Страница 27 из 50
— Вы знали Кренски? — спросил Кори, заинтригованный действиями этих загадочных людей.
— У нас было его описание, а это имя я впервые услышал сейчас от вас. Он, может, вовсе и не Кренски, но это не имеет никакого значения. Меньше знаешь — крепче спишь.
Бэк тем временем свернул обе униформы в тюк и положил на него сверху две фуражки.
— Около Гросс Керис мы будем проезжать мимо Топлипер Зее. Это искусственное озеро. Там и выбросим этот хлам.
— Пора бы уже избавиться от него, — сказал Сорсен.
— Они хватятся вас через два часа, подумают, что вы ушли в театр. А почему бы и нет? Начнут искать машину Кренски, а он вполне может быть с вами. А когда представление кончится, а вы не вернетесь, они забьют тревогу, станут искать Кренски, может, найдут, а, может, и нет. Думаю, вряд ли это у них получится, пока не пустят по следу собак. Но прямо так, вот сразу они этого не сделают. Потом для вас закроют все границы, включая и границу с Чехословакией. Если мы к тому времени не пересечем ее, нас поймают.
Машина мчалась в ночи мимо раскинувшихся по обеим сторонам дороги полей. Маленькие крестьянские домики светились тусклыми огоньками. На светлом фоне неба казались нарисованными церковные шпили. Вдоль автострады, предназначенной для скоростного движения, было немного населенных пунктов.
Кори задумался над тем, что заставляет людей соглашаться на такую опасную работу. Ведь если их задержат, у этих людей не будет шансов остаться в живых. Какие деньги могут оправдать риск собственной жизнью при попытке переправить двоих человек через границу? У Кренски денег было куда больше, наверное, чем у того же Слотера, и Кренски, скорее всего, полагал, что вряд ли попадет в беду, однако не ушел от своей страшной участи. Что побуждает людей решаться на такое и жертвовать своей жизнью? Только ли деньги — или же здесь надо искать какие-то другие, более глубинные мотивы поступков? Стремление к острым ощущениям от игры со смертью, желание бросить вызов судьбе, азарт игрока и ловца удачи? А, может быть, это проявление специфического действия энзимов у людей подобного рода — еще одна причуда химии?
Кори решил попытаться еще раз проникнуть в сознание Гиллеля.
— Настанет время, — сказал он, — мы научимся отделять РНК памяти от прочих РНК и расшифруем механизм, который определяем, как генетический код. Мы сумеем получить в чистом вице многоядерные синтезированные энзимы и научимся контролировать те реакции, которые происходят в процессе передачи знаний в форме непосредственной памяти. Наш эксперимент был слишком примитивен мы перенесли положительное вместе с отрицательным. Необходимо научиться осуществлять такое сепарирование, которое обеспечивало бы передачу знаний без сопутствующих им страданий.
Глаза Гиллеля благодарно заблестели в ответ, и это напомнило Кори о тех совсем недавних временах, когда они вместе работали в университетских лабораториях, движимые общими целями и интересами.
— Вы должны будете начать эту работу со мной, — сказал Гиллель. — Где вы еще найдете такой объект? Я очень хочу вернуться к совместной работе с вами. И напомните мне об этом, если я проявлю нерешительность.
Вдруг их машина свернула с автострады и затряслась на колдобинах проселочной дороги. В темноте блестела вода. Они подъехали к озеру, на другом берегу которого светилась огоньками маленькая деревушка. Крякали утки, напуганные появлением машины. Сорсен остановился, Бэк выскочил из машины и побежал к воде, бросив свернутую в тюк форму в высокий тростник. Он затолкал этот тюк в глубину тинистой воды палкой.
— Теперь им не найти этого барахла, пока озеро не обмелеет как следует, а это случится не раньше следующего лета, — сказал Бэк, вернувшись в машину, которая снова выехала на автостраду. Потом Бэк обернулся к Кори и Гиллелю. — У меня есть паспорта для вас. Вы теперь Фрэнк Ворсинггон, — он протянул паспорт Кори, — а вы — Сесиль Тэйлор. Вам надо наизусть заучить ваши данные: год рождения и так далее. На всякий случай.
Кори раскрыл свой паспорт. С фотографии на него смотрел он сам, только снятый лет пять назад.
— Ворсинггон, Тэйлор!
Потом Кори раскрыл паспорт Гиллеля и увидел фотографию молодого человека, которого звали Сесиль Тэйлор и который родился в Вашингтоне 8 августа 1939 года.
— Американские паспорта, — сказал Кори.
— Ничего лучшего предложить не можем, — сказал Бэк и расхохотался.
Сорсен покосился в зеркало заднего вида, и их машина поехала быстрее.
— Они сзади, — встревожился Сорсен.
Кори оглянулся. В полумиле позади них катила целая кавалькада машин, настигая их «вольво». Фары идущих сзади машин далеко высвечивали автостраду.
— «Мерседес-300», — сказал Бэк. — Нам не уйти от них.
— Сверни в сторону, на боковую дорогу, — предложил Сорсен.
— Поздно. Они все равно догонят нас.
— Четыре машины, — сосчитал Сорсен.
В голосе Сорсена слышалась обреченность. Как, впрочем, и в голосе Бэка.
Кори полагал, что они готовы к своему возможному провалу и аресту.
— Зачем им четыре машины? — спросил Бэк. — Дали бы радиограмму — и дело с концом.
Колонна машин между тем почти догнала их.
— Было бы лучше, если бы я рассказал вам о работах Хаузера, — сказал Гиллель, бросив на Кори взволнованный взгляд. — Вам придется провести оставшуюся жизнь на Бойконуре. Они никогда не поверят, что я ничего не сказал вам о секретах Хаузера.
— Возможно, — сказал Кори. — Их логика отличается от той, к которой привыкли мы с вами.
Колонна почти поравнялась с ними. С головной машины раздался воющий звук сирены. Устрашающим казалось мигание красного огонька на крыше этой машины. Сорсен прижался к правой обочине и остановился. Но колонна промчалась мимо, не сбавляя хода.
Несколько минут четверо ошеломленных мужчин сидели, приходя в себя.
— Я чуть не помер со страху, — сказал Сорсен, снова заводя машину и трогаясь в путь.
— Не каркай, — хрипло отозвался Бэк — Еще успеешь помереть.
— Какие-то важные персоны, — сказал Сорсен. — Может, даже их самый главный во всей зоне.
— Не называй это зоной. Тебя здесь за это повесят. Они не зона, они верят, что представляют независимое государство, подлинную Германию. А вот Западная Германия для них — Американская колония. Вы согласны, доктор? — ироническим тоном спросил Бэк, к которому уже вернулось прежнее самообладание.
— Хотел бы я, чтобы так оно и было, чтобы весь мир был американским, тогда бы нам нечего было бояться, что нас пристрелят на Восточно-Германском автобане, — сказал Сорсен.
И Сорсен с Бэком захохотали, как люди, чудом избежавшие неминуемого расстрела.
— Давайте приклеимся к этой кавалькаде, — предложил Сорсен. — Может, пограничники поверят, что мы сопровождаем их. Или как-нибудь еще проскочим под их прикрытием.
— Не выйдет. Даже если мы прицепимся к ним на буксире, нам не пересечь с ними границу, — обернулся Бэк к Кори. — Их замыкающая машина уйдет вправо, если вы идете правее их, и влево, если вы слева хотите обогнать их. Вас блокируют. Это похоже на танец. Вас как будто заранее подозревают в том, что вы знаете, в какой машине сидит кто-то из больших начальников. — Бэк улыбнулся, обнажив зубы, неровные и чем-то похожие на крошечные надгробные плиты, наудачу воткнутые в землю.
— В Праге все будет нормально, — сказал Сорсен, — но вы должны будете держать язык за зубами. Там сплошное доносительство. Сами чехи многого не решаются говорить вслух, даже у себя дома.
— Тень Сталина. Там все за всеми следят, но уже забыли, для чего. А нужна ли эта слежка? Возьмите любую шведскую, английскую или американскую газету и сразу узнаете, что делается в мире. Но они не пропускают в свою страну иностранных газет и журналов, кроме, конечно, некоторых русских, которых никто у них не читает. Так что старайтесь поменьше говорить.
— Личности там не нужны, индивидуальность не в чести.
Оба — Сорсен и Бэк — снова засмеялись, так, словно радовались неожиданной отсрочке смертного приговора. Они как будто уже приготовились к смерти, но она прошла мимо, и теперь они не могли сдержать своего ликования.