Дорога горы

Иешуа залюбовался долиной. Курганы с буроватосерыми осыпями уходили вдаль, окрашиваясь в нежные бирюзовые тона. Юноша знал, что где-то за горами, у Западного моря лежит плодородная равнина Хоф-а-Ям с древними городами Иоппией и Дором. Отец рассказывал ему, что она засажена цитроновыми садами и плантациями нежнейших розовых саронских лилий. А на самом берегу, возле города Мигдал Шаршан, царь Хордос построил порт, назвав его Кесарией в честь императора Августа. Богатый город населен язычниками-эллинами, которые живут во дворцах, а время проводят в театре и на ипподроме. Склады Кесарии ломятся от запасов соли, меди и аравийских пряностей.

Долина, по которой шел караван, заросла соснами и туями. Между ними виднелись пышные кроны начинающих краснеть вязов, а также пожелтевшие кусты персидской сирени и дикорастущего миндаля. Передвигаться по равнине оказалось намного легче, чем по горным дорогам. Мулы шли бодро, несмотря на то, что погонщики днем не дали им отдохнуть от поклажи. Один раз Иешуа попросил Эзру остановиться, затем подошел к росшему у самой дороги вязу, чтобы наломать веток.

Бледный и ослабевший от потери крови Бен-Цион ехал молча, не давая указаний. Да это и не требовалось – путь ровный и прямой, а впереди отчетливо виднеется косогор, закрывающий долину. Там путников ждет ночлег.

Вскоре караван поравнялся с сикоморой, возле которой у костра ужинали легионеры. Воины лепешками выгребали из мисок кашу. Их кавалерийские пики опирались на причудливо переплетенный ствол дерева. Неподалеку паслись кони и несколько ослов. Иешуа обратил внимание на странные кавалерийские седла с выступающими по бокам «рогами».

Рядом с костром на животе лежал голый человек с вывернутыми за спину руками и безжалостно примотанными к лодыжкам кистями, напоминая натянутый лук. В рот пленнику вставили кляп – тряпку, свернутую жгутом и завязанную на затылке.

Бен-Цион попросил остановиться, не слезая с мула поприветствовал солдат. Эзра сразу подсел к костру. От каши погонщик вежливо отказался, но вина из фляги глотнул с удовольствием.

– Кто это? – спросил Бен-Цион декуриона, показывая на пленника.

– Твой друг шомрон, – засмеялся тот. – С перевала.

– А остальные где?

Сириец молча кивнул в сторону кучи веток, из-под которых торчали посиневшие босые ступни.

– Одного отвезем префекту. Крест у нас простаивает…

Солдаты расхохотались. Командир смачно плюнул на пленного. Тот во время разговора шевелился и мычал, бешено тараща глаза. По его грязному телу ползали муравьи, а открытую рану на бедре облепили оводы и мухи.

– Я думал, они в горы уйдут.

– Сказали, что в Кедеш. Может, и правда – других городов-убежищ поблизости нет. В Шхем путь перекрыт, а если на север, то в Кедеш. Там что-нибудь наврали бы. Но я думаю, шли к Гавлониту, на Ям-Киннерет. Туда стекается всякое отребье. Ничего, скоро Квириний наведет порядок.

Солдаты доели, дружно помочились на костер и направились к лошадям. Двое деловито попинали пленного ногами, разрезали веревку, а затем словно тюк закинули его на спину осла. Командир махнул на прощанье рукой, после чего, не торопясь, отряд тронулся в сторону Себастии.

Темнело. Орха подошла к поперечному косогору, который по бокам огибали узкие, поросшие лесом теснины. У самой подошвы на дне глубокого – в рост человека – оврага журчал ручей.

Первым делом Эзра и Иешуа сняли с мулов поклажу и установили шатер на берегу ручья. Затем уложили караванщика на козью шкуру, плотно закутав в халлук. Пока Эзра разводил костер и кипятил воду, Иешуа ножом срезал кору с вязовых веток. Измельчив ее на камне, он ссыпал кусочки в котелок. Когда вода в котелке выкипела наполовину, а раствор стал светло-коричневым, он подсел к караванщику и осторожно обмыл рану. Затем зашил ее льняной ниткой, после чего обматал плечо раненого чистой ветошью. Бен-Цион сразу заснул. Прочитав вечернюю молитву, друзья договорились, как будут делить ночные стражи.

Глубокой ночью Эзра растолкал Иешуа. Юноша со сна бестолково помотал головой, протер глаза и рывком уселся на шкуре.

– Все спокойно? – спросил он товарища.

– Да, только в ущелье выли волки. Думаю, сюда не сунутся, испугаются огня. Ты подбрось в костер дров, я там сучьев насобирал. Разбудишь нас на рассвете.

Полная луна заливала окрестности мягким светом. Словно кто-то разжег над головой чудесную масляную лампу: копоти нет, а света вдосталь. Иешуа уселся у берега на коряге, которую приволок Эзра. Сначала бросил в костер пару кусков кизяка, чтобы едкий дым разогнал мошкару. Потом добавил несколько сучьев. Костер разгорелся, осветив соседние деревья и край оврага, за которым резко обозначилась черная пустота. Где-то в глубине леса глухо закричала сова: «Ух-хух-ху-ху!..»

Тихо шумела дубрава, растревоженная ночным ветром. Связанные попарно мулы паслись недалеко от шатра, изредка фыркая и помахивая хвостами – отгоняли гнус. Облака рассеялись. В небе ярко горели звезды, мерцающим покрывалом окутывая кроны деревьев.

Внезапно по теснине, совсем близко от лагеря, разнесся протяжный волчий вой. Мулы заволновались: прижались друг к другу, настороженно нюхали воздух. Перед тревожно заржал. Раздался звук осыпающегося щебня. Иешуа повернул голову на шум и вздрогнул. На другой стороне оврага стояли два волка, глядя прямо на юношу. Их глаза горели холодным изумрудным огнем, завораживая, парализуя… Затем звери развернулись и исчезли в темноте ущелья. Иешуа лихорадочно зашептал оберегающую молитву, сжимая в руке амулет, подаренный матерью.

Время шло. Постепенно он успокоился. Легкий ветерок приятно обдувал лицо, плотный халлук согревал, а ветки в костре негромко и монотонно потрескивали. Иешуа смотрел на желто-красные языки пламени, на разлетающиеся искры… Его клонило ко сну. Костер почти догорел, но угли еще жарко тлели, слабо освещая берег. Юношей овладела приятная истома, когда знаешь, что нужно делать, но нет сил пошевелиться. Едва различимые голоса просили: «Не спи… Не спи… Не спи…»

Он медленно повернул голову и посмотрел в сторону ручья. Затухающее сознание автоматически фиксировало окружающие предметы. Вот сучья, собранные Эзрой… Чуть дальше куст полыни … Вот край оврага… Внезапно он похолодел. За оврагом в клочьях ночного тумана виднелась фигура стоящего человека. Замотанный в куфию до самых глаз незнакомец опирался на посох. В костре что-то ухнуло, и пламя разгорелось с новой силой, ярко освещая мулов, шатер и русло ручья.

– Чего не спишь-то, милок? – доброжелательно спросила фигура. Голос звучал так, словно человек стоял в двух шагах от Иешуа.

– Я друзей охраняю, – растерянно ответил юноша. – От кого? От волков, что ли? Так они не тронут. Недавно тут караван прошел, волки теперь, хе-хе, сытые.

– Ты кто?

– Я-то? Ни за что не догадаешься, но дам подсказку: лицо мое дико, а губы запечатаны. Да разве это важно? Важно – кто ты. Я вот знаю, потому и здесь. Мне тебя одного никак нельзя оставлять – ты дел натворить можешь, а я не имею права допустить. Мы с тобой теперь неразлучны, как узник и сторож. Можешь называть меня «Сторожем», если хочешь.

– Как же ты говоришь?

– А как говорят ведущие тебя?

– Я их просто слышу. Но сейчас плохо.

– Правильно, потому что я принял меры. Сейчас только ты и я, один на один.

– Чего ты хочешь?

– А пошли со мной. Ты не пожалеешь. Ну, зачем тебе этот караван? Днем ноги в кровь сбивать по камням, ночью под халлуком мерзнуть. Зима ведь скоро. В пустыне – ох, и трудно! – песчаные бури, бандиты, звери дикие… А со мной не пропадешь. Да и дочка моя тебе понравится.

По оврагу прокатился звонкий девичий смех. Над краем берега появилась голова с копной огненно-рыжих волос. Девушка – чуть постарше Иешуа – подперла подбородок кулачками, расставив локти, и с интересом смотрела на палестинца. Ее лицо с ямочками на щеках казалось удивительно милым, а вздернутый носик придавал ему выражение наивности. Рыжеволосая беззаботно улыбалась, ее ярко-синие глаза искрились весельем.