Страница 29 из 33
Мне стыдно перед всеми: перед собой, перед Роззи и, конечно, перед тобой. Если сможешь, прости меня. Если хочешь, посмотри мне в глаза. В последний раз. Завтра я улетаю. Но не буду называть адреса для писем, не найдут меня совы.
Просто поверь. Так нужно. Потому что здесь, рядом с вами, я умру от собственных чувств. Стыда и любви.
Лили».
Он закрывает на ключ гостиничный номер и сдает его без намерения вернуться вновь. В руках только папка с документами и маленький чемодан – все, чтобы начать новую жизнь. Вдали от того, что разрушено непонятно кем, но не без его участия. Скорпиус не знает, что будет делать дальше. Ясно только одно: ему нужно встретиться с отцом. Но сначала он поговорит с Лили. Потому что ему еще хотя бы один раз нужно посмотреть в её глаза.
Близко.
Он снова предлагает ей руку и приглашает на танец. Там, где очень людно, и их легко может увидеть кто-то из знакомых. Скорпиусу все равно, а Лили прячет ладони в длинных вытянутых рукавах, зажимается.
– Почему? – спрашивает он.
– Что «почему»?
– Ты хотела меня увидеть, а теперь, будто тебе и сказать нечего.
Она тогда долго смотрит на него: драгоценным изумрудом светится печаль в ее глазах. Несколько волосинок упало на лицо и щекочут, раздражают, но Лили, кажется, не замечает этого.
– О чем можно говорить, если я сказала тебе все еще в Петербурге? И говорила еще раньше – в Хогвартсе. Несерьезным тоном. Надеясь на ответное признание в форме шутки, когда в сердце все тяжело и серьезно.
– Так и есть.
И хотя эти слова призваны успокоить ее, она съеживается еще больше и становится похожей на вытащенную из-под дождя кошку.
– А как же Роззи? Она моя сестра! Родители, тетя Гермиона и дядя Рон? Мне даже представить трудно, какой это будет скандал.
– Роза не любит меня. Я знаю. А я… никогда ее не любил.
Это звучит жестоко, как если бы гигантский стеклянный шар луны вдруг упал бы на землю и разлетелся на тысячи острых осколков. Так и есть. Они на ее лице, устах, они причиняют ей боль, и Скорпиус убирает их собственными губами. И понимает, что это просто соль. Слезы.
…
Они засиживаются в кафе допоздна, и на деликатный кашель бармена Скорпиус лишь резко возражает:
– У вас на дверях табличка: «Работаем до последнего клиента».
– Не нужно, Скорпиус, – Лили легонько тянет его за рукав.
– Простите, сэр, – немедленно извиняется мужчина. – Просто моей жене нездоровится. И я так хотел вернуться пораньше.
– Хорошо, – неожиданно улыбается Скорпиус, – простите. Я бываю несдержан. Можно, пожалуйста, счет?
Они идут по улице молча, избегая слишком освещенных мест.
– Думаю, тебе пора домой. Уверен, что родители будут волноваться.
– А ты? Куда отправишься ты?
– Не знаю. Сниму номер в гостинице. Ненадолго. Всего на пару дней. Потом меня ждет новая поездка. А потом я снова вернусь. Так будет всегда.
– Ты можешь остановиться у нас дома.
– Думаю, твои родители не придут в восторг от такой блестящей идеи.
– Ты можешь спать в комнате Джеймса, – не слушает его девушка. – Он давно не живет с нами. Я как раз прибралась там недавно.
– Лили! Что скажут мистер и миссис Поттер?
– Понятия не имею, что скажет отец. Он в отъезде. А мама… мама сначала расстроится, а потом поймет… если с ней откровенно говорить, она всегда и все понимает.
– Тогда тебе придется оставить нас с миссис Поттер наедине, прямо за завтраком.
Она не смеется, но Скорпиус чувствует улыбку, озарившую лицо Лили, когда она кладет голову на его плечо.
– Ты настоящий садист. Утром мама готовит оладушки, и я не переживу, если пропущу завтрак.
– Мы будет завтракать со всеми почестями, оладушками, но не у тебя дома. Предлагаю корзину для пикников и какую-нибудь маггловскую крышу.
– Ну, зачем же маггловскую? Крыша миссис Розмари будет куда как экстравагантнее. Ставлю десять галеонов, что она нас даже не заметит.
…
Они шли и шли по улице, соединив руки. Запястье Лили царапал обручальный браслет Скорпиуса, который тот так и не решился снять. Ей было стыдно, но в то же время как-то странно. Она ощущала собственную правоту, как никогда ранее, ведь Скорпиус и она всегда должны вот так ходить за руку по ночному городу. Жаль, что правда эта открылась только сейчас.
Скорпиус гладил тыльную сторону узкой ладони большим пальцем и сомневался во всем. Кроме того, что держит за руку ту, которую любит.
====== Самый громкий крик — тишина ======
Сын! Если я не мертв, то потому
что, связок не щадя и перепонок,
во мне кричит всё детское: ребенок
один страшится уходить во тьму.
Сын! Если я не мертв, то потому
что молодости пламенной — я молод —
с ее живыми органами холод
столь дальних палестин не по уму.
Сын! Если я не мертв, то потому
что взрослый не зовет себе подмогу.
Я слишком горд, чтобы за то, что Богу
предписывалось, браться самому.
Сын! Если я не мертв, то потому
что близость смерти ложью не унижу:
я слишком стар. Но и вблизи не вижу
там избавленья сердцу моему.
Сын! Если я не мертв, то потому
что знаю, что в Аду тебя не встречу.
Апостол же, чьей воле не перечу,
в Рай не позволит занести чуму.
Сын! Я бессмертен. Не как оптимист.
Бессмертен, как животное. Что строже.
Все волки для охотника — похожи.
А смерть — ничтожный физиономист.
Грех спрашивать с разрушенных орбит!
Но лучше мне кривиться в укоризне,
чем быть тобой неузнанным при жизни.
Услышь меня, отец твой не убит.
Стихи И. Бродского
К огромному облегчению Драко Роза все же засыпает ближе к рассвету. Сам мужчина лежит, не смыкая глаз. Не смог, когда с губ девушки сорвалось: «А что теперь? Как жить дальше?» Время, остановившееся на одну ночь, набирает ход стремительно, догоняет собственный график, а может быть, зло усмехаясь, пытается обогнать само себя.
Сквозь окно настойчиво пробираются первые лучи утреннего солнца, и тогда, осторожно освободив руку, Драко встает с кровати, чтобы опустить тяжелые шторы, накинуть халат и осторожно коснуться губами теплой макушки. Она спит, свернувшись в клубочек, подтянув колени к подбородку. Роза смотрится такой крошечной, теплой среди белых айсбергов подушек и одеял. Он осторожно прикрывает ее плечи, снова касается губами волос и обещает шепотом: «Я скоро вернусь».
…
Октябрь словно извиняется за расхлябанность и хулиганство своего младшего брата — сентября. Облысевшие раньше времени деревья качают тонкими руками ветвей, будто прощаясь с последними погожими деньками. Солнце улыбается из-за туч широко и беззаботно, но Драко кутается в мантию, силясь побороть дрожь, овладевшую телом. Мысли обрывочны, и если вчера то, что происходило в голове, он считал страхом, то теперь к этому чувству прибавилось множество других, далеко не веселых. Если накануне Драко думал только о пропавших документах, то теперь эта мысль была отодвинута куда-то на задворки сознания, более насущными, как оказалось, проблемами.
Мужчина размышляет о Розе и о сыне. О том, что натворил (да, в этом Драко целиком и полностью винил себя). А еще он понимал, что отдать Розу теперь не сможет. Ни сыну, ни Богу, ни черту — никому.
Уже сидя в кабинете и пытаясь отогреться у камина, он думал, что не знает, сколько времени документы отсутствуют в сейфе и, что если кража произошла не вчера, почему вор до сих пор не дал знать о своих требованиях? Мозг нашел удобную платформу, оттолкнувшись от которой, стало возможным оставить рассуждения об этой проблеме «на потом» и углубиться в тему более волнующую. Драко извлек из стола чистый пергамент, новое перо и принялся писать.
Буква цеплялась за букву легко и ладно, подкрепляя его уверенность, в верности принятого решения. И он уже поставил точку под собственной подписью, как вдруг, в дверь, разделяющую кабинет и приемную, раздался громкий стук. Гулко. Отвратительно громко разнесся этот звук в утренней тишине, а секунду спустя на пороге появился Скорпиус, и выглядел он совершенно неважно. Пробившаяся еще пару недель назад щетина теперь уверенно трансформировалась в негустую, но неприятную бородку. Это было семейной особенностью Малфоев, передававшейся от отца к сыну, а потому старшие, понимая, что такая растительность выглядит не элегантно, регулярно и гладко брились…