Страница 65 из 89
— И вы уверены, что справитесь с этой должностью? — первым пришел в Себя Дятлов.
— Уверен, — не моргнул глазом Пахалов. — Я люблю работу с людьми, их можно зажечь словом, увлечь инициативой, а этого, вы знаете, мне не занимать.
Лесничук чему-то ухмыльнулся и одобрительно кивнул:
— Хорошо. Мы подумаем. — И когда Пахалов вышел, высказал свое мнение: — А что, выступление его на последнем партсобрании мне понравилось, и в его предложении рациональное зерно есть.
— Если бы он так работал, как говорит, — возразил Дятлов.
— И захотят ли его коммунисты? — усомнился я.
— Ну, это как поставить вопрос, — не согласился Лесничук. — Пахалов почти два десятка лет в авиаспециалистах ходит. Майорская категория ему не светит. И сами слышали — работу с людьми он любит. А это, я вам скажу, немаловажно. Да и других кандидатур у нас нет. Во всяком случае попробовать можно. Если, разумеется, коммунисты поддержат…
Коммунисты поддержали. И похоже, не ошиблись: Пахалов будто переродился — сарказм в его голосе сменился юморком, недовольство из глаз исчезло; и весь он — от замасленной технической куртки до невзрачной осанки — стал другим: ходил — грудь колесом, начищенный, наглаженный, рассыпал вокруг приветливые словечки, советы, обещания. Лесничук не раз говорил нам: «А вы сомневались. Вот что значит поставить человека на свое место…»
Пахалов остановился около нас, сладко зевнул и спросил с усмешкой:
— О чем отцы-командиры речь держат, какую думу думают? — Разглядел в руках замполита причудливый корень и тут же выложил идею: — Симпатичная зверюшка получится. Кстати, почему бы нам, Иван Кузьмич, не организовать в доме офицеров выставку ваших работ? И солдаты с удовольствием посмотрят, и, глядишь, внимание прессы привлечет.
— Вот этого-то я и боюсь, Сан Саныч, — поддаваясь шутливому тону, ответил Дятлов. — Покатят из Москвы журналисты, писатели; тому дай интервью, другому, а работать когда?
— Я серьезно, — обиделся Пахалов.
— И я. — Дятлов покрутил корешок. — Слава, она вон какая прыткая: не успел полк на полигоне мишень поразить, журналисты тут как тут — опыт им подай, с почином выступи. Слыхал об их идее?
— Слыхал. И полностью одобряю. Давно пора полку доброе имя вернуть.
— Вернуть-то пора, да как? Одними призывами да обещаниями дела не поправишь.
— Не только призывами и обещаниями. А и высокой требовательностью, строгим контролем.
Дятлов покрутил головой.
— Уж больно ты грозен, как я погляжу. Почему же ты до сих пор к Мнацоконяну не предъявляешь высокую требовательность, не привлекаешь к партийной ответственности?
— А ты как будто не знаешь, Иван Кузьмич, почему. Ты-то по своей линии тоже не очень… Нет, нет, я не осуждаю, мы — политработники, и метод наш — убеждение. А наказывать — пусть командиры наказывают. Правда, ты тоже можешь. — Пахалов насмешливо прищурил глаза. — Замполитов назначают. А секретарей парткомов — избирают.
Дятлов громко вздохнул.
— Я не ошибался, Сан Саныч, когда был против твоей кандидатуры.
— Спасибо за откровенность, Иван Кузьмич. Век буду помнить…
Так они могли не на шутку поссориться, и я вмешался в их перепалку:
— Тоже мне политработники! Других воспитывают, а сами между собой общего языка не найдут.
— И правда, — согласился Дятлов. — Извини, — сказал он, не поднимая головы.
— Пустяки, — взял его под руку Пахалов. — Мы же по делу…
К десяти, как было условлено, к домику рыбака потянулись рыболовы. Улов у многих был отменный: крупные караси, касатки, плети; Пальчевский умудрился даже подцепить сома килограммов на шесть.
Сразу же приступили к подготовке ухи: одни чистили рыбу, другие резали лук, укроп, третьи разжигали плитку. В 10.30 большой котел, литров на двадцать, шипел на плите.
Запаздывали трое: Неудачин, Огурцовский и Нудельман. Метеорологу и начхиму простительно — они привыкли к приблизительности, а вот на Неудачина, человека дисциплинированного и исполнительного, не было похоже.
— Наверное, никак добычу не донесут, — высказал предположение Мнацоконян. — Палили они лихо.
— А с уткой возни побольше, чем с рыбой, — знающе заключил Супрун. — Пока общипешь, выпотрошишь, опалишь, и рыбалить времени не останется.
— А мы давайте сухим пайком заберем у них уток, — предложил Мнацоконян.
Легки на помине, вдалеке показались охотники. Впереди Неудачин, тонкий и длинный, за ним — Огурцовский с Нудельманом. Все трое шли устало, Неудачин нес что-то завернутое в плащ, обхватив обеими руками, как ребенка.
Их все увидели одновременно, и Мнацоконян восторженно закричал:
— Ну что я вам говорил! Еле несут!
Когда они подошли ближе, я обратил внимание, что собаки Неудачина, шустрого и вездесущего Бим-Бома, не видно. У Огурцовского сбоку болталась одна утка, у Неудачина и Нудельмана — ничего. Вид у всех троих был удрученный, словно шли они с похорон, а не с охоты. Особенно у Неудачина: плечи опущены, охотничья шапочка с козырьком сбилась набок, волосы слиплись от пота.
У меня мелькнула мысль: что-то случилось.
А когда охотники остановились и Неудачин положил свою ношу на землю, развернул плащ, у Супруна вырвалось жалостливое: «Ой-ей-ей! Как же это так?»
На плаще в крови лежал Бим-Бом и скулил почти человеческим голосом. Из глаз Неудачина бежали слезы, он хотел что-то сказать, но спазмы сжимали горло, и он лишь всхлипывал.
— Кто же его? — спросил Дровосеков у Нудельмана, выглядевшего из всей троицы менее удрученным.
— Она метнулась… Показалось — рысь, — вот я и пальнул, — виновато за Нудельмана ответил Огурцовский.
Мнацоконян склонился над собакой, осмотрел пробитое в нескольких местах брюхо. Покачал головой.
— Весь заряд. И что ты намерен делать? — обратился он к все еще всхлипывающему Неудачину.
— Врача бы, — с трудом выдавил тот. — Или, может, на автобусе?..
— Возьми себя в руки! — оборвал его Мнацоконян. — Врач ему уже не поможет. И никто и ничто не поможет. Пристрели его, чтобы не мучился.
— Ты что?! — испуганно отшатнулся Неудачин. — Это ж… Он живой еще!
— Так смотри, как он мучится!..
Мне всегда нравились сильные, волевые и решительные люди, хотелось быть таким, но не всегда удавалось. И Мнацоконян, к которому я ранее не питал особой симпатии, в настоящий момент покорил меня своей логикой и здравым смыслом: к чему тянуть время мучений и собаки, и самого себя? Ничем ее уже не спасти, и самый верный выход — пристрелить. Но Неудачин этого не сделает. У меня тоже, наверное, дрогнула бы рука.
— Не надо. — Неудачин смотрел на Мнацоконяна умоляюще.
— Дай ружье! — Мнацоконян почти силой снял с плеча Неудачина двустволку, накрыл собаку плащом, поднял ее и понес за кусты.
По лицу Неудачина полились слезы. Он устыдился их, наклонил голову и отошел в сторону.
Прогремел выстрел. Мнацоконян вернулся как ни в чем не бывало, поставил ружье у дома рыбака и положил на плечо Неудачина руку.
— Не горюй, достанем мы тебе сеттера не хуже Бим-Бома. Только ты смени, пожалуйста, фамилию, роковая она у тебя — Неудачин. Вот потому и преследуют тебя всюду неудачи — и на земле, и в небе.
Незаметно разговор перешел на полеты, вспоминались разные смешные и трагические случаи, пока Супрун — он, как и наказывал командир, был главным уховаром — не объявил, что уха поспела.
Опальный летчик постарался на славу: уха получилась наваристая и вкусная, все единодушно выражали повару благодарность и вскоре попросили добавки, а журналисты утверждали, что такой ухи в жизни не ели.
После завтрака все без исключения помыли за собой миски и ложки — такой был заведен порядок на охотничье-рыболовной базе — и не торопясь побрели по своим заветным местам. Огурцовский, покаянно заверивший, что после этого случая ружья в руки не возьмет, упросил Мнацоконяна принять его в компанию рыболовов. Нудельман присоединился к журналистам, а Неудачина увел с собой Супрун. Нас у домика осталось трое — я, Дятлов и командир третьей эскадрильи майор Октавин, непосредственный начальник Неудачина. Чувствовалось, назревает серьезный разговор. И я не ошибся.