На грани тьмы и света

Зной

Карьер — как выпитая чаша. Снимает солнце кожу с плеч. Здесь дождик судорожно пляшет, Чтоб ног о камни не обжечь. Кругом под желтым игом зноя Глыб вековое забытье. От жажды — в бочке привозное С железным привкусом питье. А там, вдали, аллеи сада, Легко доступные и мне, В стакане колкая прохлада По трехкопеечной цене. И в ночь, когда идешь с любимой, Вдруг отразят глаза твои Высокий выгиб лебединый Фонтаном вскинутой струи. Но я под плеск фонтана вспомню Ребят победно-хриплый вскрик, От взрыва пыль в каменоломне И в зной ударивший родник. Мы пили, вставши на колени, Как будто в мудрой простоте Здесь совершалось поклоненье Его суровой чистоте. 1962

«Везде есть место чувствам и стихам…»

Везде есть место чувствам и стихам. Где дьякон пел торжественно и сипло, Сегодня я в забытый сельский храм С бортов пшеницу солнечную сыплю. Под шепот деда, что в молитвах ник, Быт из меня лепил единоверца. Но, Господи, твой византийский лик Не осенил мальчишеского сердца. Меня учили: Ты даруешь нам Насущный хлеб в своем любвеобилье. Но в десять лет не мы ли по стерням В войну чернели от беды и пыли? Не я ли с горькой цифрой на спине За тот же хлеб в смертельной давке терся, И там была спасительницей мне Не Матерь Божья — тетенька из ОРСа. Пусть не блесну я новизною строк, Она стара — вражда земли и неба. Но для иных и нынче, как припек, Господне имя в каждой булке хлеба. А я хочу в любом краю страны Жить, о грядущем дне не беспокоясь. …Святые немо смотрят со стены, В зерно, как в дюны, уходя по пояс. 1962

«Каменоломня залита…»

Каменоломня залита Горячей желтизной. Ковшами экскаваторов Не вычерпаешь зной. В стене ступени жгучие — Как каменный пролог. Над вздыбленною кручею Товарищ мой прилег. На глыбу руки сильные Удобно положил. Как многоречье синее — Переплетенье жил. — Скажи мне: жизнь кончается? Теряет свой исток?.. — Меж рук его качается Отчаянный цветок. На стебле, гордо выгнутом, Суровом и тугом, Из трещины он выметнул Оранжевый огонь. Улыбку шлет товарищу От всех земных цветов. …А камни — словно кладбище Погибших городов. Неразделимы исстари И жизнь и власть труда, — Из мертвых глыб мы выстроим Живые города. Ломает камни древние Рабочий аммонит. Но слышишь — ветер времени Тревогою звенит. Двадцатое столетие. Судеб крутой изгиб. Над жизнью дух трагедии Смертельный выгнал гриб. Два МИГа небо голое Прожгли наискосок. На запад клонит голову Оранжевый цветок. На каменной громадине, Осыпанной пыльцой, Вокруг цветка — оградою Тяжелых рук кольцо. 1962

Я пришел без тебя

Я пришел без тебя. Мать кого-то ждала у крыльца. Все здесь было помечено горестным знаком разлуки. И казалось — овеяны вечностью эти морщины лица. И казалось — так древни скрещенные темные руки. Я у грани страданья. Я к ней обреченно иду. Так огонь по шнуру подбирается к каменной глыбе. И зачем я пришел? И зачем я стою на виду? Лучше мимо случайным прохожим пройти бы… 1962

«Тревога военного лета…»

Тревога военного лета. Опять подступают к глазам Шинельная серость рассвета, В осколочной оспе вокзал. Спешат санитары с разгрузкой. По белому красным — кресты. Носилки пугающе узки, И простыни смертно чисты. До жути короткое тело С тупыми обрубками рук Глядит из бинтов онемело На детский глазастый испуг. Кладут и кладут их рядами, Сквозных от бескровья людей… Прими этот облик страданья Душой присмирелой твоей. Под небом жестоким и низким, Постигнув значенье креста, Романтику боя и риска В себе задуши навсегда. Душа, ты так трудно боролась… И снова рвалась на вокзал, Где поезда воинский голос В далекое зарево звал. Не пряча от гневных сполохов Сведенного болью лица, Во всем открывалась эпоха Нам — детям своим — до конца. Те дни, как заветы, в нас живы. И строгой не тронут души Ни правды крикливой надрывы, Ни пыл барабанящей лжи. Идем — и, под стоны сирены Крещенная в памятный год, С предельною ясностью зренья Романтика рядом встает. 1963