Страница 15 из 50
Куин обернулся к Гиллелю:
— Значит, вы тоже поддерживаете самоубийственное решение Кори?
— А вы можете заставить доктора Кори переменить свое мнение?
Куин устало поднялся со стула, протирая очки.
— Я приготовил для вас две палаты в психиатрическом отделении. Кори, как вы просили меня.
— В психиатрическом? — оживился Гиллель, выскочив из-за центрифуги.
— Вот именно, — сказал Кори. — Там мы будем в безопасности от наших друзей из Вашингтона.
Глава 10
Взяв подносы и ножи с вилками, Кори, Вендтланд, Слотер и Борг присоединились к очереди студентов и медленно продвигались вместе с ней вдоль прилавка с блюдами в университетской столовой.
— Считайте себя моими гостями, — сказал Кори, беря тарелку салата и ростбиф.
— Минуточку, — сказал кассир и исчез, прихватив с собой паспорт Гиллеля и чеки.
Вернулся он в сопровождении безупречно одетого человека с моноклем в правом глазу.
— Линдтквист, — представился этот человек, — менеджер. Вы доктор Мондоро?
— Да.
— Я советовал бы вам получить по чекам в «Америкэн Экспресс». Это на бульваре Андерсена, недалеко отсюда.
— А почему у вас нельзя? — спросил Гиллель.
— Прошу прощения, но «Америкэн Экспресс» более подходящее место для этой цели, — сказал Линдтквист, собираясь уйти.
— Чеки в полном порядке, ручаюсь за это, — прозвучал вдруг чей-то голос, и Гиллель, обернувшись, увидел позади себя добродушно улыбающегося Кренски.
— Вот мой паспорт, — продолжал Кренски, — у меня в вашем банке счет, а вот моя сберегательная книжка. Возьмите необходимую сумму с моего счета и возместите ее за счет этих чеков. А если они окажутся недействительными в «Америкэн Экспресс», вы не будете в убытке, — обратился Кренски уже к Гиллелю.
— Благодарю вас, — сказал Гиллель, — но я хочу получить деньги по этим чекам в офисе «Экспресс».
— Не надо, — запротестовал Кренски и обернулся к менеджеру. — Доктор Мондоро — мой друг. Это известный ученый из Калифорнии. Чеки в аэропорту Лос-Анджелеса он приобрел в моем присутствии.
— Мы оплатим их, разумеется, — сказал Линдтквист, возвращая чековую книжку Кренски, — но я несу ответственность за любые недоразумения в работе банка и прощу вас правильно понять принимаемые мною меры предосторожности. Выдайте деньги этому джентльмену, Ольсен.
Взяв у кассира деньги, Гиллель поблагодарил его и направился к выходу. Кренски шел рядом с ним.
— Что вы делаете в Копенгагене, доктор Мондоро? — дружелюбно осведомился Кренски, забыв, очевидно, что несколько минут назад Гиллель представился ему как Хаузер.
— Не ваше дело! Так и передайте Слотеру, а шпионьте за кем-нибудь другим, Кренски! — от злости Гиллель не мог совладать с собой, и это удивило его.
Кренски вдруг преобразился. Его лицо стало жестким:
— Не вставляйте мне палки в колеса, Мондоро! Скоро здесь будет доктор Кори, а до тех пор я обязан быть при вас, — отрывисто проговорил Кренски.
— Оставьте меня в покое, — сказал Гиллель.
— В Вашингтоне очень заинтересованы в вас. Не знаю, почему, но это так, — заговорил Кренски угрожающим тоном. — И я несу ответственность за вашу безопасность.
— Убирайтесь ко всем чертям, — огрызнулся Гиллель и вышел на улицу, где было так холодно, что у него зуб на зуб не попадал.
Пришлось идти в магазин и купить добротное зимнее пальто. Согревшись, Гиллель стал спокойнее. Не оглядываясь, он продолжал свою прогулку, стараясь не замечать, сопровождает ли его Кренски.
На Гаммаль-стрит Гиллель вдруг остановился так, словно перед ним возникла стена. Вот он — этот дом! Да, конечно, Гиллель вспомнил его. На каждом этаже здесь только одно фронтальное окно, за комнатой, выходящей окном на улицу, есть еще одна, та, что выходит окном во двор, а кухня похожа на полуподвал. Гиллель знал обстановку этих комнат: старинная мебель из тиковой древесины, полированная до блеска. В каждой комнате — кафельная печь, круглая или квадратная. Кафель украшают изображения синих коней и сцены сельской жизни.
Гиллель взглянул на окна, за которыми как будто прятались в темноте столь знакомые ему комнаты. Так и стоял он, опустив руки в карманы пальто и впиваясь ногтями в ладони. Что же так взволновало его? Этого Гиллель и сам не знал.
Со стороны церкви донесся удар колокола.
Еще не смолкло эхо колокольного звона, когда из этого дома вышел какой-то грузный человек. Лицо человека Гиллелю показалось знакомым, только раньше этот человек был изящен и строен. Но нет, Гиллель не ошибся: он узнал эту походку! Одно плечо приподнято, а другое чуть выдвинуто вперед, будто готово устранить с пути какое-то невидимое препятствие. Опираясь на трость, этот человек шел вперед неторопливо, но не просто прогуливаясь, а точно зная, куда идет.
Этот короткий путь вдоль Гаммаль-стрит вел к ресторану «Фискехусет». И всякий раз этот человек выходил из дома в одно и то же время — в половине первого. Гиллель помнил этот ритуал. Он шел следом за грузным человеком вдоль ряда старинных домов до подъезда дома № 34. Войдя в этот подъезд, грузный человек миновал вестибюль и свернул направо.
Гиллель остановился. В подвальном помещении дома № 34 он увидел открытую дверь рыбного магазина. Вниз к витрине вели ступени, а в витрине были выставлены креветки, копченые лососи, жареные угри и оловянные садки с устрицами во льду. На двери черными буквами была сделана надпись «Artidens Fiskearten».
И тут Гиллель понял, зачем прилетел в Копенгаген.
Двойник Гиллеля скрывался за непроницаемой маской, превращавшей его в подобие человека-невидимки. Никто не знал Гиллеля в лицо, как никто не знал и того, что за этим лицом скрывается обладатель памяти Хаузера. «Двадцать восемь лет — другое лицо», — подумал Гиллель, осознавая, что в этом его сила. Хаузеру было, наверное, столько же лет, когда он встречался с этим человеком.
В предвкушении той минуты, когда ему придется принять столь мучительное решение, Гиллель пересек вестибюль и вышел в маленький дворик, заросший красным плющом, а затем поднялся по ступенькам, ведущим в ресторан. Старый швейцар взял из рук Гиллеля пальто, приговаривая «так-так», что было похоже на тиканье часов.
— Не угодно ли вам сесть за вот этот столик, сэр? — спросил поспешивший навстречу Гиллелю официант, намереваясь проводить нового посетителя на свободное место.
— Я всегда садился вон там, — сказал Гиллель, направляясь к столику, за которым сидел грузный человек, вышедший из знакомого Гиллелю дома.
На стенах висели старые, пожелтевшие от времени фотографии с идами Копенгагена, картины, изображающие гибнущие корабли. Гиллель вспомнил и раковину омара, висевшую над входом и прикрытую занавеской, и старые часы в углу, сливавшиеся с фоном — темными настенными панелями. Свободных столиков почти не осталось. Степенные молчаливые посетители показались Гиллелю в основном почтенными бизнесменами.
Гиллель сел за столик, соседний с тем, за которым устроился знакомый ему грузный человек, обсуждавший в это самое время со старым официантом, какое бы ему заказать на обед вино.
— Я бы рекомендовал вам вот это, господин Ван Кунген, — сказал официант. — Такого замечательного вина у нас еще никогда не было.
Ван Кунген откинулся на спинку стула и просматривал список вин, держа перед глазами пенсне наподобие увеличительного стекла. Гиллель незаметно наблюдал за Ван Кунгеном. Прочерченные сединой волосы тщательно уложены. На пальце правой руки перстень, тяжелый золотой перстень с синим камнем, на котором выгравирована голова оленя. Гиллель узнал этот перстень: он видел его во сне!
Скользя глазами по названиям блюд, Гиллель наугад, не вчитываясь в меню, выбрал какое-то блюдо и заказал полбутылки вина. Ван Кунген тем временем, в ожидании официанта с заказанными блюдами, вынул из кармана газету и, надев пенсне, принялся за чтение. Благополучный человек с устоявшимися привычками, менять которые у него нет ни желания, ни причин — таким он казался со стороны.