Страница 3 из 13
Бой конный знать и баллисты, превратности маршей тяжёлых,
Знать караульную службу и множество нужных законов,
Как разбивается лагерь в местах непригодных и голых?
Это при том, что округу разбойники сплошь разоряли.
Много сюда собралось их из разных провинций и Рима.
Пользуясь случаем слабости власти повсюду шныряли,
Будто сюда привела их рука роковая незримо.
Тут пастухи из Апулии, горцы из Брутии сладились вместе,
Старые легионеры Лепида мятежного с ними,
Граждане Рима, лишённые дома, надела и чести,
С ними рабы раньше бывшие сельскими и городскими.
Стены на юге у всех городов разобрал раньше Сулла,
Чтобы они не могли бунтовать, укрываясь за ними.
Это сдержало отчасти италиков здесь от разгула,
Но для разбойников мстительных стало делами благими.
Из тайников у хозяев рабы всё добро доставали,
Брали открыто у тихих теперь живодёров добычу.
Всюду бесчестили важных матрон, а мужей убивали
Мучая, вешая вниз головой, вертелами в них тыча.
Только Везувий таких удальцов принимал неохотно,
Часть возвращал он колонам, мелким крестьянам несчастным.
Только в больших латифундиях грабить велел он добротно,
Принадлежащих сенаторам и расхитителям разным.
'Хватит! - сказал всем Спартак после женщин сожжёных
Вместе с детьми из семьи дуумвира, привязанных к двери, -
Наши враги вовсе не беззащитные дети и жёны,
Мы не сжигаем Коринф и детей, словно римские звери.
Я не рабов царь Эвн-варвар, сириец, один из не правых,
В ярости всех перебивший свободных мужчин-сицидийцев.
Наша борьба против власти тиранов кровавых,
А не за гибель терзаемых ими простых италийцев!'
Стало всем ясно зачем гладиатору, просто изгою,
Злому фракийцу разбойников сдерживать строго
На побережье, где римская знать предаёться покою,
Дремлют долины в тиши, аппианская вьётся дорога...
Осенью прошлой Гай Клавдий Главр, воинской славой манимый,
Войско собрал из пьянчуг и милиции из муниципий,
Он на Везувий пришёл и обманут был слабостью мнимой
Кучки, как будто рабов, не покинувших горных укрытий.
Было три тысячи с ним бесконечно ленивых и страшных.
Многие били рабов и участие в казнях любили.
Тут им был случай распять на крестах всех восставших,
Трёх пастухов заподозренных, там же кнутами забили.
Галл Эномай, сам не прочь заплатить им такой же монетой.
Внял просьбам бывших рабов-соплеменников страстным,
Чтобы живым не ушёл ни один из милиции этой,
Лагерь в лесу окружить их кольцом сообразным.
Эти три тысячи воинов претора спали в палатках,
Не представляя за валом и рвом, что опасность сгустилась.
Ночью как призраки в зарослях прячась и каменных складках,
Тропам тайными с кручи вулкана отборное войско спустилось.
Там, где врага окружить помешали отвесные скалы,
Горцы, армяне, служившие раньше в войсках Митридата,
Быстро спустились на длинных верёвках, не вызвав обвалы,
По виноградной лозе, что была всюду крепче каната.
Не было места для пращников здесь и для конницы рьяной,
Линиям стройным и флангам, и прочей науке военной.
Не удалось их сдержать на тропе страже пьяной,
Как не сдержать на валах кровной мести священной.
Лагерь кольцом окружив, где враги словно черви кишели,
Войско восставших потоком ворвалось в теснину палаток.
Знаком служили им свежие ветки, как обруч на шее,
Чтобы своих различать в суматохе стремительных схваток.
Ярости крики смешались с отчаянным воплем и воем,
Был впереди Эномай, как Ахилл на стене Илиона.
Волчьей резнёй это было в овчарне, а вовсе не боем,
И никого не осталось в живых из того легиона.
Кровь растекалась людская вокруг и миазмы ручьями,
Смерть лишь одна помогла их жестоким увечьям и ранам.
Утром послали в Помпеи, чтоб шли за своими мужьями,
Новые вдовы, оплакивать граждан, служивших тиранам.
Гай Клавдий Главр был убит и на части изрублен на части,
Пал Эномай-Бойдерикс, поражённый своими случайно.
Все города оказались теперь у восставших во власти,
И для отдельных из них всё закончилось очень печально.
Галлы, германцы, фракийцы и греки, бастарны и скифы,
И иллирийцы, сарматы, армяне понтийские и кельтиберы,
С ними италики, как кровожадные волки и грифы,
Мстить понеслись в города и поместья без меры.
Виллы беспечные и города пострадали с округой.
Храмы разбиты там и сожжены, и базилики тоже.
Римляне, римлянки все перебиты с детьми и прислугой,
С пытками зверскими взято у них всё, что асса дороже.
Как легионы диктатора Суллы самнитов казнили,
Нынче сулланских казнили везде ветеранов,
Даже детей их, спасавшихся в храмах у статуй убили,
Путь повторяя кровавый невольно проклятых тиранов.
С конным отрядом отборным Спартак, Крикс и Ганник,
Там разъезжали, взывая к рассудку и милости Митры.
Бойню везде останавливал строго народный избранник,
Только кровавая месть возрождалась с живучестью гидры.
Тело сожгли Эномая торжественно ночью безлунной,
Плакальщиц множество громко при этом рыдало.
Прах в небеса уносил благородный огонь и безумный
Было для почести друга погибшего этого мало.
Сорок захваченных римлян к костру подвели торжествуя,
Силой заставили, как гладиаторов, насмерть сражаться,
Все из богатых семей, пали жертвой в ту ночь роковую.
Не приходилось ещё никогда Риму так унижаться.
Воля чудеснорождённого бога-спасителя Митры
В этой победе себя проявила, прославив героев.
Благословение бога во всём проявлялось не хитро,
На продолжение дела священной свободы настроив.
Хлынули с неба дожди, остудив и пожары и казни.
Всюду потоками грязь и холодные ветры с востока...
Въехал тогда в Форум Аннея римский отряд без боязни,
С ними был Каст, друг вождя и охраны немного.
Их довели без преград до базилики вечером поздним.
Римский военный трибун внутрь вошёл, занося две корзины.
Ждал там Спартак, Крикс и Ганник, не веря заранее козням,
Речи решили послушать не слабого духом мужчины.
'Аве! Я Гай Юлий Цезарь, военный трибун, избран только.
Тайну прошу сохранить о сегодняшней встрече навечно.
Я тут не то, чтобы выплатить вам за судьбу неустойку,
Или сыграть вам бесстрашного Сцеволы роль безупречно.
Консула Мария славного, преданный друг и племянник.
Слава деяниям вечно его и тому, как он правил.
Я от себя и от духа его благородного скромный посланник!'
Гордо сказав это, Цезарь на пол корзины поставил.
'Бился под стенам Рима я с Марием вместе.
Смерть нас косила, но вера в победу была неослабна.
Тысячи три было нас с мавританцами - конницей чести.
Сдался на милость нам Рим, но сам Марий скончался внезапно!' -
Грустно ответил Спартак и поднялся трибуну навстречу.
Он коренаст был, не молод, с пронзительным яростным взглядом,
С быстрой и ясной по-гречески правильной речью,
Полной, однако, каким-то отчаяно-горестным ядом.
Волосы длинные, светлые, вились руном своевольно,
Нос, подбородок большие и сильные, ловкие руки.
Многих убили они на войне, на арене невольно,
Шрамы на теле могли рассказать всё о боли и муке.
'Что же в корзинах? - спросил громко Крикс, великан светлоглазый.
Он был красив, словно скульптор его отливал с эталона,
Взгляд благородный, наполненный смыслом и волей,
Голос, звучащий призывно, не хуже жрецов Аполлона,
Шрамы глубокие всюду, как след гладиаторской доли.
'Деньги, - ответил военный трибун, - на войну против Рима'.