая развитие мыслей в эту сторону, Генриетта заставила себя вернуться к Вону. — Задержитесь ли вы в других его кругах, полностью зависит, как я говорила вам раньше, от вас.
— У Данте, — легко заметил Вон, — была Беатриче, которая вывела его оттуда.
Генриетта не поддалась желанию посмотреть на Майлза, а заставила себя любезно улыбнуться Вону. Всегда так лестно, когда тебя сравнивают с литературными героинями, даже если и с довольно невыразительными. И еще более лестно расположить к себе человека умного и образованного, даже если, подобно шекспировской Беатриче (не сравнить с дантовской), Генриетта и находила его слишком драгоценным, чтобы носить каждый день[75].
Со временем, подумала Генриетта, ее бы стала выводить из себя необходимость постоянно гулять по чужому лабиринту, вечно жонглировать словами и взвешивать их значение за завтраком и в постели.
Майлз же напрочь лишен хитроумия. Генриетта проиграла битву с собой и скосила глаза. Майлз, к ее радости, уделял очень мало внимания очевидным достоинствам маркизы. Вместо этого он не отрываясь смотрел на Генриетту и Вона со злобным выражением лица, не нуждавшимся в истолковании.
Генриетта снова повернулась к Вону, чувствуя себя неимоверно приободрившейся.
— По-моему, Беатриче нагнала бы на вас скуку, — твердо заявила она. — Вам нужна Боадикея.
— Я учту это, когда в следующий раз повстречаюсь с бандой мародерствующих бриттов, — сухо сказал Вон. — Мне всегда нравились женщины в синем.
Сердитый взгляд Майлза перерос в громкое ворчание.
— Вы позволите вас прервать?
Генриетта подбежала к нему и заглянула через плечо.
— Что ты нашел?
Из вертикальной части большого, усыпанного бриллиантами креста, висевшего на шее маркизы, Майлз извлек тоненький рулон бумаги. Записки были маленькими и на французском, часть их вообще пестрела цифрами, но суть была ясна.
— Боже мой, — изумилась Генриетта.
— Обычно она держала там любовные письма, — сказал, подходя к ним, Вон.
— Ваши? — спросил Майлз.
— Среди прочих, — ответил Вон и пожал плечами. — Я считаю ее детской болезнью, как корь… только быстрее излечивающейся и с меньшими осложнениями.
— Поперечина по бокам тоже открывается, — сказал Генриетте Майлз, не обращая внимания на Вона.
Он разжал кулак — на ладони лежала маленькая серебряная печать. Генриетта взяла ее, перевернула. На обратной стороне видны были потускневшие от многолетнего соприкосновения с воском, но все еще различимые округлые очертания маленького, но узнаваемого цветка. Тюльпана.
— И это, — мрачно произнес Майлз, разжимая другой кулак и предъявляя маленький стеклянный флакончик, заполненный зернистым порошком.
— Что это? — спросила Генриетта.
— Яд. Его достаточно, чтобы испортить аппетит половине Лондона… навсегда, — подсказал Вон, опытным взглядом оценив порошок.
— Достаточно, чтобы отправить ее на виселицу, это уж точно, — сказал Майлз и скривил губы, показывая, кого из лондонцев он желал бы видеть с навсегда испорченным аппетитом.
Вон повернулся к Генриетте и с ловкостью, выработанной привычкой, почтительно ей поклонился.
— Оставляю Лондон, — вкрадчиво и с таким же выражением лица проговорил он, — в руках беспрепятственно правящей справедливости.
Измазанная сажей и всклокоченная, Генриетта закатила глаза.
Майлз отреагировал несколько серьезнее. Он уронил крест маркизы и повернулся к Вону.
— Она занята, — проскрежетал Майлз. — Поэтому прекратите так на нее смотреть.
— Как — так? — спросил Вон, от души наслаждаясь происходящим.
— Как будто хотите забрать и поместить в своей гарем!
Вон задумался.
— Вообще-то гарема у меня нет, но знаете, Доррингтон, это великолепная мысль. Нужно немедленно ее обдумать.
Генриетта, наблюдавшая за их перепалкой подбоченясь и со все возрастающим изумлением, встала между мужчинами.
— Если вы забыли, я стою рядом. Здравствуйте! — Она с сарказмом помахала рукой. — И я не позволю, — уничтожающе глянула она на Вона, — забрать себя в чей бы то ни было гарем.
— Я это вижу, — ответил Вон, пряча улыбку. — Вы были бы постоянным укором совести. Даже если и приятным глазу. Нет, — покачал он головой, — главный евнух никогда не согласится.
— Я не о евнухе волнуюсь. Он, — Майлз ткнул пальцем в Вона, гневно глядя на Генриетту, — всего лишь повеса.
— Всего лишь? — пробормотал Вон. — Я предпочитаю считать это своим образом жизни.
Майлз проигнорировал его слова.
— Он, может, и умеет ввернуть умную фразу и завязать галстук таким… таким образом…
— Это узел моего изобретения, — вкрадчиво вставил Вон, но тут же умолк с булькающим звуком, когда Генриетта сильно наступила ему на ногу.
Майлз это заметил, но совершенно неправильно истолковал.
— Это несносно, Генриетта, как ты можешь им увлекаться? Все эти цветистые комплименты… этим повесы и занимаются. Чистой воды пустые комплименты. Они не настоящие. Что бы он ни говорил, он не любит тебя, как… э…
Майлз осекся, на лице его застыло выражение безнадежного ужаса.
В комнате воцарилась тишина. Болван с любопытством высунулся из-под дивана.
— Как? — не своим голосом подбодрила его Генриетта.
Майлз захлопал глазами, в безмолвной тревоге открывая и закрывая рот и смахивая на обреченного, впервые увидевшего топор палача. Придя к выводу, что выхода нет, Майлз с достоинством взошел на эшафот.
— Как я, — горестно проговорил он.
— Любишь? Меня? Ты? — пискнула Генриетта, разом потеряв и словарный запас, и голос. Мгновение подумала и добавила: — Правда?
— Я не так собирался это сказать, — с мольбой воззвал к ней Майлз. — Я все запланировал.
Генриетта ослепительно улыбнулась. Откинув назад волосы, она легкомысленно объявила:
— Мне все равно, как ты это сказал, до тех нор пока не откажешься от своих слов.
Майлз все еще оплакивал утрату Романтического Плана.
— Должно было быть шампанское, устрицы, а ты, — он передвинул воображаемую мебель, — сидела бы там, и я встал бы на одно колено и… и…
Майлз не находил слов. В немом отчаянии он взмахнул руками.
Генриетту слова оставляли редко.
— Ты круглый идиот, — сказала она таким любящим тоном, что Вон деликатно отошел на несколько шагов, а Болван совсем выбрался из-под дивана, собираясь получше все рассмотреть.
Протянув руки к Майлзу, Генриетта подняла сияющие глаза к его разбитому лицу.
— Я никогда не ожидала грандиозных признаний в любви или романтических жестов.
— Но ты их заслужила, — упрямо сказал Майлз. — Ты заслужила цветы, и шоколад, и… — Он помолчал, роясь в памяти. Прикинул, что сейчас не совсем подходящий момент для упоминания о чищеных виноградинах. — Стихи, — с торжеством закончил он.
— Думаю, мы спокойно без них обойдемся, — с шутливой мрачностью сказала Генриетта. — Разумеется, если время от времени тебе удастся сочинить оду-другую…
— Ты заслужила лучшего, — настаивал Майлз. — Не поспешной свадьбы и брачной ночи второпях…
На щеках Генриетты заиграли ямочки.
— У меня на этот счет жалоб нет. А у тебя?
— Не глупи, — проворчал он.
— Тогда все в порядке, — твердо заявила Генриетта.
Майлз открыл рот, собираясь возразить, но Генриетта остановила мужа, просто приложив палец к его губам. Мягкое прикосновение заставило Майлза замолчать вернее орды неистовых французов. Генриетта решила запомнить это на будущее, надеясь, что французы никогда об этом не узнают.
— Я не хочу лучшего, — просто сказала она, подтверждая свои слова красноречивым взглядом. — Я хочу тебя.
Майлз издал странный сдавленный звук, который в иных обстоятельствах превратился бы в смех.
— Спасибо, Генриетта, — с нежностью произнес он.
75
См. У. Шекспир, «Много шума из ничего» (1598), акт II, сцена 1; пер. Т. Щепкиной-Куперник.