Трагедии моря

Когда в нашу эпоху первое европейское судно рассекало своим тупым носом воды Нового Света, его команда наверняка распознала те виды китов, которые раньше составляли основу промысла басков — отта сотта и сарду.

Но если даже это первое судно и не принадлежало баскам, то до их ушей все равно должен был дойти слух о китах, обнаруженных его экипажем. Так или иначе, где-то около 1500 года китобойные суда басков уже совершали рискованные путешествия через просторы Северной Атлантики, а их гарпунеры уже пускали кровь западной сарде.

Сарда, или черный гладкий кит, несмотря на его огромные размеры, был сравнительно легкой и потому стоящей хлопот добычей. Поскольку огромное туловище делало его неуязвимым для большинства естественных хищников, ему не нужны были агрессивные позы или защитные приспособления. Не нуждался он и в большой скорости. Медленно бороздя планктонные пастбища, этот кит пропускал целые реки морской воды через бахрому пластин китового уса, свисавший с огромного нёба. С их помощью он отфильтровывал необходимый для поддержания жизни планктонный «суп». Эту функцию китовый ус выполняет настолько эффективно, что сарда мог накапливать колоссальный запас энергетического «топлива». Слой подкожного жира (толщиной до 50 сантиметров) не только обеспечивал плавучесть кита даже после его гибели, но и давал до 14 тонн первосортной ворвани. Во всех отношениях сарда оказался одним из лучших, если не самым лучшим из китов.

Богатые планктоном воды Моря Китов служили для сарды основным летним пастбищем. Поздней осенью киты медленно продвигались к югу, собираясь в большие стада для размножения в удобных бухтах Флориды и Мексиканского залива. Когда они прибывали на зимовку, у них уже были накоплены такие запасы энергии в виде подкожного жира, с которыми они могли, не питаясь, ожидать возвращения весны, производя на свет и выкармливая потомство, занимаясь ухаживанием и любовью.

В конце марта — начале апреля огромные зимние стада распадались на небольшие семейные кланы, которые неспешно, со скоростью трех-четырех узлов, начинали двигаться на север. Их путь пролегал через весенние пастбища на банках открытого моря, где ежегодно цветение планктона превращало холодные воды в питательный бульон. Со временем большинство сард поворачивали на запад, проходя через пролив Белл-Айл или через пролив Кабота в залив Св. Лаврентия, чтобы воспользоваться там цветением планктона в конце

лета. С приходом осени заметно округлившиеся и пресытившиеся планктоном киты снова собирались в огромные стада (которые, возможно, несли некую общественную функцию — что-то вроде осеннего китового празднества), прежде чем снова начать медленное движение на юг.

Мы не знаем точно, когда баски впервые появились на Североамериканском континенте, однако нам известно, что еще до широко известных грабительских набегов Картье в залив Св. Лаврентия в 1534 и 1535 годах Бутерус уже фигурировал на французских картах под названием «НаЫе de la Ballaine» — «Китовая Гавань», а северо-западная оконечность острова Ньюфаундленда — наиболее известный ориентир для прибывающих из Европы кораблей — уже носила название «Karpont» от искаженного баскского «Сар Arpont» — «Гарпуний Мыс». Больше того, в муниципальных архивах Биаррица хранится королевская грамота от 1511 года, разрешающая французским баскам бить китов в Новом Свете, а ряд других источников содержит намеки на присутствие басков в заливе Св. Лаврентия еще в 1480 году. Таким образом, мы, вероятно, не будем далеки от истины, если представим, как на закате XV века потрепанные морем, пропитанные солью каравеллы басков, преодолевая ветра и течения, упорно прокладывали путь к берегам южного Лабрадора, Ньюфаундленда и острова Кейп-Бретон (который, кстати, берет свое название от древнего порта баскских китобоев Cap Breton).

Как бы там ни было, но вскоре после этого их можно было встретить во всем регионе. На современных картах сохраняются более двух десятков названий, свидетельствующих о былом присутствии басков на морских просторах, а остатки их береговых сооружений, поросшие мхом, разрушаемые ветрами и подчас заливаемые морскими приливами, до сих пор можно обнаружить далеко на западе в устье реки Сагеней в каких-нибудь полутораста километров от города Квебека.

Сам Бутерус выглядел типичной базой испанских басков. Какой год ни взять, в нем летом находилось до тысячи человек. Ежедневно перед рассветом десятки вельботов под малыми парусами или — если не было ветра — на веслах расходились из него вдоль берега в обоих направлениях и в открытое море и, образовав дугу радиусом в 18–20 километров с центром с Бутерусе, ожидали наступления рассвета. Команды внимательно всматривались в окружающее пространство, надеясь увидеть V-образный фонтан водяных брызг, выдававший присутствие сарды. Как только в утреннем воздухе зависал первый прозрачный фонтан, к нему устремлялись ближайшие два-три вельбота. Каждое судно направлял к цели гарпунер, и ведомая им команда отчаянно налегала на весла, надеясь, что именно он поразит ее первым.

Намеченная жертва обычно встречала приближающиеся суда чуть ли не с дружелюбным любопытством, пока в лучах восходящего солнца… не мелькал железный гарпун и его раздвоенное зазубренное жало, пройдя сквозь толстый слой подкожного жира, не вонзалось глубоко в плоть животного. Атакованный кит нырял на дно, но тут же ощущал себя на привязи у судна над его головой. Когда он всплывал на поверхность, чтобы набрать в легкие воздуха, он рисковал быть пронзённым вторым, а то и третьим гарпунами. Вероятно, впервые в жизни ему пришлось испытать чувство панического страха, усугубленное мучительной болью от раздирающего пораженные мышцы железа.

После многочасовой титанической борьбы силы даже такого могучего кита, как сарда, постепенно угасали. Тогда суда сближались, и люди ударами тонких копий загоняли животное под воду, не давая ему наполнить воздухом сжавшиеся легкие. Наконец, смертельно раненный лилипутами гигант беспомощно покачивался на волнах, испуская фонтаны малиново красного пара. Море вокруг потемнело от крови. В последний раз судорожно взметнулись вверх и упали в воду лопасти могучего хвоста, и жизнь кончилась.

Два-три судна буксировали сверкающую на солнце, сопровождаемую тучей слетевшихся чаек тушу в гавань Бутеруса и ставили ее на одну из швартовых бочек в сотне метров от жиротопен завода… Там кит оставался среди других своих мертвых соплеменников в ожидании, пока деревянный стапель на берегу не освободится от предыдущих жертв и его можно будет с помощью шпиля втащить наверх по засаленному скату[82].

Дни и ночи напролет «мясники», освещаемые факелами коптящей ворвани, карабкались на гигантские туши, пронзая и разрезая их разделочными ножами, в то время как другие рабочие таскали нарезанные пласты сала к порогу жиротопен. Здесь их разрубали на куски, которые сбрасывали вилами в стоящие рядами кипящие и брызжущие жиром варочные котлы. Чтобы поддерживать ревущее под котлами пламя, люди то и дело вылавливали из котлов и бросали в огонь обрывки соединительной ткани, заставляя самих китов служить топливом для собственного жертвоприношения.

Ободрав с туловища подкожное сало и вырубив из пасти китовый ус, раздельщики отпускали тормоз лебедки, и ободранная туша соскальзывала обратно в море. Лишенная жира, она тем не менее оставалась на плаву — разлагающиеся ткани внутренних органов быстро наполняли ее таким количеством газа, которое превращало тушу в напоминающее по форме аэростат зловонное чудовище. Брошенная на милость ветра и волн, она пополняла множество таких же разлагающихся туш, изрыгаемых двумя десятками бухт, где орудовали раздельщики китов. Большинство этих похожих на привидения чудовищ в конце концов прибивало волнами к берегу, где они пополняли кладбище китов, протянувшееся на сотни километров вдоль берегов «Большого Залива».

Г-н де Куртеманш оставил нам свои мрачные впечатления о берегах этого залива в 1704 году, когда у входа в небольшую бухту в нескольких километрах от давно заброшенного Бутеруса он наткнулся на «похожие на горы плавника нагромождения костей… судя по внешним признакам, там были останки не менее двух-трех тысяч китов. В одном месте мы насчитали девяносто черепов огромной величины».

82

В местах, где приливы были достаточно высокими, туши часто оставляли на грунте у берега при полной воде и разделывали их, когда они просыхали после отлива.