Сказания о нартах

Собрались духи и дауаги земные и небесные и сообщили Солнцу веление Бога. И тогда Солнце послало на землю весь тот жар, который должно было оно дать за целый год. В степь Хазма заманили духи и дауаги Батрадза и встретили его там градом крепко сбитого свинца. Батрадз отвечал им своими стрелами и насмерть поразил еще четырех сыновей Уастырджи и трех сыновей Уациллы. Но не кончилось на этом сражение духов и дауагов со стальным Батрадзом. Солнце жжет все сильнее, и, как огонь, раскалился Батрадз.

— Дайте срок, я охлажусь и тогда еще покажу вам! — пригрозил Батрадз.

Подбежал он к источнику, но ни капли воды не было в нем. Кинулся он к морю, но до дна высохло море. Загорелся, запылал Батрадз, и мигом дотла сгорела у него та единственная кишка, которая осталась незакаленной, когда закалял его Курдалагон. И как только сгорела эта кишка, повалился Батрадз и умер.

Неподвижно лежит тело Батрадза, а духи и дауаги летают над ним. Но вдруг от тела Батрадза поднялся такой ядовитый запах, что многие из духов и дауагов тут же попадали на землю и поумирали, а оставшиеся пошли к Богу и снова жалуются ему:

— Страдали мы от него живого, но еще больше страдаем мы от него мертвого.

— Идите и похороните его в Сафийском склепе, — сказал Бог.

Полетели тут духи и дауаги к телу Батрадза, но даже все вместе не могли они сдвинуть его. Запрягли духи и дауаги двенадцать пар волов, взялись вместе с ними, но — где там! — не двинулось с места стальное тело Батрадза.

Опять полетели они к Богу, и он сказал, чтобы они запрягли двух бычков, которые родились в те дни года, которые посвящены волчьему властелину Тутыру: таинственной силой обладает скотина, родившаяся в эти дни. Когда запрягли духи и дауаги двух бычков, родившихся в дни, посвященные Тутыру, и потянули они тело Батрадза — а то как же иначе? — сдвинули эти два бычка тело Батрадза с места и привезли его к склепу Сафа. Но на этом дело не кончилось. Никак не могут они вдвинуть в склеп тело Батрадза. Вносят головой вперед — оно упирается локтями и застревает в двери. Вносят ногами вперед — ноги расходятся, и не проходит тело в склеп. Опять полетели духи и дауаги к Богу и рассказали об этом.

— Погребальных даров требует от меня Батрадз, — сказал Бог, и три слезы уронил он на тело Батрадза.

После этого тело легко внесли в склеп и там его похоронили. А слезы Бога скатились на землю, и в тех местах, где упали они, встали три святилища: Таранджелос, Мыкалгабырта и Реком.

АЦАМАЗ

Три сына было у старого Аца. Когда умер он, стали братья делить наследство. Долго делили и все никак не могли сговориться, и дело у них доходило до ссор.

Почтенные нартские мужи старались их рассудить. Но не смогли они разделить наследство так, чтобы остались довольны сыновья Аца. Семь раз собирались нарты на нихасе, судили, рядили об этом деле, но решить его не могли.

Небогат был старик Магуйраг, самый старый из нартов. Вечной слезой сочились погасшие глаза его. Сам взялся он быть посредником в разделе наследства, и он так рассудил: старшим сыновьям отдал скот, а младшему, Ацамазу, — только вечную золотую свирель старого Аца.

Старшим братьям понравился такой раздел. Ацамаз тоже не стал спорить. Золотую свирель, которая досталась ему в наследство, подарил отцу Ацамаза сам Афсати. Вместе с небожителями Никкола и Уастырджи не раз гостил Афсати у нарта Аца, и поклялись тогда в вечной дружбе нарт Аца и небожитель Афсати. Много подарков предлагал Афсати своему другу. От всего отказывался Аца, и только золотую вечную свирель принял от друга.

Теперь эта свирель была в руках Ацамаза. Взял он ее и пошел на Черную гору. И так прекрасен был Ацамаз, что когда шел он мимо нихаса, то нарты, которые сидели там, говорили:

— Не Бонварнон ли, светило восхода и заката, выглянуло из-за гор?

— Нет, не Бонварнон это, а удалой маленький Ацамаз, сын Аца, уходит в горы.

— Не звезда ли трав Кардагсталы показалась?

— Нет, это не Кардагсталы, — сказали старики на нихасе, — это маленький Ацамаз, сын Аца, взяв свою золотую свирель, подымается на вершину Черной горы, туда, где живет дочь Сайнаг-алдара.

Единственная дочь была у Сайнаг-алдара, и, кроме нее, не было у него детей. Нежно любил Сайнаг-алдар свою дочь — красавицу Агунду. До самых пят падала тяжелая шелковая коса Агунды, ясному дню после дождя был подобен взгляд ее черных глаз, и за какую бы работу она ни бралась, сноровка у нее была спорая и быстрая, хватке волка подобная. Что же сказать о походке ее, когда, подобно лебедю плывущему, шла она, из статных статная, рано утром за водой, плавно колебля гибкий свой стан, и месяц светил в медном кувшине, который несла она на спине, и яркое солнце сияло на лице ее!

Пышной пеной покрывались кони юных нартов — охотников за резвыми оленями, джигитовавших у подножия Черной горы, чтобы привлечь взгляд красавицы Агунды с вершины Черной горы. Много подошв из воловьей кожи стоптали старейшие нарты, которым приходилось ходить сватами на вершину Черной горы, к дочери Сайнаг-алдара красавице Агунде. Все молодые нарты посылали сватов к Сайнаг-алдару, но ни за кого из них не захотела выйти замуж красавица Агунда.

Маленький сын Аца, удалец Ацамаз, взял с собой единственное сокровище, оставшееся от отца, — вечную свирель.

Искусно была наложена чернь по золотому стволу ее. Взошел на Черную гору удалец Ацамаз, забрался на самый высокий утес, приложил он свирель к губам и заиграл. И под чистые звуки его золотой свирели по-бычьи взревели, закинув ветвистые головы, рогатые олени и пустились в дробный пляс. И в глубине дремучего леса пугливые серны, подпрыгивая выше деревьев, начали свою легкую пляску. С крутых черных скал Черной горы сбежали черные козлы — стремительный симд завели они с круторогими турами, чудеса проворства показали они в этой пляске. Взбежали на обрывы пугливые лани и косули, смотрят они вниз, в долины, где начались грозные игры, где мужья их бьются рогами. Не утерпели зайцы и лисицы, наперегонки погнались они друг за другом по гладкой равнине. И все дикие звери, скот Афсати, стадами собрались под отвесными скалами. И все домашние звери, скот Фалвара, отарами и стадами потекли по широким лугам.

Старается, играет удалой Ацамаз, и до каждого сердца долетает золотой голос свирели его. В высоких южных горах разбудила она черно-бурых медведей в их теплых берлогах. Ворча и рыча, проснулись они, оставили берлоги свои и в тайной глубине дремучего леса начали свой грузный симд.

И вот на бурых полях раскрыли свои лепестки самые красивые цветы земли. Изголодавшиеся пчелы и беспечные бабочки полетели с одного сладкого цветка на другой, и жужжание поднялось над полями.

Громко запели лесные птицы, на разные голоса вторят они из глубины лесов Ацамазу.

Серые дрофы и черные аисты вышли на широкую Гумскую равнину и завели такую пляску, что весь мир с восхищением глядел на них.

Но вот облака и тучки волнистыми грядами потянулись над землей, и пролили они теплые слезы, увлажняя землю на опушках дремучих лесов. Гром прокатился над землей. Каждая былинка, ликуя, охорашивается под дождем.

А волшебные пальцы Ацамаза еще быстрее забегали по свирели, и зеленые волны прокатились по вершинам дремучих лесов. И ни травинки не было на скалистых склонах, но вот зеленым шелком оделись они.

И стали тут горы громовыми голосами вторить свирели Ацамаза. В пляс пошли Черная гора с Белой горой — и оползнями расползлась Черная гора, и белым песком рассыпалась Белая гора.

Еще нежней заиграл маленький Ацамаз — и все в мире пробудилось. Таять начали вечные ледники, с громовым шумом устремились вниз по своим тесным ущельям на широту равнин. И весь мир весело оглядело весеннее солнце красивым глазом своим. Вышли люди из жилищ, и каждый во всю ширь груди вздохнул животворного воздуха и сладко потянулся. Все восемь ладов свирели Ацамаза на восемь языков заговорили, еще чудеснее запели над миром. И вот раздвинулся сплошной скалистый отвес Черной горы, дверь там открылась узкая, как щель, выглянула Агунда-красавица из жилища отца своего, владетеля Черной горы. Дошла до сердца ее песня удальца Ацамаза, и, оставив свое рукоделие, захотела она взглянуть на него.