Страница 32 из 69
— Дяденька Терехин! А как же Арзрум-то? Взяли? — громко, через три шеренги, шепча, спросил солдат с рыжими бакенбардами, только что стоявший дневальным.
— Знамо дело — взяли! — не рассчитав, почти в полный голос, горделиво ответил Терехин. — И без единого выстрела. Обрядились в парадные мундиры, развернули знамёна — и с музыкой марш в город!..
На краю плаца, у гауптвахты, такой же низенькой и серой, как солдатские бараки, кучкой сбились офицеры, наблюдая за построением.
— Терехин! Ты-то, старый, с чего разговорился в строю? — послышался оттуда скорее удивлённый, чем гневный голос командира взвода прапорщика Гаевского.
Терехин виновато вздрогнул и, коротко оглянувшись на правофлангового своей шеренги, замер, не дожидаясь команды...
Обойдя суетившихся пехотинцев, правый фланг заняли остатки двух взводов одиннадцатой гарнизонной артиллерийской бригады во главе с прапорщиком Ермоловым, о котором ходили слухи, будто он был сын прославленного кавказского героя и какой-то горянки — не то черкешенки, не то чеченки. Других офицеров у артиллеристов не было, так как личный состав бригады, долго действовавшей в нездоровой прибрежной местности, понёс большие потери от болотной лихорадки.
Немного отступя от артиллеристов, построились вторая и третья роты пятого Черноморского линейного батальона, сформированного из пеших казаков-пластунов. Численность этих рот тоже составляла лишь половину штатной, а офицеров налицо было только двое: сам комендант, штабс-капитан Лико, и поручик Безносов. Был ещё лекарь Самович, который, оставив больных на санитаров, добровольно вызвался помогать офицерам. Впрочем, раза два в день он появлялся и в лазарете, но вид изнурённых лихорадкой людей так угнетал его, что он вскоре же снова уходил, предписав выдать больным очередную дозу «рубанца», как солдаты называли mixtura roborans — средство от лихорадки.
За пластунами стояла девятая мушкетёрская рота Тенгинского пехотного полка, которой командовал подпоручик Краумзгольд, при субалтернах[53] прапорщике Гаевском и подпрапорщике Корецком. Волей-неволей офицерские обязанности исполнял и недавно получивший нашивки фельдфебель Комлев.
Строй замыкала шестая рота Навагинского пехотного полка. Навагинцам, прибывшим в укрепление Михайловское последними, повезло больше других: они имели в своих рядах троих офицеров — поручика Тимченко и прапорщиков Смирнова и Симборского, который, впрочем, будучи дежурным, на построении отсутствовал.
Когда наконец утихла суета, всегда сопровождающая построение, и смолкла ругань унтеров, офицеры, не торопясь, с хмурыми, сосредоточенными лицами заняли свои места в строю. Лекарь Самович, соблюдая важность, тоже стал на правом фланге третьей роты пластунов.
Поручик Безносов, исполнявший должность помощника коменданта, приблизился к середине фронта и, глубоким вздохом набрав в лёгкие воздуху, громко и заливисто скомандовал, налегая за звук «р»:
— Гар-рнизон, смир-рно! Господа офицеры!
Из дверей низенького офицерского флигеля вышел комендант Лико и, не соблюдая никаких предписаний воинского этикета и даже не придерживая, как это делали все, шашки, бившей его по левой ноге, мелко семеня, пошёл через покрытый лужами плац к строю.
Увидев начальника, поручик Безносов, снова глубоко вдохнув воздух, сделал два или три шага назад, чтобы лучше видеть строй, и опять громко скомандовал:
— Глаза налево! Смотреть веселей!
Плотно прижав шашку к левому боку, бренча длинными пехотными шпорами и разбрызгивая грязь, он деревянно пошёл вдоль фронта навстречу коменданту, который ещё издали делал ему знаки рукой, что рапорта не нужно. Безносов, по-видимому, не понял этих знаков и уже произнёс было первые слова рапорта, но Лико, подойдя, рассеянно и с оттенком досады в голосе сказал:
— Подайте же вольно!
Когда Безносов исполнил приказание, Лико, не повышая голоса, гортанно проговорил:
— Здорово, ребята!
Солдаты ответили нестройно, но дружно. Комендант, медленно и изредка останавливаясь, прошёлся вдоль строя, вглядываясь в лица солдат, потом вернулся на прежнее место и, полуоборотясь, заговорил, только теперь слегка возвысив голос:
— Ребята! Война, которую мы с вами ведём, чтобы усмирить здешних мятежников, принимает новый оборот: черкесы восточного побережья до сих пор только мешали нам, когда, выполняя приказ, мы заходили в их земли. Теперь же, подговорённые турками и Шамилем, они сами коварно напали на нас. Тому будет уж больше месяца, как черкесы, имея предводителем убыхского старшину Хаджи-Берзека, взяли укрепления Лазаревское и Вельяминовское. Все защитники этих укреплений погибли... Вечная память воинам, честно исполнившим свой долг перед государем и родиной!..
Произнеся последние слова тихо, хотя и внятно, комендант снял белую холщовую фуражку и, переложив её в левую руку, перекрестился широким крестом и медленно склонил голову, уставившись неподвижным взглядом в землю.
Молча простояв так несколько мгновений, штабс-капитан снова поднял свою крупную черноволосую голову, надел фуражку и, опять только немного возвысив голос, сказал:
— После неудачного нападения на форт Головинский, от которого мятежники отступили с большим уроном, они попытаются атаковать нас.
— Встретим их так же, как головинцы, а если не хватит сил — умрём, но не опозорим ни имени русского, ни знамени, которому служим! Так ли, ребята? — снова обратился он к строю.
— Так! Истинно так, вашблаародь! Урра! — мощно и теперь уже стройно прокатилось по рядам солдат.
На смуглом морщинистом лице коменданта появилась улыбка.
— Теперь вы знаете главное, ребята! — окрепшим и уверенным голосом крикнул он в солдатские ряды. — Дальнейшие мои приказания вы получите от своих офицеров!..
Лико что-то тихо сказал поручику Безносову и, опустив голову, задумчиво побрёл к офицерскому флигелю, как и прежде не разбирая дороги и шагая по жёлто-зелёным лужам. Поручик Безносов громко приказал, чтобы люди занесли оружие в бараки и возвращались на плац.
— Зачем же мы тогда их строили с оружием? — недовольно проворчал вполголоса молоденький прапорщик Гаевский, оглядываясь на свой взвод.
— Забыли вас спросить, господин прапорщик! — неприязненно ответил за Безносова подпоручик Краумзгольд, и слух Гаевского резанул его нерусский акцент, которого Гаевский раньше не замечал.
— Разумеется! — вызывающе громко сказал он, не зная, что сказать, но Краумзгольд уже отошёл и не слышал его...
Солдаты работали весь день, дотемна. Как было решено на совете у коменданта, чтобы сократить линию обороны (это было необходимо ввиду малочисленности гарнизона), укрепление в самом узком месте перегородили завалом из брёвен, тёса и громадных дубовых бочек, крепко вонявших кислой капустой и солониной. В завале проделали амбразуру для орудия, снятого с бастиона в отгороженной южной куртине; остальные орудия в этой куртине артиллеристы заклепали, чтобы их, в случае чего, не могли использовать горцы.
Работа шла дружно, быстро, унтерам и офицерам никого не приходилось подгонять, но той ловкости, которая появляется у людей, когда они делают близкое их душе, любимое дело, не было. Никто не шутил, не смеялся; лица были серьёзны, беспокойно хмуры.
Большинство тенгинцев — три взвода из четырёх — работали на устройстве завала. Здесь был и старый Терехин, рассказывавший об Ермолове, и почти все его слушатели: веснушчатый рекрут, который больше всех боялся «татарвы», солдат, разбиравший сундучок, добродушный силач Пиня Рухман. По общему молчаливому уговору самые большие тяжести доставались Пине и другому «большаку», Архипу Осипову, широкогрудому детине с воловьей шеей и могучими цепкими руками.
— Берись-ка, Пётр! — подходя вместе с Пиней к неокоренному и не просохшему ещё дубовому стволу, говорил Архип, который, как видно, считал настоящее Пинино имя несерьёзным. — Раз! Два! Взяли!
53
Субалтерн - младший офицер.