Страница 44 из 50
Глубокой ночью мы лежали, обнявшись. Только дыхание и тиканье часов нарушало тишину. Окна остались незанавешенными; завтра солнце разбудит нас спозаранку. Но сейчас небо темно и беззвездно.
«Неужели новолуние?» — рассеянно подумала я. Может быть… А ведь когда-то я сверяла по звездам каждый прожитый день. Господи, как это было давно! «Новолуние — период уменьшения жизненной активности и спада биоритмов». Интересно, какой сегодня день по лунному календарю? «Последний», — шепнула темнота.
«Двадцать девятый день — самый опасный и страшный день лунного месяца. — Память услужливо подсунула всплывшую невесть откуда цитату. — Это время черных безлунных ночей Гекаты, когда сгущается астральный туман, вершат свои темные дела ведьмы и колдуны. Необходимо позаботиться о надежной защите, избавляться от мрачных мыслей и беспросветной тоски».
Я всхлипнула. Вот она спит рядом, моя надежная защита — так откуда у меня ощущение, будто мы оба попали в чудовищную воронку, которая все глубже затягивает нас, неся навстречу неизбежности?
Повернувшись — осторожно, чтобы не разбудить Рюрика, — я спрятала лицо в подушку и тихо заплакала.
Проснулась я от того, что меня целовали. Почти сразу же зазвонил будильник. Какая жалость: надо идти на работу. Рюрик отключил вредную дребезжалку и шутливо чмокнул меня в нос.
— Тикки, пора вставать.
Я зажмурилась, потом медленно открыла глаза, разглядывая склоненное надо мной лицо, любимое до последней черточки. Я боялась шевельнуться. Каждая клеточка замирала от нежности. Наверное, я никогда не привыкну просыпаться рядом с ним.
— Вставай, соня, день на дворе.
— Ну, во-первых, еще утро. — Я скосила глаза. — А сегодня точно не суббота?
Еще минут пять мы все-таки провалялись, но и опаздывать в наши планы не входило.
К моменту выхода из дома мое летящее настроение несколько померкло. В подробностях вспоминался вчерашний вечер, очарование которого слишком напоминало последнее прощание.
За завтраком Рюрик задумчиво разглядывал кусок омлета, колышущийся на вилке. И могу поручиться, что не видел его. Физически ощутив, как мы сейчас далеки, я тоскливо поняла: не показалось. Вот оно — начало конца. Этого следовало ожидать — только что же в этот раз все заканчивается так рано?
Рюрик поднял голову.
— Ну что, поедем?
— Поедем.
Я заторопилась, стараясь скрыть, как мне невесело — если все пытается закончиться, пусть делает это как можно медленнее. Кого я пыталась обмануть?
У входной двери Рюрик подал мне плащ, надевая его на меня, обнял. Держа за плечи, развернул к себе. Позвал:
— Тикки?
Я молчала. Он не спрашивал ни о чем. Просто смотрел, будто никогда не видел меня, а теперь пытался запомнить. Я забыла обо всем. Работа, Лисянский — все отступило. Если бы он сказал сейчас: «Давай останемся», — я бы осталась. Я бы все ему рассказала.
Но он промолчал. Отпустил меня и выключил свет в прихожей.
Мы молчали и по дороге. В метро я старалась незаметно прислониться к нему. Он замечал, улыбался одними глазами и ближе привлекал к себе. Я немного смущалась, но заставить себя отстраниться не могла.
В офисе мы разошлись по кабинетам. Отчет надо сдавать завтра, самое позднее в пятницу — но ненавистный документ будто сглазили. Около часа, едва я разобралась с текущими делами и развернула файл на весь экран, как за спиной хлопнула дверь снеговского кабинета. Не очень сильно — но я насторожилась. Раздались голоса. Я прислушалась. Голосов было два. В одном, более низком, звучала сдерживаемая ярость. Это Снегов. Ему отвечал возмущенно-встревоженный. Лисянский.
Почему я испугалась так, словно у Лисянского есть на меня компромат? Видимо, то было чувство вины — как будто выслушав гадости о Снегове, я оказалась к ним причастна.
Голоса сделались громче, но слов было не разобрать. Раз в жизни я бы не отказалась от преимуществ моего обостренного слуха — так ведь нет! Ох, не нравятся мне интонации Рюрика. Голос Лисянского вдруг взвился почти до визга, одновременно раздался звук удара и чего-то падающего россыпью.
Господи, что у них там происходит? Я вскочила, чуть не запнувшись, и, миновав растерянного Мишеньку, распахнула дверь снеговского кабинета. Представшая взору картина была совершенно непредставимой здесь, в атмосфере образцового порядка. Я увидела ее не целиком, но как бы одномоментно совмещенными фрагментами. Горящие холодным бешенством глаза Снегова, перекошенное лицо Лисянского, притиснутого к стеллажу, рассыпавшиеся по полу папки.
— Рюрик!.. Вениаминович! Что здесь происходит? — опомнившись, вопросила я.
Обернувшись ко мне, Снегов пригасил взгляд и выпустил плечо Лисянского. Не глядя бросил ему:
— Свободен.
Лисянский, изящно поправляя пиджак (кстати, чуть разошедшийся у рукава), с достоинством отступил к выходу и отвесил иронический поклон в мою сторону.
— Мои извинения, Людмила Прокофьевна, за эту безобразную…
— Вон! — тихо сказал Рюрик.
Лисянский исчез, захлопнув многострадальную дверь.
— В следующий раз… — начала я и остановилась, поняв, что по привычке переключилась на «директорские» интонации. Максимально смягчив тон, я договорила: — Пожалуйста, не нужно устраивать на рабочем месте скандалов.
— Это все, что тебя волнует? — спросил Рюрик.
— Нет. — Я сдержалась. — Но об этом давай поговорим, когда ты придешь в себя.
— Я спокоен как удав.
— О да! Настолько, что переполошил полконторы, устроил погром в собственном кабинете, зачем-то Лисянскому пиджак порвал.
— Зашьет, — мрачно усмехнулся Рюрик.
— А глядя на тебя, я вообще удивляюсь, что он жив остался.
— Это поправимо.
— Рюрик, — устало сказала я. — Если ты не забыл, я все еще отвечаю за эту лавочку.
— Не беспокойся. — Он нахмурился. — Ничего я ему не сделал. Так… Поговорили слегка.
Преувеличенно спокойно подняв с пола папку, он оглядел ее и вдруг швырнул на стол.
— А что мне оставалось? Ты же не оставила мне выбора!
Чувствуя пробежавший между лопатками холодок, я тихо сказала:
— А вот кричать на меня не надо…
И почти выбежала из кабинета. Бросила растерянному, ничего не понимающему Мише: «Ко мне никого не пускать!» Собираясь закрыть дверь, я увидела, как бедный Мишенька, поднявшийся из-за стола выполнить мой приказ, был буквально сметен взглядом следующего за мной Снегова. Я благоразумно предпочла закрыть дверь не перед Рюриком, а за ним — сейчас его не остановил бы и замок.
— Что еще?
Усталость вдруг охватила меня, так что я вынуждена была опуститься на край диванчика. Еще немного — и меня просто не останется.
— Извини. Но пойми: неизвестность невыносима. Ты на себя не похожа, вздрагиваешь от каждого шороха и ничего не рассказываешь. Тут еще этот… Анатолий Эдуардович… строит многозначительные мины. Я рискнул предположить, что он знает больше, чем я.
Я слушала, но слова едва касались сознания. Снова все происходило помимо меня, только на этот раз в обратную сторону.
Рюрик опустился передо мной на корточки, взял мои руки в свои.
— Тикки, пожалуйста. Может, ты все-таки объяснишь? Что с тобой происходит, почему ты так закрылась, при чем тут наконец Лисянский? Неужели ты совсем мне не доверяешь?
Собрав остатки сил, я заговорила:
— Лисянский и правда приходил ко мне. Много всего говорил. В основном ерунду, словами непередаваемую. Поминал вашу общую молодость, сложные отношения и тому подобное. Общий смысл сводился к тому, что тебе, в отличие от него, я не нужна, и вскоре меня непременно постигнет участь твоей бывшей жены.
Рюрик растерялся, но как будто и обрадовался:
— Ты ему поверила?
— Я? Нет. Это было глупо, но очень неприятно.
— Видишь ли… Не знаю, что Анатоль имел в виду, — начал Рюрик, но я прервала его.
— Не надо. Хотя бы не сейчас.
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Тикки, я пытаюсь лишь объяснить…
— Не надо ничего объяснять. Пожалуйста.