Страница 41 из 69
— Вот, проторчал в министерстве над донесением Головина. Опять на Кавказе неспокойно!..
— Знаю, знаю, — снисходительно ответил своим резким голосом морской министр, — Мой курьер, капитан-лейтенант князь Мещёрский, обошёл вашего, штабс-капитана Толстого, ещё у Новгорода. Так же как я опередил вас на доклад...
«Ага! — радостно подумал Чернышёв. — Теперь я спасён. Хоть ты и хитрая вольтерьянская лиса, а всё-таки проболтался. Значит, донесение привёз не фельдъегерь, а адъютант самого Головина. Вот и отлично: меня задержала беседа с ним. Так и скажу государю...»
Адъютанта генерала Головина, штабс-капитана Толстого, Чернышёв знал достаточно хорошо, не раз с чувством, похожим на завистливое удивление, выслушивал его короткие дельные доклады о положении на Кавказе, дополнявшие официальные донесения, которые исходили из тифлисского штаба. Нужно было только предупредить Толстого, чтобы в случае, если государь лично захочет его выслушать, он подтвердил бы Николаю Павловичу, что уже имел беседу с министром. Чернышёв был уверен, что Толстой от этого не откажется: осуждённый в своё время по делу 14 декабря и долго прослуживший рядовым, он считал Чернышёва одним из тех, кто помог ему вернуть офицерский чин.
Поэтому, приняв свой обычный самоуверенный вид, Чернышёв прямо зашагал к двери царского кабинета.
— Не спешите так, ваше сиятельство, — остановил его Меншиков. — Сейчас у государя министр финансов. Ваш же доклад будет заслушан после: одновременно с моим или мой одновременно с вашим — как хотите...
Меншиков уселся на диван — как раз напротив двери кабинета — и, постучав сухой рукой по бархатной обивке, с ироническим дружелюбием пригласил Чернышёва:
— Садитесь-ка лучше, батюшка, в ногах правды нет...
И, как показалось Чернышёву, он издевательски посмотрел на слабые старческие ноги военного министра, дрожание которых не могли скрыть высокие генеральские ботфорты.
Чернышёв вздохнул и молча и поспешно сел. С лестницы до него донеслись молодые голоса и смех: это, наверное, появились дежурные флигель-адъютанты, которые, зная, что доклад министра финансов будет длиться, как всегда, не меньше часа, воспользовались случаем для устройства своих амурных дел с фрейлинами императрицы. Вскоре среди других он узнал голос своего адъютанта.
— Ah, Штакельберг, est-ce que tu vas chercher ton vieux Pantalon?[59] — со смехом спросил не узнанный Чернышёвым голос свитского офицера.
— Mais pas du tout! — в тон ему и тоже смеясь, ответил голос барона. — Се n’est maintenant qu’une jupe гарéе!..[60]
При этом ответе дружно засмеялась вся компания. Морской министр хмыкнул и, отведя взгляд, полез в карман за сигарочницей. Граф Чернышёв был до того потрясён наглой развязностью этой молодёжи, и особенно предательством своего любимца, что, к собственному удивлению, даже не почувствовал гнева. «Вот каковы они все — бездельники, неблагодарные!..» — прошептал он своими морщинистыми лиловыми губами и решил про себя, что уж «этот-то барончик» во всяком случае не останется безнаказанным.
Вскоре молодые офицеры вернулись в приёмную. Они входили парами, как гимназисты на прогулке, молодцевато и несколько небрежно отдавали честь обоим министрам, на мгновение вытянувшись и звякнув шпорами, и, вполголоса разговаривая между собой, становились у дверей царского кабинета. По взглядам, которыми они обменялись, Чернышёв догадался, что до этого они не знали об его присутствии в приёмной. С ними вместе вошли в приёмную Штакельберг и адъютант морского министра, капитан-лейтенант Беллинсгаузен, сын знаменитого путешественника, открывшего в прошлое царствование новый материк — Антарктиду. Штакельберг, тоже, по-видимому, не ожидавший, что сразу же столкнётся лицом к лицу со своим патроном, напустив на себя вид делового и спешащего человека, быстрым шагом подошёл к Чернышёву и негромко, отрывисто сказал:
— Депеша от генерала Головина доставлена его адъютантом штабс-капитаном Толстым, ваше сиятельство!
— Это мне уже известно! — сухо ответил министр и, отвернувшись от Штакельберга, стал неприязненно вглядываться в лица флигель-адъютантов, стараясь угадать, кто из них сымпровизировал тот оскорбительный каламбур.
Раздавшиеся за дверью царского кабинета громкие голоса и шаги прервали мрачные размышления Чернышёва, и, различив приближающийся капризный хрипловатый тенор самого Николая Павловича, он поднялся с диванчика одновременно с князем Меншиковым, готовясь встретить государя. Молодые офицеры, перестав переговариваться и улыбаться, тоже приняли напряжённые, как на плац-параде, позы. Когда дверь кабинета открылась, из неё, тяжело и неловко кланяясь, вышел толстый старик в генеральском мундире, с чисто выбритым обрюзгшим лицом. Это и был министр финансов граф Канкрин.
Чернышёв и Меншиков, чьи ведомства не могли бы существовать без министерства финансов, со всей почтительностью, на которую были способны, приветствовали «всероссийского конторщика», как его пренебрежительно называл за глаза тот же Меншиков. Сейчас же он, изящно согнув затянутую в чёрный, отлично сшитый мундир талию, сказал с прекрасно разыгранным радушием:
— Вот и кормилец наш, граф Егор Францевич!.. Каким молодцом, батюшка! Каким молодцом!..
— Шпасипо, шпасипо, княсь, — шепеляво ответил «конторщик», который очень пёкся о своём здоровье, — я и ф самом теле чуфстфую сепя лучше...
— Вы бы, граф, оказали мне большую честь, — продолжал Меншиков, — если бы согласились принять участие в морской прогулке в Ревель... Не теперь, конечно, а в начале мая...
— Та, та, — ответил Канкрин, — такая прогулка пыла пы мне ошень полесна...
Чернышёв тоже хотел сказать министру финансов какую-то любезность, но неожиданно из полуоткрытой двери кабинета послышался насмешливый голос государя:
— Ба! Да здесь, кажется, Чернышёв!.. А я-то думал, что сегодня ты отменил свой доклад!..
Чернышёв испуганно выхватил крокодиловый портфель из рук адъютанта и, против обыкновения, робко вошёл в царский кабинет рядом с князем Меншиковым.
19
Николай Павлович стоял посреди кабинета, сложив на груди руки.
— Ну-с, что новенького в «генеральской республике»? — обращаясь больше к Чернышёву, задал он вопрос, с которого начинался почти каждый доклад военного министра.
«Генеральской республикой» государь называл Кавказ, который и в самом деле не имел гражданского управления и где ещё с ермоловских времён присылаемые из Петербурга царские указы исполнялись не слишком быстро и не слишком точно, а некоторые и вовсе как бы забывались.
И с этой-то «генеральской республикой» у Николая Павловича были свои очень сложные счёты. Ожидая ответа Чернышёва, государь прошёл за письменный стол и сел, подняв на обоих вельмож вопросительный взгляд своих голубых, навыкате, глаз.
— Ваше величество, двадцать второго марта горцы заняли укрепление Михайловское... — набравшись духу и подходя к царскому столу, ответил Чернышёв.
Бледное лицо государя побелело ещё больше и стало похоже на алебастровую маску.
— Третье за месяц!.. — сказал он трагическим шёпотом, с силой скомкав какую-то бумагу на столе. — Они мне ответят за это!..
«Они» — это были, конечно, не горцы, занявшие укрепление, а опять-таки вожаки «генеральской республики» — кавказские генералы.
— Подробности есть? — отрывисто спросил государь, машинально продолжая комкать бумагу.
— Так точно! — присаживаясь на кончик стула и открывая свой портфель, ответил Чернышёв. — Вот донесение Головина...
Он хотел добавить свою выдумку о беседе с Толстым и этим исчерпать вопрос об опоздании, но отдумал, так как понял, что теперь государь к этому вопросу уж не вернётся и сам.
Рука Николая Павловича протянулась через стол и длинными дрожащими пальцами взяла донесение тифлисского главнокомандующего. В кабинете стояла тяжёлая тишина, и даже Меншиков, никогда не терявший своего независимого вида, тревожно нахмурился, следя за тем, как на лбу государя мало-помалу вздувались синеватые жилы.
59
Ты что, ищешь своего старого Панталоне? (фр.).
60
Вовсе нет! Это теперь не панталоны, а затасканная юбка! (фр.). (Игра слов: Панталоне — смешной и жалкий старик, персонаж итальянской комедии масок: pantalon — по-французски штаны, брюки).