На шхерахъ

— Да, если бы только это, — началъ снова старикъ Эманъ, — тогда бы пожалуй, можно было бы и не мѣшаться. А я ему не забуду, какъ онъ у меня хотѣлъ отнять неводъ. Я ужъ съ нимъ когда нибудь раздѣлаюсь...

— Да, худо тому, въ комъ Бога нѣтъ, — закончилъ бесѣду проповѣдникъ. Это правда.

Не обманывая себя никакими иллюзіями на счетъ человѣческой благодарности, инспекторъ, тѣмъ не менѣе, не могъ освободиться отъ непріятнаго чувства. Значитъ, въ этой пустынѣ онъ окруженъ врагами, притомъ врагами чрезвычайно опасными, потому что они видятъ въ немъ или помѣшаннаго, или преступника. Они воображаютъ, что онъ выкуриваетъ водку, чтобы заработать себѣ полкроны. Они подозрѣваютъ, что онъ готовитъ яды. И случись какое-нибудь несчастье, навѣрное, онъ окажется виновнымъ. Они продолжали ловить рыбу запрещенными закономъ сѣтями, но теперь онъ не рѣшался этому препятствовать, боясь какихъ-нибудь скандальныхъ доносовъ или, что еще хуже, — ихъ мести.

Это было опасное общество, опасное, какъ всякая глупость.

Конечно, онъ зналъ, что въ любой моментъ онъ. можетъ обратить ихъ въ друзей: для этого надо только поставить имъ штофъ водки и распитъ вмѣстѣ съ ними; но прибѣгать къ этому онъ не собирался. Ихъ вражда давала ему свободу, а дружба втянула бы его въ ихъ дрязги. Ихъ ненависть была возбудителемъ его силы, а ихъ любовь ослабила бы ее, хотя бы духомъ онъ и не былъ съ ними связанъ. Да, наконецъ, и самое сознаніе опасности было очень пріятно, такъ какъ, благодаря ему, духъ его былъ всегда насторожѣ и не терялъ своей гибкости. Благодаря опасности, у него всегда было на что реагировать, на чемъ упражнять свою силу.

Въ концѣ концовъ, опасности среди этихъ дикарей далеко меньше, чѣмъ тамъ вверху, въ тѣхъ кругахъ, изъ которыхъ онъ только что возвратился. Вотъ тамъ была сила и притомъ гораздо болѣе вредоносная, чѣмъ здѣсь. Развѣ врачъ на корветѣ не смотрѣлъ на него, какъ на больного, когда онъ говорилъ, что хорошо было бы найти способъ утилизировать огромныя количества азота, который въ столь большихъ количествахъ расходуется при производствѣ сѣрной кислоты. Вѣдь теперь ввозятъ же дорогую чилійскую селитру, чтобы возвратить землѣ растраченные запасы азота. А когда онъ сталъ излагать свой проектъ утилизаціи фабричнаго дыма для техническихъ цѣлей, его пріятель посовѣтовалъ ему поѣхать въ курортъ и пожить среди людей.

Нѣтъ, лучше быть въ полномъ одиночествѣ и слыть межъ толстокожими за помѣшаннаго, чѣмъ быть приговореннымъ къ гражданской смерти непогрѣшимымъ судомъ авторитетовъ.

Побродивъ еще нѣсколько времени въ темнотѣ, Боргъ вернулся къ себѣ. Онъ зажегъ лампы въ обѣихъ комнатахъ и открылъ дверь на дворъ, чтобы не чувствовать себя запертымъ.

Взглянувъ на часы, онъ увидѣлъ, что было всего только восемь. Долгій вечеръ и предстоящая ему ночь испугали его. Его голова была слишкомъ утомлена, чтобы работать, по не настолько, чтобы можно было спать. Стоны вѣтра, шумъ волнъ, вой буя разстраивали его. Чтобы освободиться отъ этихъ непріятныхъ ощущеній, которымъ онъ не хотѣлъ подчиняться, онъ прибѣгнулъ къ помощи купленныхъ имъ въ Германіи "сонныхъ шариковъ", маленькихъ шариковъ изъ стали, которые закладываются въ уши для того, чтобы извнѣ ничего не было слышно.

Но когда онъ выключилъ такимъ образомъ важнѣйшій органъ общенія съ внѣшнимъ міромъ, его фантазія заработала съ новой силой.

Жгучее желаніе узнать, что было написано въ сожженномъ имъ письмѣ, охватило его съ такою силой, что онъ открылъ реторту и принялся разсматривать пепелъ. Но чернила разрушились въ огнѣ и нельзя было отыскать ни малѣйшихъ слѣдовъ написаннаго. Открывалось обширное поле для сомнѣній и догадокъ. Судя по тому, что случилось, ему, казалось, не трудно представить себѣ, что могло быть написано въ письмѣ, но потомъ пришлось отказаться отъ этой мысли: онъ вспомнилъ, какъ нелогичны были всѣ слова и поступки Маріи.

Въ заключеніе онъ пришелъ къ невозможности угадать содержаніе письма и поэтому рѣшилъ больше объ этомъ не думать. Но мозгъ ему не повиновался и продолжалъ работать въ прежнемъ направленіи. Онъ совершенно обезсилѣлъ, но уснуть не могъ. И по мѣрѣ того, какъ ослабѣвалъ его мыслительный аппаратъ, пробуждались, выростая со дна души, низменные инстинкты.

Взбѣшенный тѣмъ, что душа не можетъ совладать въ борьбѣ съ бреннымъ тѣломъ, онъ раздѣлся и принялъ дозу бромистаго калія. Мозгъ тотчасъ прекратилъ свой бѣшеный бѣгъ, фантазія упала, сознаніе погасло, и онъ погрузился въ сонъ, тяжелый и крѣпкій, какъ смерть.

Глава четырнадцатая

Подходила уже осень. На шхерѣ еще не было замѣтно, что прошло лѣто — тамъ не было зеленой листвы, желтѣющей въ осеннее время, только лишаи отъ сырости разростались все пышнѣе и сочнѣе. Зазеленѣлъ снова верескъ, и оживились подъ дождемъ, омывшись отъ пыли, вѣчно зеленыя деревья сѣвера — можжевельникъ и низкорослая сосна.

Рыбаки уѣхали, покончивъ свою осеннюю работу. Наступила снова тишина, лавка закрылась. Деревянный остовъ часовни оголялся все больше, такъ какъ жители растащили доски на дрова и другія надобности. Торчали одни столбы, напоминая своимъ видомъ висѣлицы.

Проповѣдника не было видно. Записавшись въ трезвенники, онъ злоупотреблялъ хинной настойкой, въ составъ которой входилъ и коньякъ. У него все время шумѣло въ ушахъ, его донимало сердцебіеніе, и онъ по большей части спалъ.

Инспектору понадобился цѣлый мѣсяцъ упорнаго труда, чтобы излечить свою душу отъ раны, нанесенной любовью. Пріемами іодистаго калія и строгой діэтой онъ подавилъ свои желанія. А когда на него нападала тоска отъ одиночества, онъ добывалъ себѣ изъ азотно-кислаго аммонія порцію веселящаго газа. Онъ давно уже нашелъ, что опьяненіе алкоголемъ слишкомъ грубо и вызываетъ еще большую тоску, доходящую до маніи самоубійства, а чудесное дѣйствіе закиси азота веселило его и заставляло смѣяться. Но банальный смѣхъ обращалъ въ ничто всѣ его великія идеи и стремленія, и онъ смѣялся надъ ними. Видя себя окруженнымъ людьми, которые издѣваются надъ нимъ, онъ чувствовалъ потребность подняться выше, надъ самимъ собой, и онъ снова возвращался къ своему горю и своимъ печалямъ.

Когда онъ изолировался настолько, что допускалъ только дѣвушку убирать въ комнатахъ, а самъ въ это время сидѣлъ, запершись въ мезонинѣ, его стали преслѣдовать воспоминанія о прошедшемъ лѣтѣ. Невольно вспоминалось каждое произнесенное тогда слово.

Теперь ему казалось, что поведеніе проповѣдника въ туманѣ на скалѣ было строго обдуманно. Брошенныя имъ слова о его отцѣ и о его собственныхъ поступкахъ, а также заявленіе Маріи, что она знаетъ, кто онъ, — пустили корни въ его душѣ, разростались и захватывали его все больше и больше. Въ его жизни, должно быть, была тайна, извѣстная всѣмъ, кромѣ него.

Скоро онъ нашелъ въ поведеніи проповѣдника признаки обдуманнаго шпіонства, организованнаго людьми, желающими его погибели.

Въ болѣе спокойныя минуты онъ не вѣрилъ въ это. Онъ хорошо зналъ, что манія преслѣдованія является первымъ признакомъ болѣзни, вызываемой уединеніемъ. Человѣчество это огромная электрическая батарея, составленная изъ множества элементовъ, и всякій элементъ, какъ только онъ изолированъ, тотчасъ теряетъ свою силу. Обвитая мѣдной проволокой деревянная катушка теряетъ силу въ тотъ самый моментъ, когда изъ нея вынутъ мягкій желѣзный стержень, и онъ, очевидно, былъ тоже на пути къ этому.

Да, но, можетъ быть, эта манія преслѣдованія, являющаяся слѣдствіемъ тѣлесной слабости, возникла, какъ противодѣйствіе, потому что его, дѣйствительно, преслѣдовали? Развѣ его не преслѣдовали съ того самаго момента, когда онъ еще въ школѣ проявилъ себя, какъ силу, какъ родоначальника новаго вида, выдѣляющагося изъ своего рода и желающаго принять особое названіе или даже, можетъ быть, положить начало новому семейству. Его преслѣдовали всѣ, преслѣдовали инстинктивно, снизу — подчиненные, а сверху — посредственности, опредѣлявшія, какъ въ пробирной палаткѣ, кого какой мѣрой мѣрить. Его ненавидѣли и преслѣдовали, какъ желтую птичку съ Канарскихъ острововъ, которая вырвалась изъ клѣтки и попала къ чижамъ въ лѣсъ, гдѣ ея слишкомъ нарядное опереніе раздражало дикихъ птицъ.