Страница 71 из 89
Последняя фраза очень не понравилась командиру, он заерзал на стуле, готовясь, видимо, выступить сразу за замполитом, но сдержался, понимая, что афишировать разногласия вряд ли стоит.
Председательствующий спросил, какие будут вопросы к докладчику. Вопросов не было, и Дятлов сел.
— Кто желает выступить? — Председатель обвел зал взглядом.
Тишина не предвещала ничего хорошего, и Лесничук начал нервно выбивать пальцами дробь по столу.
— Смелее, товарищи, и не все сразу, — пошутил председатель.
Наконец в задних рядах несмело потянулась рука, встал Мнацоконян.
— Разрешите с места?
— Почему же? Давайте сюда, чтоб все вас видели, слышали, — пригласил председатель, указывая на трибуну.
В зале загудели, требуя Мнацоконяна на сцену. И лейтенант неохотно поплелся по проходу. Но на трибуну взошел бодрее, тая на лице ухмылочку, и в зале притихли, ожидая от полкового юмориста очередной сногсшибательной выходки.
— Хорошо говорил замполит, — начал Мнацоконян своим насмешливым голоском. — Замечательно говорил. — Сделал паузу. — Может, верно говорил. — В зале уже хохотали, и это еще более раззадоривало Мнацоконяна. — Кому не ясно, что надо хорошо летать? Всем ясно. Кому не ясно, что надо хорошо стрелять? Всем ясно. Кому не ясно, что надо хорошо себя вести, соблюдать предполетный режим и тому подобное? Всем ясно. Все хотят быть асами. Но одно дело хотеть, другое — уметь или мочь. Как говорил мудрец: «Я хочу иметь машину. Но не имею возможности: денег у меня разве что на ишака хватит. Я хочу иметь любовницу, но не имею возможности: меня терпит только моя уродливая жена… Так давайте же уважать друг друга такими, какие мы есть».
Председатель постучал по графину, призывая к тишине, и предупредил Мнацоконяна:
— Товарищ Мнацоконян, ближе к делу.
— Так и я ж о деле. Спросите у любого: кто не хочет стать асом? Нет таких. Но не все могут. И не все от нас зависит. Тут и погода мало-мало роль играет, и наши способности, и взаимоотношения — симпатии и антипатии. Потому как можно сказать, когда я стану мастером боевого применения? Ведь это не уголька нарубить, не сена накосить… Потому не ясно мне — зачем этот почин, зачем обязательства? У нас есть программа, ее не обойдешь, не перепрыгнешь. А станем мастерами — честь нам и хвала. Тогда в газете пиши, по радио хвали.
Мнацоконян сошел с трибуны. И как ни прискорбно было слушать, у него нашлись последователи: зачем почин, обязательства, когда есть программа…
После третьего оратора Лесничук не вытерпел и попросил слова. К трибуне он шел, как на ринг, стремительно, воинственно.
— Значит, зачем? — спросил он негромко, глухо, обводя вал суровым взглядом. — Зачем обязательства, зачем соревнование, зачем новый почин? Вот тут товарищ Мнацоконян байку про молодца и мудреца рассказывал. Я продолжу ее. Так вот, молодец тот многого хотел: и богатым быть, и красивым, и сильным. Но деньги у него не водились, женщины его не любили, одолевал его любой заморыш. И тогда молодец пошел к тому мудрецу, который советовал уважать друг друга такими, какие есть, пал ниц и взмолился: «Научи меня, мудрейший из мудрых, как стать богатым, красивым и сильным». Подумал мудрец и дал такой совет: «Если хочешь быть богатым, красивым и сильным, надо вставать с зарею, умываться росною водою и трудиться по шестнадцать часов в сутки». — Лесничук еще раз обвел зал взглядом, убеждаясь, что присказка его произвела не менее благоприятное впечатление, чем Мнацоконяна. — Так вот, молодец, разумеется, знал эти три заповеди. Но не выполнял их. И некоторые наши летчики хорошо знают программу, помнят присягу, наставления, однако не всегда следуют им. Новый почин — это не совет мудреца, это цель на будущий год, новый рубеж. То, что зависит от нас, командиров, мы сделаем, а вы сделайте все зависящее от вас. Вот зачем обязательства, соревнование, почин…
С трибуны Лесничук уходил под гром аплодисментов. Судьба голосования была предрешена, и я еще раз убедился, как был не прав в отношении психологических способностей командира: он не только отлично разбирался в людях, но и умел в критических ситуациях подчинить их волю своей.
После командира выступило еще пять человек, и все говорили о том, что полк может и должен быть инициатором почина за звание мастеров боевого применения. Завершающим был майор Пахалов. Он, как и командир, решил блеснуть познаниями, пересыпал свою речь афоризмами и авиационными заповедями, но люди уже устали и слушали его невнимательно. И я пожалел об этом: несмотря на веселый тон речи, в афоризмах и заповедях немало было намеков на то, что с принятием такого важного решения торопиться не следует — все-таки он прислушался к мнению Дятлова. Правда, намеки были слишком завуалированы, и утомленным людям было не до того, чтобы разгадывать их второй смысл. Даже Лесничук пропустил их мимо ушей, уверенный, что одержал победу.
От заключительного слова Дятлов отказался. Он ушел сразу же после собрания, не разделив торжества командира.
А Лесничук сиял. Он не упрекнул меня в том, что я сомневался в его идее. Мы возвращались домой вдвоем, он взял меня под руку и мечтательно произнес:
— Подожди, мы еще не такие дела с тобой завернем.
СВЕТЛАНА
На другой день к нам пожаловала целая группа журналистов во главе с Кориным. Но вдруг позвонил начальник политотдела и дал указание от выступления полка с почином воздержаться до окончания летно-тактических учений.
У меня на душе сразу полегчало; я и не догадывался, что идея командира, мысленно признанная мною и одобренная, сердцем не воспринималась.
Значит, Дятлов в чем-то был прав…
Воскресенье. Уже кончили передавать программу «С добрым утром», а я все лежу в постели: за неделю так намаялся, что никак не отосплюсь; не пошел и на завтрак. Лесничук в отпуске, командир разрешил ему догулять остаток, и он укатил в Москву, потому мне пришлось одному и командовать, и проверять технику пилотирования летчиков: до летно-тактических учений осталось полмесяца и надо всех подтянуть до нужного уровня, чтобы могли выполнять любые задания — днем и ночью, в простых и сложных метеоусловиях.
Учения предстоят весьма серьезные: противник то ли в пику нам, то ли по каким другим соображениям подтянул к Курильским островам авианосец типа «Энтерпрайз», и он курсирует в Тихом океане с севера на юг, с юга на север; с Гавайских островов на полигон Хигаси-Фудзи переброшены подразделения из состава сил быстрого развертывания. Самолеты противника участили полеты вдоль нашей границы…
Но лежи не лежи, а вставать надо: стол вон слоем пыли покрылся, пол давно немыт, в прачечную пора собрать белье.
Я встал, размялся гимнастикой и только успел умыться, как звякнул звонок. Я открыл дверь. В проеме стояла улыбающаяся Светлана.
— Только встал, засоня? — ласково пожурила она меня. — А говоришь, совсем в отшельники записался… Хоть в комнату пригласи.
— Проходи, пожалуйста.
Светлана прошла в комнату и села около стола. Я почувствовал, как загорелись от стыда щеки: Светлана насмешливым взглядом осматривала все вокруг и, чтобы окончательно уничтожить меня, провела пальцем по столу.
— Эх, мужчины, мужчины! Что бы вы делали без нас? Не зря Гриша наказывал не оставлять тебя без присмотра, приходить, помогать. — Она встала и сбросила плащ. — Где у тебя взять тряпку?
— Я сам все сделаю, — запротестовал я.
— «Сам», — усмехнулась Светлана. — Если бы Гриша увидел, задал бы мне трепку. А как к тебе попадешь, когда днем тебя нет, и вечером несколько раз заходила, не дождалась. — Она пошла в ванную, открыла кран и вернулась с мокрой тряпкой.
Я попытался отнять у нее тряпку.
— Ты в самом деле считаешь меня таким беспомощным? Приходи через час, увидишь, на что мужчины способны.
Но Светлана отстранила меня. Рука у нее была тугая, сильная, как у спортсменки. Да и вся она была сбитая, мускулистая, как цирковая акробатка, которой ежедневно приходится заниматься гимнастикой. И шея ее, короткая, крутая, могуче держит несколько крупноватую для женщины голову. Да, сложена Светлана превосходно, а вот красотой лица природа явно ее обделила: широкие скулы, массивный подбородок…