Страница 58 из 89
— Товарищ командир, лейтенант Супрун задание выполнил.
— Так, так, — сказал многозначительно Лесничук. — Значит, выполнил… — Он хотел еще что-то сказать, но его прервал изумленный возглас инженера:
— Товарищ командир, вы только посмотрите, что он натворил! — Инженер кричал из-под самолета.
Лесничук юркнул под крыло и застыл там, пораженный увиденным: консоль крыла и элерон были с вмятинами, а в центре зияло рваное отверстие, в котором застряли обломки ветвей.
— Ну, ледчик-молодчик, в рубашке ты родился, — сказал он, цедя слова сквозь зубы…
Когда я подошел к самолету, приговор Супруну был уже вынесен: от летной работы отстранить и ходатайствовать перед командующим авиацией округа о назначении его штурманом наведения…
С того времени прошел год. И вот теперь перед командиром стоял не самоуверенный, поглядывающий на всех свысока красавец лейтенант, а виноватый, понурый и без прежнего огонька в глазах офицер-неудачник, который только и ждет от начальников нагоняя.
— Не разрешаю, Супрун, — отрезал командир категорично, но с доброй усмешкой в голосе, и я подумал, что время лейтенант выбрал удачное, и если проявит настойчивость и гибкость ума, сумеет подобрать такое слово, чтобы оно попало в самую точку, Лесничук сменит гнев на милость. — Знаю, о чем ты хочешь просить, потому отвечаю сразу: рано! — И Лесничук повернулся к майору-журналисту, давая понять Супруну, что разговор окончен.
— Целый год, разве это рано? — не отступал Супрун, семеня за подполковником. — Ведь так я могу вообще дисквалифицироваться.
— Год, говоришь? — переспросил Лесничук и посмотрел на меня, желая удостовериться, правду ли говорит подчиненный, а скорее всего, хитрил, чтобы помурыжить его.
Я кивнул.
— Так, — многозначительно констатировал командир. — Значит, уже год… Быстро бежит времечко. И думаешь, созрел он, понял, что к чему? — обратился он ко мне.
Не трудно было догадаться, что Лесничук готов пересмотреть прежнее решение, но хочет заручиться и моей поддержкой, чтобы в случае чего было кого упрекнуть: ну вот, мол, насоветовал.
Супруна мне было жаль: летчик, как говорят, божьей милостью. Без неба зачахнет.
— По-моему, он не то что созрел, а и желтеть уже начал, — ответил я в том же весело-ироничном тоне.
Лесничук подумал, глянул на часы, потом на Супруна.
— Ладно, позже вернемся к этому разговору. Завтра не дежуришь?
— Никак нет! — в струнку вытянулся Супрун.
— Тогда вот тебе боевое задание: приготовить специи для ухи — укропчику, лучку, пшенца, в общем, все, что положено. Назначаю тебя на завтрашней рыбалке главным кашеваром, то бишь уховаром… Вот там и посмотрим, на что ты способен.
— Есть, товарищ командир! — обрадовался Супрун. — Во сколько отъезд?
— В шесть ноль-ноль.
— Так зорьку же…
— Какая там зорька, когда все устали! И мы, Супрун, не на заготовку рыбы едем, а на отдых. Понял? На уху-то наловим?
— Так точно!
— Ну и отлично! Свободен.
Супрун так же мгновенно исчез, как и появился…
Журналисты отправились в гостиницу, а мы — по своим квартирам.
ВОСПОМИНАНИЕ О ПРОШЛОМ
Лесничук и я живем в одном доме, только в разных подъездах. Квартиры получили в прошлом году, когда еще у меня была Инна. Две небольшие, светлые и уютные комнаты, с холлом, с большой кухней. Инна так мило все обставила: купила спальный гарнитур, в гостиную — книжную стенку; на окна повесила тяжелые охристо-золотистые гардины.
Дятлов беззлобно подсмеивался над нами: «Вот с чего начинается заболевание вещизмом. Теперь захочешь иметь машину, дачу».
Не знаю, может это и заболевание, но мне приятно было приходить домой в красиво обставленные комнаты, спать на роскошных кроватях, в выходной день порыться на книжных полках, почитать на сон грядущий что-нибудь соответственно настроению. Не прочь бы я приобрести и машину, и дачу, да вот беда — времени для них нет.
Да, я очень любил возвращаться в свою квартиру, когда знал, что меня ждет моя Инна. Теперь же, поднимаясь по ступенькам, я почувствовал, как с каждым шагом тяжелели ноги и замедлялись шаги. И я понял, что мое хорошее настроение улетучивается, а вместо него грудь заполняется грустью, безысходной тоской.
Моя любимая Инна! Только теперь по-настоящему я осознал, как любил ее, как она была мне дорога. И каждый раз, когда я возвращаюсь домой, воспоминания обрушиваются на меня тяжелой, неподъемной глыбой. Прошло полгода, как ее не стало, но переживания мои не ослабевают, а тоска, кажется, еще более усиливается. Иногда просто хочется уйти, убежать из дому, но что-то удерживает, влечет туда. В квартире все напоминает Инну. Здесь столько вещей, которых касались ее руки! Смотрю на них и вспоминаю Иннину походку, ее плавные движения, какие-то слова, дорогие мне и поныне…
Ее нет полгода, а запах ее любимых духов «Красная роза» все еще витает в комнатах, напоминая о ее мягких как шелк волосах, нежной, бархатистой коже… Все лето форточки в квартире открыты, а днем я открываю окна: запах действует на меня сильнее всего, порою не дает спать, — и все равно он не улетучивается, живет здесь, словно нетленный дух Инны. Никто его не чувствует, а я вот и теперь, едва открыв двери, уловил тонкий, чуть сладковатый аромат, будто роза цвела под окном и запах доносило в комнату легким летним сквознячком. А может, ничего того страшного, что терзает постоянно душу, не было — просто приснился кошмарный сон? И Инна в комнате, одетая в свой красивый японский халат, ждет меня? Выйдет навстречу, обовьет шею тонкими руками, заглянет ласково в глаза и спросит: «Устал?» А я подхвачу ее на руки, прокружу по комнате и отвечу весело: «Ты же чудесная колдунья, от твоего прикосновения и взгляда мои силы удесятеряются…»
Я вошел в прихожую, снял тужурку, ботинки. Тишина. Аромат «Красной розы» дохнул из зала, как дуновение ветерка, и исчез. Но только я встал с галошницы, он снова защекотал ноздри. На цыпочках — сам удивляюсь, почему так, — я двинулся в одну комнату, в другую. Улетая на полигон, я кое-как набросил одеяло на свою кровать, а Иннина как была аккуратно заправлена, так и осталась. Нет, чудес на свете не бывает. Бывают кошмарные сны и не менее кошмарные яви.
…В тот день я вернулся домой поздно: полеты закончились уже вечером, потом в штабе мы засиделись над составлением плановой таблицы предстоящих полетов, и был уже десятый час, когда я позвонил в свою квартиру; обычно стоило мне вставить ключ в замочную скважину, как Инна открывала дверь. На этот раз я шагов не услышал, видимо, Инна еще в поликлинике или у кого-то из больных. Мы недавно вернулись из отпуска, и дел у нее накопилось много, да и соскучилась она по работе; Инна была хорошим врачом, облегчать людям страдания стало у нее потребностью. Безделья она не переносила даже в отпуске, потому и в санатории мы не сидели на месте, то отправлялись на экскурсии по окрестностям, то лазали по горам, то плавали на теплоходе.
А прошлым летом мы отдыхали в Алуште — Инна защитила кандидатскую диссертацию и, я видел, чувствовала себя на пределе сил. Я тоже потрепал немало нервов с молодыми «гениями», летчиками-инженерами, обучая их технике пилотирования нашего нового суперистребителя, стараясь втолковать им, что ас — это не тот, кто носит набекрень фуражку с крабом и кожаную куртку, умеет крутить в небе петли, полупетли, бочки и перевороты, а в выходные дни в кругу сверстников утверждает подчас свою незаурядность количеством выпитых рюмок — такие «асы», к сожалению, у нас имелись, — а тот, кто на земле и в небе живет и действует по нашим воинским законам.
В общем, мы нуждались в отдыхе, потому с радостью взяли путевки и, уложив за полчаса чемоданы — путевки были горящие, — помчались в аэропорт.
Август в Алуште был нежаркий, с ласковым солнцем, теплым морем, обилием фруктов. Первый день мы с Инной отлеживались на пляже, отсыпались, с упоением плавали до самых буйков, ныряли, гонялись друг за другом. А на другой день она повела меня в горы. Еще с вечера она залюбовалась вершиной Демерджи, напоминавшей княжну Тамару на смертном одре из «Демона», и предложила: