Дорога горы

Или это ему только показалось …

На закате орха прошла лежащие рядом городки Киннерет, Эйн-Шеву и Кфар-Нахум, а к Бейт-Цайде подходила уже при лунном свете. Дорога сначала шла по ровному берегу, но вскоре уперлась в стену высоких сопок. По поверхности озера бежала размытая мерцающая дорожка, резко обрываясь у горизонта, словно ее отсекли ножом. Перед холмами насыпь резко вильнула к воде, которая теперь плескалась у самых ног. Вскоре начался подъем в гору, и вот впереди показалась освещенная факелами крепостная стена.

У ворот долго препирались со стражей, не хотевшей впускать караван ночью. Пришлось заплатить. Окованные железом деревянные ворота – как будто нехотя, со скрипом – открылись. Найти герут не составило труда: Бен-Цион уже бывал здесь раньше, поэтому хорошо знал город. Разгрузив мулов, усталые палестинцы помолились, улеглись на рогожах и мгновенно уснули.

Утром обитатели постоялого двора не торопились вставать, все решили выспаться. Да и куда торопиться – наступил Шмини Ацерет, восьмой день праздника Суккот. Этот день считался днем иом тов, свободным от любой работы. Полагалось лишь радоваться жизни и предаваться всяческим удовольствиям. Только два каравана – халдейский и финикийский – на рассвете покинули Бейт-Цайду.

Позавтракав, палестинцы обсудили, чем занять день. Бен-Цион и Эзра собирались принять участие в народных гуляньях, а Иешуа вызвался стеречь поклажу. Когда товарищи ушли, юноша озабоченно похлопал по тюкам, обошел айван, чтобы проверить – нет ли крыс, убедился, что мулы надежно привязаны, и вышел за ворота. Он уселся на треснувший мельничный жернов, за ненадобностью брошенный возле стены, чтобы видеть всех, кто выходит из постоялого двора.

Через дорогу на траве сидели местные подростки. Трое казались приблизительно одного возраста с Иешуа, четвертый выглядел лет на десять, а пятому можно было дать не больше семи. До юноши доносились их возбужденные голоса. Ребятня что-то оживленно обсуждала. Прислушавшись, Иешуа понял, что друзья делятся друг с другом снами.

– Давай, Симон, расскажи, – напустились они на крепыша с всклокоченными жесткими волосами. Тот охотно заговорил:

– Помню, плыву я в отцовской лодке… и вы со мной. И тут буря поднялась: лодка качается, ветер парус рвет, волны высокие… И вдруг смотрю – по воде человек идет, спокойно так, прямо к нам направляется. А я не могу понять, кто это – вроде как знакомый, но лица не видно. И мне так тоскливо стало, думаю: вот сейчас его волной накроет. И я бросился из лодки, чтобы его спасти. Иду к нему, и вдруг вспомнил, какая подо мной глубина. И рухнул в бездну… И проснулся.

Друзья слушали молча, затаив дыхание, не спуская глаз с рассказчика. Симон продолжил:

– Я воды выпил, лег и заснул. И снится мне, что я в темнице. Темно, холодно… Вдруг свет засиял, и появился ангел с крыльями. А я пошевелиться не могу – на руках и ногах цепи. Он подошел ко мне и говорит что-то, не помню, что. Тут цепи упали, я встал и вышел. Иду по городу, а вокруг никого. Только я к воротам подошел – они сами открылись. И навстречу свет яркий. И я опять проснулся…

Рассказчик сделал паузу, переводя дыхание.

– Потом еще чудное снилось. Вроде как мужик с собачьей головой летает по воздуху и хохочет. А меня такая злость взяла, я на него закричал, и он упал на землю… Еще помню, будто смотрю я по сторонам, а все вокруг вверх тормашками, словно я на голове стою. И мне так страшно стало, и рукам больно. И я проснулся. Боль сразу прошла, но руки сильно чесались.

Обсудив рассказ Симона, компания повернулась к худому бледному мальчику.

– Теперь ты, Андреас.

– Снится мне, что я иду по городу, а люди вокруг кричат на непонятном языке. Сердятся на меня за чтото, руками размахивают и показывают на ворота, чтобы я ушел… Потом я иду куда-то, горы высокие, и вдруг пещера. А из нее как выскочит чудище какое-то с крыльями – и на меня. И мне так страшно стало. А в руках только палка. И я этой палкой от страха давай махать. Вдруг дракон застонал так печально и упал… Потом не помню, что было, я почти всю ночь спал хорошо. Только под утро приснилось, что я на берегу моря и смотрю в воду, но как будто с высоты. И пошевелиться не могу, а руки и ноги словно кто-то держит. Я закричал, стал руки вырывать и проснулся. А рядом мама стоит и успокаивает меня, и лоб мне вытирает. Вот и все…

Все загалдели, обмениваясь мнениями. Потом настала очередь третьего, которого друзья называли Яаковом.

– Мне ничего такого не снилось. Так, обрывки какието… Вот помню: я в саду стою, и человек какой-то рядом молится. И мне его жалко, но не знаю, как его утешить… Потом как будто я в синагоге, а вокруг священники. И вроде мы спорим, и тени какие-то летают. А у меня в руках полотенце. И я знаю, что мне его надо отдать, чтобы духи исчезли… Потом ничего не помню, голова сильно разболелась, и я проснулся. Голова все утро раскалывалась. Полегчало, когда маманя дала травяного отвара.

Пока Яаков говорил, самый младший из мальчиков, которого звали Иоханан, все время порывался перебить брата, что-то рассказать. Но его не слушали, одергивали, и он обиженно шмыгал носом. Наконец, улучив момент, он закричал:

– А я слышал, как ночью гром гремел!

Компания встретила это заявление со смехом. Грома никто не слышал. Да и откуда ему ни с того ни с сего взяться в ясном небе.

Пятый подросток смеялся вместе со всеми, но сам не хотел ничего рассказывать. Его упросили, и он нехотя пробурчал:

– Ну, ладно… Священник сидел на троне, высоковысоко, а я стоял перед ним, и он меня судил, а потом вдруг свалился и почернел. И все люди вокруг почернели. Я закричал. И земля затряслась…

Он замолчал, а друзья стали дергать его за рукава куттонета и требовать, чтобы он рассказывал: «Дальше – то что было, Филиппос?»

– Что – что, мать меня разбудила, потому что я кричал. Потом опять заснул. Снилось, что я с какими-то людьми в темнице… Что-то страшное началось, вроде как человек загорелся, словно факел… А к утру опять пятки разболелись – я вчера с лестницы спрыгнул, весь вечер потом хромал.

Ребятам надоело обсуждать сны, и они стали строить планы на день, перебивая друг друга. Внезапно тень пролегла между Иешуа и подростками. Солнечный свет померк. И дорога, и деревья, и белые стены строений потеряли очертания, задрожав в призрачном мареве. А затем все замерло: будто невидимая волшебная птица пролетела рядом, накрыла крыльями окружающий мир и приказала всему сущему остановиться. Друзья сидели, повернув головы к Иешуа. Они смотрели на него внимательно и напряженно, словно ждали чего-то – знака, просьбы, приказания…

Казалось, морок длился лишь миг. Иешуа даже подумал, что ему все примерещилось и мотнул головой, стряхивая остатки оцепенения. Подростки, как и раньше, увлеченно обсуждали свои ребячьи проблемы. Наговорившись, они вскочили и гурьбой побежали к озеру. Иешуа еще посидел у дороги, наслаждаясь покоем после нескольких дней утомительного перехода. Потом встал и вернулся на постоялый двор, чтобы заняться делами.

Остаток дня он провел, ухаживая за мулами: почистил их, расчесал гривы и смазал потертости от упряжи отваром из остатков коры. К вечеру вернулся Бен-Цион, нетрезвый и веселый. Завалившись на лееване, он начал горланить песни, а потом захрапел, вызывая улыбки и ехидные замечания соседей. Проснувшись, караванщик сел ужинать сваренной Иешуа пшеничной кашей с вяленой рыбой и спросил, где Эзра. Юноша удивленно пожал плечами.

Караванщик рассказал, что сначала они пошли в Дом собрания, выстояли всю праздничную церемонию, а потом отправились к озеру на народные гулянья.

– Людей пришло! – Бен-Цион закатил глаза. – На расстеленных у воды циновках угощение – кто что принес. И фрукты, и лепешки, и кувшины с вином. Все празднично одеты. Женщины в нарядных симлах с застежками на груди, в расшитых платках, ярких накидках. У многих золотые украшения: звездочки и полумесяцы в ушах, цепочки на лодыжках и запястьях, к поясам подвешены сосудцы с духами. А красссииивые!