Страница 44 из 89
— Вот и пойми этих женщин, — подосадовал я. — На кого такого орла променяла?
— Ты так считаешь? — не согласился Дятлов. — Мало мы, Борис Андреевич, психологией занимаемся.
— За модой не угонишься.
— Дело не в моде… Внешность, эрудиция и даже летный талант — далеко не полные данные, характеризующие человека.
Я тогда не придал значения этим словам. Вспомнил о них почти через год, когда полк наш прибыла проверять московская комиссия.
…Едва смолк вой сирены, а аэродром кишел уже, как муравейник перед ненастьем: авиаспециалисты расчехляли самолеты, подвозили боезапасы, летчики тут же у самолетов прокладывали маршруты на картах. Члены комиссии во главе с немолодым полковником педантично записывали все в свои блокноты.
Вся наша эскадрилья была в сборе, за исключением старшего лейтенанта Тарасова. Я нервно посматривал на часы и на дорогу, ведущую из городка на аэродром. Неужели он мог без разрешения уехать в город? Или проспал?
Я решил было идти звонить в гостиницу, где жил Тарасов, но в это время увидел знакомую высокую фигуру, вынырнувшую из-за поворота. Тарасов шел неторопливо, играючи помахивая «тревожным» чемоданчиком.
А летчики уже докладывали о готовности к вылету. В груди у меня все кипело. Вот тебе и отличный пилотажник, весельчак и эрудит! Ему наплевать на честь коллектива, на авторитет командира.
Тарасов увидел меня и полковника — председателя комиссии — и тогда лишь затрусил к своему самолету.
— Ваш? — спросил председатель комиссии.
— Мой, — ответил я.
— Не хотел бы я иметь такого ведомого, — резюмировал полковник и что-то записал в свою красную книжицу.
Я готов был провалиться от стыда сквозь землю. Полковник посмотрел на часы и широким шагом зашагал к командно-диспетчерскому пункту. Вскоре поступила команда на взлет.
Истребители один за другим уносились ввысь и растворялись в дымчатом мареве. С моря ползли слоистые облака, и небо было пепельно-серого цвета. На душе у меня было муторно. Проводив своих летчиков (из нашей эскадрильи были подняты четыре самолета), я шел на КДП, испытывая такое чувство, будто меня вываляли в грязной луже.
Руководил полетами сам Синицын. Рядом с ним стоял председатель комиссии, наблюдая за взлетом. Казалось, он был доволен: истребители взлетали безукоризненно, парами, крыло к крылу.
Вдруг в динамике тревожно прозвучало:
— Товарищ командир, на взлете у одного истребителя вроде оторвалось колесо.
«Этого еще не хватало!» — пронеслось у меня в голове.
— Всем пройти над стартом с выпущенными шасси, — тут же скомандовал Синицын, и я позавидовал еще раз его спокойствию и мгновенной реакции. Это было единственно правильное решение.
Самолеты сделали круг и, разомкнувшись, пошли над нами. У первого все в порядке, у второго… А у третьего стойка колеса торчала, как костыль инвалида.
— Тридцать третий, — назвал свой позывной летчик.
Октавин! Судьба явно издевалась надо мной в то утро. А недалеко, мозоля глаза, расхаживал Тарасов, отстраненный от полетов. Но было не до него. Как посадить Октавина? Эту машину еще никто не сажал на две точки. Посадочная скорость большая, этот костыль сразу же при касании бетонки создаст вращательный момент, и самолет перевернется.
Сажать с убранными шасси? На взлетно-посадочную полосу нельзя. Бетонка высечет сноп искр, и пожар неизбежен. На грунт? Нужно высокое искусство. А откуда оно у Октавина? Малейшая неточность, и истребитель скапотирует… Внизу подвешены ракеты…
Летчик ждал команду. Самолет выполнял первый разворот.
— Уберите шасси и идите на полигон. — На лице Синицына не дрогнул ни один мускул, и голос его был самым обыденным. — Выполняйте задание по плану.
На КДП тишина. Томительно тянется время.
— Тридцать третий задание выполнил, — наконец доложил Октавин. Голос его тоже был спокоен. Это хорошо. Но одного спокойствия для того, чтобы посадить неисправную машину, недостаточно. Что предпримет Синицын? Прикажет катапультироваться? Самое верное решение: летчик молодой, самолет новый. Новый… Сколько в него вложено труда, средств…
Синицын нажал кнопку микрофона:
— Тридцать третий, будете садиться на грунт с убранными шасси.
— Понял, командир, посажу, — бодро ответил Октавин.
— А я и не сомневаюсь, — весело сказал Синицын.
И мои сомнения тоже развеялись. Октавин, конечно, посадит самолет. И ничего с летчиком не случится. Но в данной ситуации просто посадить — этого мало. Самолет без шасси. Его надо «притереть»: малейший крен при выводе из угла планирования — и поломки не избежать. Нужны искусство ювелира, выдержка и хладнокровие спартанца. Много раз я летал с Октавиным, стараясь выковать в нем эти качества, и кое-чего добился, но обрел ли он то чутье, без которого нет настоящего летчика? Многие пишут стихи, но немногие становятся поэтами. Каждого можно научить летать, но стать асом…
Я неотрывно следил за снижающимся самолетом и мысленно готовил летчику приговор: если он допустит поломку, будет повод перевести его в транспортную авиацию на самолет, где два летчика.
Истребитель заходил на посадку ровно, и не было похоже, что летчик подозревает о неисправности и волнуется. Синицын держал микрофон наготове. Самолет пронесся над границей аэродрома, поднял нос. Видно было, как гаснет его скорость. Хвост опустился, коснулся земли. Истребитель плавно лег на брюхо и, пробороздив немного землю, остановился.
Ситуация тогда была очень сложная, и Октавин вышел из нее победителем. Действовал он исключительно хладнокровно и грамотно: ни одной ошибки, ни малейшего замешательства… Нет, не мог он потерять пространственное положение. Тут что-то произошло другое. Но что?!
НОВАЯ ВЕРСИЯ
Зазвонил телефон, и Ганжа шутливо-приказным тоном потребовал немедленно явиться к нему в номер гостиницы. Я хотел было тем же шутливым тоном послать его ко всем чертям, но мысль о том, что он мог что-либо выяснить, сдержала меня, я оделся и пошел к нему. Но дорогой у меня возникли сомнения: откуда Ганжа мог почерпнуть какие-либо новости, когда лишь два часа назад покинул штаб? Шторм не утих, корабли на поиски не выходили… Что-нибудь хочет выведать у меня? Как-никак он считает меня другом, откровенничает со мной и посвящает во все подробности расследования. Все это он делал, видимо, с определенной целью. Что-то ему нужно и от меня, иначе не стал бы он вызывать к себе.
Ганжа сидел в кресле перед журнальным столиком, на котором стояли чайник, стаканы, тарелочка с тонко нарезанными ломтиками лимона и сыра.
— Пришел? — оторвался подполковник от газет и кивнул на стоявший напротив стул. — Садись.
Я сел. Ганжа заботливо пододвинул ко мне тарелочку.
— Не обессудь, ресторана в вашей гостинице по штату не положено. А в Нижнереченск ехать, машину надо иметь. — Он посмотрел на меня испытующе, и я понял, что в этой фразе скрыт какой-то смысл. Личную машину у нас в гарнизоне имеет только Синицын. Но чтобы командир увлекался ресторанами… Нет, тут что-то другое.
— Да, если бы у нас была своя машина, — мечтательно сказал я, решив подыграть Ганже, — мы нашли бы куда махнуть. Только пришлось бы отказаться от делового разговора.
— Ради интересного дела можно и отказаться, — усмехнулся Ганжа и снова пристально заглянул мне в глаза.
— Можно у командира попросить служебную. Сейчас она ему не потребуется.
Ганжа рассмеялся. Он понял, что я раскусил его я валяю дурака.
— Ладно, — сказал он. — Тем лучше. Поговорим начистоту. — Он налил чай в стаканы. — Ты, говорят, хорошо знаешь жену Октавина.
— Раз говорят, — пожал я плечами, окончательно поняв, почему его заинтересовала личная машина Синицына и какую связь улавливает он между нею и Дусей.
— Смазливая бабенка? — подтвердил мое предположение Ганжа.
— Не родись красивой, родись счастливой, — ответил я. — Ей здорово не повезло в жизни.
— Да, трагическая история, — сочувственно вздохнул Ганжа. — Ты дружил с ее первым мужем?