Страница 24 из 25
30 мая
Читаю и перевожу Рильке. А как хороши некоторые места! Он не боялся говорить о самом малом, о самом незаметном, о том, что все обычно считают не стоящим внимания.
Илюша вчера говорил мне, что я должна в течение этого года добиться того, чтобы мне дали в «Новостях» тысячу франков фикса и чтобы я почувствовала себя самостоятельной.
«Ведь это подумать страшно – такой слабый мотылек в огромном чужом мире! – сказал он обо мне. – Конечно, И.А. не хочет вашей самостоятельности. Он как солнце, а разве солнце переносит еще какой-нибудь свет? Но вы должны думать о себе и помнить, что, когда у вас будет независимость, вся ваша психика изменится и вы найдете в себе смелость, которой в вас пока нет, и найдете тему, которой пока не можете найти. У вас прекрасный талант – вы должны развивать его…»
31 мая
Встретили на площади внизу процессию. Мальчики и девочки-причастницы несли на плечах грубую вызолоченную статую Мадонны и пели. Девочки в длинных белых покрывалах, с большими свечами, убранными ветками лилий, шли, слегка покачиваясь, с чем-то уже женским в походке. На них смотрела толпа. Мы тоже подошли и долго смотрели молча, со стесненным сердцем, пока они прошли, распевая свое Ave Maria.
– Только у нас этого нет! – сказал И.А. – Ничего у нас нет! Несчастная страна!
4 июня
Сегодня с утра читала роман Кат. Мих. (Лопатиной), прочла весь. Даже в сокращенном виде он очень велик, но я много передумала, читая его. Вот разность поколений! Триста восемьдесят страниц только о том, как женатый соблазнил девушку! А сколько мы вмешаем в такие триста восемьдесят страниц? Да и нельзя же все писать только об этом, о любви, всегда о любви!
Илюша опять дал мне книгу – мемуары Тютчевой, и я вчера до половины первого ночи глотала ее. Вот тоже надо учиться, и у нее учиться, как собирать записи, как хранить дневники, как делать выписки из писем! Ведь все это может потом пригодиться…
Читаю целые дни. Кат. Мих. Лопатина живет рядом со мной. Сокращает с помощью В.Н. свой роман для предполагаемого второго издания. За столом ежедневно подымается какой-нибудь спор, чаще всего на религиозные темы. Кат. Мих. как тайная монахиня на многое смотрит с монастырской строгостью, но при этом в ней столько привередливой и прихотливой русской барыни, что часто все смеются от ее неожиданных и вовсе не монашеских замечаний.
Прочла мемуары Тютчевой. Как написана смерть Николая I! Страшно делается.
8 июня
Читаю Шестова. Много говорю о нем с И.А. Рассказала ему между прочим легенду об ангеле, сплошь покрытом глазами, посылаемом к людям перед смертью, который, однако, иногда вместо того, чтобы взять у них душу, оставляет их жить, но награждает при этом парой своих глаз. И тогда человек обладает как бы двойным зрением, причем первое, земное, видит все в обычном свете, а второе – ангельское – в обратном, часто спутывающем все земные понятия о добре и зле, и в таких людях всю жизнь борются два зрения. Это сказание меня необычно взволновало, а И.А. даже думает его ввести в роман. Как много освещается, если допустить существование этого второго зрения!
Забыла записать, что Кат. Мих. уже два дня как уехала. Перед отъездом она прочла тетрадь моих рассказов, и так хвалила меня, и так всем в доме говорила обо мне, что я даже немного смутилась. Она дважды очень серьезно разговаривала со мной, назвав меня «настоящей писательницей», и долго внушала, что я должна помнить о своем священном долге – работать над своим талантом. «Я знаю, что бы я с вами сделала! Я бы вас на год поселила в монастырь! Вот бы вы писали!»
В.Н. подарила мне Евангелие.
12 июня
Письмо от Бориса Лазаревского. Пишет о вечере Рощина, который прошел «с большим успехом». «Зал не мог вместить всех желающих послушать прекрасную артистическую программу», как пишут в «Возрождении».
Лазаревский дальше пишет:
«Рощин читал рассказ о глупом солдате (из романа), читал хорошо, произнося слова немного под Бунина, но рассказ мне не понравился, ибо чувствовалось, что этот самый глупый солдат после окажется самым честным и самым храбрым, – впрочем, автор закончил только описанием сцены, как герой романа Сергей отдал последние 25 руб., чтобы глупый солдат купил своей жене корову. Я был так потрясен, что ушел».
Когда говорили об этом за чаем, Илья Исидорович сказал, что вот тут он глубоко жалеет, что нет «духовного ордена», который дал бы понять Рощину всю неуместность и неприличность его поведения.
– Ну, я понимаю, когда в сов. России устраивает свой вечер какой-нибудь Малашкин и пригласит читать к себе Горького. На то ведь это и рабоче-крестьянская страна, поставившая девизом «последние да будут первыми». Но чтобы это делалось у нас в Париже, в зале Плейель, каким-то Рощиным!
Замечательно, что среди прочих артистов выступала с чтением рассказов и Тэффи. В.Н. говорила, что она считает Рощина безнадежно бездарным.
Продолжаю свое чтение. Сегодня читала Овс. – Куликовского, делала кое-какие выписки. И.Ис. зашел ко мне и долго говорил со мной. Я вижу, как у него блестят глаза радостью, и верю ему вполне, когда он говорит, что для него огромная радость «наполнять чашу души человеческой». Он следит за мной с большим вниманием и в этом году особенно много и часто разговаривает со мной.
И.А. все пишет варианты начала четвертой книги, и я уже начинаю смотреть на него почти с набожным изумлением его терпению и упорству – ведь это длится уже с месяц, если не больше, и до сих пор еще нет ни кусочка для перепечатывания!
18 июня
В письме к В.Н. Шестов пишет:
«Очень рад, что моя книга понравилась Г.Н., поблагодарите ее за сочувствие. Ведь наш брат сочувствием не очень избалован: не только не сочувствуют, а и читать не хотят – говорят, что трудно да и скучно».
Если бы он знал, сколько времени и как я живу его книгой!
У Шестова в одном месте сказано:
«Порфирий, биограф и ученик Плотина, озабоченный – как и все биографы и преданные ученики, больше всего тем, чтоб обеспечить своему учителю благоговейное удивление потомства…»
23 июня
Совершенно погрузилась в Пруста.
28 июня
Вдруг вспомнила один случай с И.А., вернее, один его разговор со мной.
Я читала о Николае I и о телесных наказаниях, о шпицрутенах. Дойдя до описания экзекуций, кончавшихся, как известно, по большей части смертью, и затем до ответа Николая одному из министров: «Я не могу его казнить. Разве вы не знаете, что в России нет смертной казни? Дать ему двести шпицрутенов» (что равносильно смерти), я не могла удержаться от слез и, выйдя затем в коридор, говорила об этом с негодованием В.Н. и Илье Исидоровичу.
И.А., услышав мои слова, позвал меня к себе в спальню, запер двери и, понизив голос, стал говорить, что понимает мои чувства, что они прекрасны, что он сам так же болел этим, как я, но что я не должна никому выказывать их…
– Все это так, все это так, – говорил он, – я сорок лет болел этим до революции и теперь десять лет болею зверствами революции. Я всю жизнь страдал сначала одним, потом другим… Но не надо говорить о том… не надо…
Так как у меня все еще текли слезы, он гладил меня по голове, продолжая говорить почти шепотом:
– Я сам страдал этим… Но не время…
29 июня
Вчера ездили в Шато Клозон к К.М. Лопатиной. В поездке этой для меня было множество новых и интересных чувств. С внешней стороны все было довольно обычно: собрались с утра, по случаю нерасполагающей, почти предгрозовой погоды решили отказаться от первоначального плана – сделать часть пути пешком – и взяли автомобиль прямо до Биота.
Когда выехали, уже проглянуло солнце, и под душным жарким светом среди долин, взгорий, виноградников, каменных городков, где красным запыленным шелком бросались всюду в глаза расцветшие мальвы, поехали через долину, на которую мы смотрим обычно с площади нашего сада. Небо было все в пухлых облаках, и все были немного отупелые, особенно И.А. Подъехав к подножию клозинского холма, мы отправили шофера завтракать в Биот, а сами, пешком через лес, пошли в Клозон. Не доходя до него, в лесу позавтракали, приятно разговаривая. Илюша говорил о том, как надо теперь строить будущую Россию и что было дурного в старой. И.А. возражал, но не очень.